Я твердо пообещал, что как только они это сделают, занятия будут окончены. Это будет означать, что команда готова к эффективному использованию в любом режиме…
Я закончил устанавливать мишени, надежно припрятал «Гошу» и, выйдя из здания, крикнул бойцам, что можно приступать. Через пару минут все замерли на исходных позициях.
— Работаем без счета, от и до, — негромко говорю я в микрофон радиостанции.
Джо, стоящий в правой тройке на переднем конце шеста, оборачивается. Скалясь в довольной улыбке, он показывает мне большой палец. Одобряет.
Отличный парень этот Джо. Жаль, не могу сказать ему, что мы с ним одной крови — выпали из одного гнезда. Ситуация не позволяет… Когда-то мы были курсантами одного училища, но я-на курс младше. Я помню его, а он меня — нет. Такой уж я незапоминающийся. Средний тип. Хотя иногда Джо внимательно смотрит на меня и морщит лоб. Так делают люди, когда пытаются что-то вспомнить и не могут…
— ПОЕХАЛИ!!! — командую я в микрофон радиостанции и включаю секундомер.
Бежит Клоп с «пластитом». Летят «кошки». Джипы ревут. Все идет как надо. Мужики работают словно механизмы — ни одного лишнего движения, все делают очень слаженно и с каким-то отчаянным азартом, наверно, все десять минут, что они сидели у цеха и курили, заводной Джо «парафинил» их последними словами — накачивал. Вот как пить дать — перекроют мой результат! И без десятисекундной надбавки на решетки и джипы обойдутся!
Душа моя поет. Штурм! Штурм! Штурм жилого здания — это ратный труд высшей категории, он под силу только профессионалам. Мне эта тема всегда нравилась — когда еще работал на Родину. Вот и сейчас — тоже. Я испытываю подлинное наслаждение, наблюдая, как слаженно работает моя команда. Все как в былые времена. За исключением разве что целей и задач.
В былые времена я натаскивал бойцов штурмовать здание с целью освобождения заложников, захваченных бандитами. Там было много «Гош» и мало мишеней, исходя из специфики занятий.
А сейчас наоборот — мишеней куча, а «Гоша» один. Потому что у моей команды задачи несколько иные. Освобождать заложников она пока не собирается…
ГЛАВА 12
Самый симпатичный из нас — Лось. Высокий, длинноногий, косая сажень в плечах, поволока в голубых глазах… Короче — белокурая бестия, воплощение женских эротических фантазий. Если бы гормоны имели запах, от него за версту пахло бы тестостероном[29] — можете мне поверить.
Я прекрасно понимал, что его задачи в этой операции определены в первую очередь вышеперечисленными качествами — никто из нас не сумел бы так хорошо сыграть роль приманки, как этот парень. И тем не менее это не мешало мне испытывать острую мужскую зависть в момент, когда визажист Алик Дрофер эстетично обрабатывал мою физиономию.
Потому что в этот самый момент Лось не менее виртуозно обрабатывал на широченной постели воровскую «маруху» Ляльку. И это получалось у него просто потрясающе — судя по Лялькиному выражению лица.
В некоторой степени мою зависть усугубляло то обстоятельство, что вопреки ожиданиям Лялька оказалась чрезвычайно хороша собой.
В прочитанных мною детективах весьма однотипно и непритязательно определяется образ «марухи»: толстогубая ожиревшая тетка с похабными манерами и визгливым голосом, заключить которую в объятия можно было разве что под прицелом взведенного автомата.
Лялька же была просто прелесть… Высокая стройная шатенка с мальчишеской стрижкой, прекрасной кожей, капризно вздернутым носиком и грациозными манерами.
Впервые увидев ее через бинокль, я сразу доложил Шведову, что очень сильно сомневаюсь в благополучном исходе задуманного им мероприятия. Это капризное, избалованное существо ни в коем случае не клюнет на такую явную — я бы сказал даже, нарочито грубую — и бесхитростную подставку. Уровень не тот.
— Ничего ты в жизни не понимаешь, солдат, — отмахнулся от меня Шведов. — Чем оно интеллектуальнее, тем, значит, и извращеннее. Значит, трусишки свои снимет в три раза быстрее, чем любая деревенская простушка… Ты только погляди на нашего парня. Орел! Ну куда она, на хер, денется…
Лялька практически ежедневно посещала изостудию — огромную застекленную мансарду на третьем этаже «Дома искусств». По нынешним неблагорасположенным к искусству временам желающих заниматься в изостудии было немного. Кроме всего прочего, членский билет «Дома» стоил весьма недешево, так что воровская «маруха» зачастую в гордом одиночестве баловалась акварелью среди множества кадковых зимних растений, таких же нежных и капризных, как она сама — остальные представители изожанра предпочитали за деньги рисовать гуляющих богачей в центральном парке Стародубовска.
Лось пас Ляльку весьма непродолжительное время (очень, очень обидно, черт подери!). Два дня он топтался в студии, насилуя какой-то наполовину сработанный пейзаж, и симулировал томительную страсть: метал в направлении объекта вожделения пылкие взоры, насвистывая грустные мелодии, и красноречиво вздыхал, как приговоренный к пожизненному заключению.
