— Мальчик мой, — проговорил хорошо знакомый нам Пардальян-старший, — я хочу с тобой проститься…
— Как, отец! Вы решили уехать?! — вскричал юноша. Его огорчение было столь неподдельным, что старик с трудом сдержал слезы.
— Да, мальчик мой… Если пожелаешь, можешь меня сопровождать…
Жан нечасто краснел, не бледнел же никогда, но тут кровь прилила к его лицу, а потом резко отхлынула. Старик, наблюдавший за сыном, тихонько вздохнул и заговорил снова:
— Так вот. Нам, конечно, никто не помешает уехать вместе. Но, по-моему, будет лучше, если ты останешься здесь… Ведь Париж — словно гигантский рог изобилия, который может осыпать человека и счастливыми дарами фортуны, и ее грозными ударами. Оставайся, мой мальчик. Я чувствую, что для тебя в этом волшебном роге припасена удача… Я же с тобой прощаюсь.
— Но послушайте, отец, — спросил изумленный Жан, — что гонит вас отсюда?
— Много всего… Признаюсь тебе — я тоскую по шуму лесов, по просторам полей, по бесконечной дороге под бескрайним небом; я люблю горячее солнце, люблю ливни и грозы. А в Париже мне душно и тесно. В общем, мне необходимо выбраться из этого города, вот и весь сказ!
Возможно, у Пардальяна-старшего были более веские основания поторопиться с отъездом из Парижа, однако он ничего не стал объяснять юноше. Немного смутившись, старик постарался побыстрее закончить этот разговор:
— Кто знает, может быть, мы видимся в последний раз. Ведь я немолод, мой мальчик. И в наследство тебе могу, увы, оставить лишь свои наставления. Но поскольку это единственное, что я тебе завещаю, советую отнестись к наставлениям старика-отца с должным вниманием.
Жан не выдержал, и по его щекам покатились слезы.
— Что такое? Ты плачешь, мальчик мой? А это уж мне совсем не нравится! Слезы тебе еще пригодятся — тогда, когда придется пережить настоящее горе. Да, милый мой сын, я уезжаю… Но с гордостью могу сказать: я воспитал настоящего мужчину, который не склонит голову перед несчастьями и бедами, из каковых, собственно, и состоит жизнь. Ты блестящий фехтовальщик, самые лучшие дуэлянты Франции не устоят перед теми ударами, которые ты у меня перенял. Острый глаз, твердая рука, выдержка и отвага — всем этим ты наделен в избытке. За последние шестнадцать лет мы с тобой, ни на день не расставаясь, объездили всю Францию. Еще подростком ты побывал в Бургундии и Провансе, видел север и юг этой страны. Во время наших путешествий ты усвоил самую сложную в мире науку: научился спать на голой земле, используя седло вместо подушки и воду из ручья вместо ужина, не обращать внимания ни на зной, ни на холод, ни на голод, ни на жажду, радоваться солнцу, с удовольствием подставлять лицо дождю и не прятаться от бури. Да, ты через все это прошел, мой мальчик, и потому стал твердым, как сталь твоей шпаги.
Минуту Пардальян-старший восторженно и нежно глядел на сына, а потом продолжил свою речь:
— А ведь твои дни могли бы проходить в покое и довольстве; ты мог унаследовать от меня отличную службу и жил бы в прекрасном замке, состоя при господине столь же знатном, но еще более богатом, чем сам король Франции! Но страшное преступление изменило всю мою судьбу, да и твою тоже…
— Преступление, отец? — содрогнувшись, вскричал Жан.
— Преступление — или глупость… Одно не слишком отличается от другого… И дураком-преступником был я…
— Вы? Не верю! Вы же самый благородный человек на свете!..
— Да не волнуйся так, мой мальчик… Клянусь Пилатом и Вараввой! Выслушай меня. Я жил, как живут все искатели приключений, бродяги, распутники и забияки. Но пришло время взяться за ум, и я нашел себе теплое местечко; я мог наслаждаться сытной едой, отличным вином и всеми прочими прелестями жизни уважаемого человека. Мне надо было ценить все это — хотя бы ради тебя, мой мальчик… Но как-то хозяин приказал мне обделать одно простенькое дельце — утащить из кроватки младенца. Вскоре я принес девочку моему господину, и он за это подарил мне перстень с бриллиантом, который стоил никак не меньше трех тысяч экю. Хозяин сказал, что заплатит мне вдвое больше, если я подержу крошку в своем доме. Он велел мне сделать еще кое-что, но тут я сразу подумал: нет уж, это не по мне…
— И что было потом, отец?
— А потом, сын мой, я свалял дурака! Совесть, видишь ли, заговорила! В общем, я отнес малышку обратно. Но в своем преступлении я пошел еще дальше — отдал ее матери бриллиант! И вот справедливое возмездие: шестнадцать лет у меня снова не было своего угла, а у тебя теперь ни гроша в кармане!
— Но кто та женщина? И тот господин, что отдавал вам такие странные приказы?
— Это не моя тайна, сынок… Но слушай же! Из-за моей преступной глупости ты нищ, как библейский Иов. Хотя в остальном ты мало похож на этого праведного мужа, который отличался кротостью, богобоязненностью и целомудрием.
Щеки Жана порозовели, а Пардальян-старший немного помолчал и заговорил снова:
— А теперь, мальчик мой, хоорошенько запомни мои слова. Я хочу, чтобы ты запечатлел их в своем сердце, и, клянусь Богом, это будет не самое худшее наследство, какое отец может оставить сыну. Вот тебе мои наставления…
Жан затаил дыхание и приготовился с трепетом внимать тому, что почитал родительским заветом.