На третий день, улучив благоприятный момент. Лось подкрался к «марухе», бухнулся пред ней на колени и признался в любви. О! Это было очень и очень трогательно (мы с полковником подсматривали в бинокль с чердака соседнего дома и прослушивали разговор с помощью спецаппаратуры.
Лось замогильным голосом сообщил, что страшно любит Ляльку уже много лет, отчаянно терзается всякими душевными муками и постоянно следит за ней, забросив к чертям собачьим все дела. И вот — совсем недавно он продал самое дорогое, что у него есть: прекрасный мотоцикл. Продал для того, чтобы приобрести членский билет в этот «Дом искусств»… Нет, нет — в живописи он ни фига не понимает: членский билет приобретен исключительно для того, чтобы иметь счастье лицезреть ее прекрасный облик вблизи. Он — Лось то бишь — гордый орел трассы, романтик шоссе и король скорости (рокер хуев!) — мотоцикл был для него, как… как брат (скупая мужская слеза)! Да нет — куда там брату! Мотоцикл был для него всем — любовью, радостью, жизнью… Вот так. Но что жизнь, если есть ОНА!!! Прекрасная, несравненная, недосягаемая! Ну ее к дьяволу, такую жизнь — лучше умереть здесь, на коленях, если нет возможности целовать эти ноги! О-о-о-о!
Шведов — хитрый лис — как всегда, оказался прав. Буквально через пять минут после признания в любви Лялькина голая задница весьма активно ерзала по холодному мрамору подоконника, тесно прижимаясь на последней фазе поступательного движения к шершавой кадке с фикусом (или крокусом — через бинокль хорошенько не рассмотрел). Сама же Лялька пыталась на полном серьезе задушить Лося в цепких объятиях и стонала наподобие Жанны д'Арк, подвергаемой пыткам. На заключительной стадии процесса Лялька совсем утратила контроль над своими эмоциями и принялась так орать, будто ее как минимум пытались расчленить.
На шум в студию ворвалась подслеповатая администраторша, и благоразумный Лось поспешно прекратил столь приятное и полезное занятие, между делом пару раз заехав Ляльке по щекам — чтобы скорее очухалась. Уладив недоразумение посредством вручения администраторше дензнака розовой расцветки, наша парочка условилась о свидании на завтра и разошлась…
Я сидел перед псевдозеркалом в одной из комнат роскошной квартиры визажиста, подвергался обработке и испытывал изрядное смятение мыслей.
Зеркало было таковым лишь со стороны спальни, где в настоящий момент самозабвенно барахтались Лось и Лялька. В нашей комнате оно являло собой овальное окно, через которое можно было в деталях рассмотреть перипетии постельной борьбы.
— А что — нельзя разве с фотографии лепить? — тоскливо поинтересовался я. — Давай я пересяду к зеркалу, а ты на фотографию смотреть будешь, а?
— Не-а, не получится, — проблеял Дрофер, — мне необходима живая натура. Чтоб я мог проследить движение, жизнь, порыв… Понимаете?
— Ты гнусный извращенец, Дрофер, — почти с ненавистью сообщил я визажисту свое мнение. — Неплохо было бы тебе за такие штучки — как ето? о-о-о-о! — «Еппле помьять!» — о-е! — как говаривал мой приятель…
Алик сжался, заискивающе улыбнулся и промолчал. Повисла гнетущая пауза. Где-то я читал, что геям присуща повышенная чувствительность к опасности. Видимо, это действительно так: Дрофер, например, вел себя так, словно явственно ощущал исходившие от меня флюиды недоброжелательности и готов был в любой момент с воплем выскочить из комнаты. Чего доброго, еще побежит жаловаться полковнику, педрила-мученик!
— Расслабься, мастер, — работай спокойно. Я тебя не обижу, — пообещал я Алику, — что ж теперь! Если для дела необходимо…
Опасения Алика были небезосновательны. Вчера Шведов привез визажиста к нам домой и построил все воинство во дворе. Затем он вручил Дроферу Лялькино фото, заблаговременно отснятое кем-то из агентов, и попросил указать: кто, по его мнению, наиболее пригоден в качестве модели для «драпировки».
Оглядев всех нас по очереди липким взглядом, визажист уверенно ткнул в меня пальцем и бабьим голосом вякнул:
— Очень схожий тип! Очень схожий. 15 минут работы и будет как близняшка. Плечи, правда, широковаты… ну да это не беда — дама на фото в куртке с широкими плечами. Если надеть эту куртку, будет совсем незаметно…
— Не понял! — обиженно оборвал я визажиста. — Ты что, хочешь сказать, что я на бабу похож?!
— Похожи, очень похожи, — обрадованно проблеял Дрофер, — работы совсем немного! Пятнадцать минут… — И умолк, сконфуженный дружным гоготом моих бойцов.
— Нет, нет! — спохватился визажист, округло махая на меня ладошками. — Что вы, что вы! Вы не так поняли! У вас схожий тип лица, рост небольшой… А так вы мужчина — вы, конечно, мужчина! Ярко выраженный мужчи-ина…
Вот так, вроде бы ненароком, Алик нажил в моем лице смертельного врага. Кому понравится, что «опорофинили» перед подчиненными? Неприязнь моя усиливалась еще и из-за сексуальных странностей Алика и закономерно трансформировалась в тяжкие подозрения, которыми я не замедлил поделиться с полковником.