— Во-первых, — неторопливо промолвил закаленный в боях ветеран, — никогда не верь мужчинам. Ни один из них не стоит даже куска той веревки, которая по нему плачет. Если ты заметил утопающего, вежливо приподними шляпу и иди по своим делам. Если на улице бандиты грабят почтенного обывателя, сверни в первый попавшийся переулок. Если какой-то человек уверяет, что он твой друг, немедленно прикинь, каких подлостей от него можно ожидать. Если твой знакомый заявляет, что желает тебе добра, ни днем, ни ночью не снимай кольчуги. Позовут на помощь — зажми уши. Ты обещаешь мне не забывать моих советов?
— Да, отец, конечно… Что еще?
— Во-вторых, ни при каких обстоятельствах не верь женщинам. Самая милая и кроткая все равно окажется мегерой. Их прекрасные волосы опутают тебя как сети и удавят как змеи. Их очи разят подобно кинжалам. Их улыбки источают яд. Пойми меня правильно, мальчик мой! Заводи себе столько любовниц, сколько захочешь. С твоей-то внешностью от них отбоя не будет. Но никогда не позволяй женщине завладеть твоим сердцем, иначе твоя жизнь будет разбита и ты захлебнешься в море лжи и измен. Не верь женщинам, сын мой!
— Хорошо, отец. Что дальше?
— В-третьих, не верь самому себе, да, да, особенно себе! Подавляй в зародыше те скверные мысли, что будут внушаться тебе добротой, состраданием и любовью. Это коварные силки, которые раскинет тебе твое доброе сердце. Со временем это, разумеется, пройдет. Оглянуться не успеешь, уже станешь таким же, как все вокруг: злым, безжалостным, себялюбивым — и тогда, наконец, будешь надежно защищен от всех превратностей судьбы. Запомнил?
— Да, отец. Отныне я всегда буду руководствоваться исключительно вашими наставлениями.
— Отлично! Теперь я могу спокойно покинуть Париж. Дарю тебе Молнию! — С этими словами Пардальян бережно взял в руки шпагу и вручил ее сыну.
— Теперь ты — настоящий дворянин! — торжественно произнес он.
И словно монарх, посвящающий юного оруженосца в рыцари, Пардальян-старший сказал сыну на прощание:
— Научись побеждать самого себя, научись побеждать женщин, научись побеждать мужчин. Молния тебя не подведет; она тот друг, что не предаст, и та любовница, что не изменит. Ну, прощай мой сын!
— О отец! — вскричал Жан, не в силах справиться с собой. — Откройте мне имя женщины, которой вы отдали дочку, и имя человека, по чьему приказу вы ее похитили…
— Сын мой! — нахмурился седой ветеран. — Я ведь уже сказал тебе: это не моя тайна!
Жан понял, что больше ничего не добьется от отца. Юноша перестал расспрашивать старика и долго провожал его, оставив далеко позади городские ворота. Отец медленно ехал на своем коне, а сын шагал рядом. Когда они оказались на порядочном расстоянии от Парижа, в деревне Монмартр, Пардальян-старший спешился, со слезами на глазах расцеловал сына, взлетел в седло и умчался.
А опечаленный Жан даже забыл на время о тех двух людях, имен которых так и не назвал ему отец.
Таким образом юноша и остался в Париже один как перст — нет, вдвоем с верной Молнией!
Однажды вечером, недели через две после того, как уехал отец, молодой шевалье де Пардальян грустно брел вдоль берега Сены и внезапно заметил мальчишек, которые уже собрались бросить в воду какого-то пса с камнем на шее. Жан подбежал к маленьким негодяям, надавал им крепких подзатыльников и освободил несчастное животное.
— Насколько я помню, — пробормотал шевалье, — отец заклинал меня не спасать тонущих людей, но про собак он, по-моему, не сказал ни слова. Так что мой поступок нельзя счесть сыновним неповиновением.
Стоит ли говорить, что пес немедленно увязался за своим спасителем и повсюду следовал за шевалье? Пардальян, который сам-то жил почти впроголодь, попытался было прогнать собаку. Но та растянулась на земле у ног Жана, и юноша прочитал в ее добрых глазах такую горячую мольбу, что махнул рукой и взял пса к себе, на постоялый двор «У ворожеи».
Через три месяца Пардальян прекрасно изучил все достоинства и недостатки своего нового друга. Он назвал пса Пипо. Почему Пипо? Откуда мы можем это знать? Мы ведь обещали рассказать читателям о жизни и приключениях наших героев, а не вдаваться в рассуждения по поводу их имен.
Пипо был овчаркой, рыжей и лохматой. Красавцем он не выглядел, но и уродом его тоже никто бы не назвал. Он оказался очень резвым и необыкновенно умным псом с удивительно красивыми ласковыми карими глазами. Природа наградила Пипо мощными железными челюстями и веселым нравом. Он обожал гонять воробьев, стрелой кидаясь на птиц и опрокидывая все на своем пути.
Кроме того, Пипо был прожорлив, вороват, драчлив и любил приврать — последнее его качество не должно удивлять наших читателей, ибо всем известно, что собаки разговаривают, только не всякому дано их понять. Имея множество недостатков, Пипо обладал кое-какими достоинствами: он отличался исключительной храбростью, что же касается преданности, то тут с ним не могла сравниться ни одна собака.