В сердцах захлопнув дверь кладовой, Адам открыл другую, ведшую в старинный подвал, где Элинор держала вина. В свете вспыхнувшей под потолком лампочки он увидел, что пусто и там.
Наконец в телевизионном салоне ему удалось обнаружить забытую там бутылку бренди. Сделав первый глоток, он вдруг услышал странный звук: кто-то царапал стекла дверей, выходивших на террасу. То была Фадж, светло-рыжая кошка Элинор, которая, обезумев от дождя и грома, отчаянно просилась в дом. Откуда она взялась? Ведь ее должна была забрать к себе повариха Сильви, справедливо решившая, что Фадж вряд ли удастся выжить среди целой стаи одичавших бездомных деревенских кошек.
Счастливая, что вновь оказалась дома, Фадж свернулась клубочком на диване возле Адама, который от нечего делать взялся перелистывать старый журнал, ощущая в душе нарастающее раздражение от того, что Аннабел запаздывает. Как благоразумно с его стороны, что он не поехал встречать ее. Пусть почувствует себя чуточку одинокой, покинутой и забытой.
Адам улыбнулся. Уж он-то успокоит и утешит ее. Но для того чтобы это сработало как надо, прежде она снова должна потерять уверенность в себе.
Он до сих пор помнил, как в детстве маленькая Аннабел бессознательно кокетничала со своим дедом, но стоило только Билли слегка повысить голос, как она приходила в ужас и становилась покорной как марионетка. Вот тан и следует обращаться с ней.
Адаму нравилось быть суровым с Аннабел. Когда она чувствовала его неодобрение, у нее даже губы начинали дрожать. И вот тогда, словно деспот, позволяющий себе снизойти до добродушного тона, обращаясь к рабыне, он мягко успокаивал ее („Ты такая необыкновенная, Аннабел"), зная, что в его силах добиться от нее всего, что угодно, если она поверит в это.
В обращении с ней он точно следовал урокам, извлеченным из романов Элинор. Он знал, что Аннабел осталась в душе юной девушкой, исполненной всяких романтических надежд, знал, что она без ума от него, тоскует по нему, жаждет его. Он догадывался, что теперь центром всей ее жизни стали их глубоко засекреченные отношения: ее тайные звонки и письма к нему, их тайные встречи. Адам был почти уверен, что Аннабел просто умирает от мечты стать его женой – если только он пожелает этого.
Адам тщательно скрывал то презрение, которое испытывал к таким женщинам, как Аннабел: эмоционально зависимым, нуждающимся в его одобрении. Миранда была одной из немногих знакомых ему представительниц слабого пола, стремящихся смотреть реальности в лицо, а не прятаться от жизни, вцепившись в рукав мужчины.
Нынешнее положение дел, когда две из трех сестер полностью подчинены его воле, а третья выведена из игры, было непростым, но ему оставалось потерпеть всего лишь пять месяцев: оказалось, что Полу Литтлджону потребовалось немного больше времени, чем он рассчитывал, но к концу февраля он, Адам, уже будет в Рио-де-Жанейро.
Не достанься ему так легко Миранда и Аннабел, наверняка значительно сложнее было бы убедить их в целесообразности продажи Сарасана – хотя, если бы они и не согласились, не составило бы труда доказать, что это в их же интересах: если деньги, вырученные за замок и его содержимое, вложить в дело, это значительно увеличит капитал компании.
Однако продажа Сарасана недвусмысленно указывала на то, что Элинор никогда не выйдет из лечебницы, и, если бы не связь двух из сестер О'Дэйр с Адамом, не их слепое доверие к нему, решение продать замок могло бы снова оживить уже возникавший вопрос: а лучший ли вариант для Элинор находиться именно там, где она находится.
Адам объяснил Миранде, что они уже не могут забрать Элинор оттуда. В случае, если такой пациент, как она, пожелал бы покинуть лечебницу (или на этом настаивали бы, невзирая на медицинские показания, его родные), законом о психиатрических больницах предусматривается принудительное задержание на срок до двадцати восьми дней. Это, несомненно, привлечет нежелательное внимание прессы, но никоим образом не решит проблемы. Разумеется, больница – не самое приятное место, но в случае Элинор наиболее разумный выход, поскольку там ей обеспечен самый тщательный уход, какой только возможен.
Выслушав доводы Адама, Миранда, хотя и неохотно, вынуждена была признать, что уход за Элинор действительно прекрасный, а условия – просто роскошные.
Дождь кончился так же внезапно, как и начался, и еще слабые солнечные лучи озарили террасу замка. Мысли Адама, сидевшего в телевизионном салоне, были прерваны звуком приближавшихся шагов. В салон вошел мистер Симпсон, оценщик мебели, специально присланный в Сарасан из Лондона.
– Прошу простить, сэр, – сказал он. – В личной библиотеке миссис О'Дэйр я обнаружил вещь, которая не числится в инвентарном списке: сейф. Я не смог принести его сюда, поскольку он слишком большой и тяжелый.
Вслед за худощавым, облаченным в черное оценщиком Адам поднялся по лестнице, прошел через спальню Элинор, где на роскошном серебряном ложе уже не было ни перин, ни подушек, а на всех предметах мебели красовались этикетки с обозначением цены.
На полках библиотеки, что была рядом со спальней, стояли старые детские книжки, потрепанные брошюры и справочники – Адам знал, что последних насчитывалось шесть тысяч. На дешевом деревянном столе у окна чернел небольшой, довольно обшарпанный сейф.
– Он заперт, сэр, – сказал мистер Симпсон. – Но ни один из ключей, которые есть у экономки, к нему не подходит.
– Тогда взломайте его, – ответил Адам – По-моему, в ящике с инструментами был ломик. Посмотрите на кухне.
Мистер Симпсон мгновение колебался, потом произнес решительно:
– Я предпочел бы не делать этого, сэр, без письменного разрешения владелицы.
Адам, испытывая некоторое раздражение, сходил вниз за сторожем, человеком менее щепетильным.
Через десять минут черная крышка сейфа лязгнула и открылась.
Адам отпустил сторожа и мистера Симпсона.
Как только дверь библиотеки закрылась за ними, он жадно склонился над железным ящиком. Однако, к его досаде, там не оказалось ничего, кроме старых фотографий и детских записок.
Адам принялся перебирать листки с рисунками, письма, написанные неровным детским почерком, фотоснимки с оторванными уголками, с которых улыбались девчушки в панамках, с лопатками в руках, строящие замок из песка на морском берегу или восседающие на спинах толстых пони. Все это он нетерпеливо отбрасывал в сторону. На дне сейфа лежали связки писем в конвертах со штемпелем Оксфорда, перетянутые узкими шелковыми ленточками цвета слоновой кости.
Глубоко разочарованный, Адам уже собирался захлопнуть крышку сейфа и уйти, но вдруг у него родилась новая мысль. Если Элинор запирала этот сейф и держала ключ от него отдельно от всех остальных ключей дома, значит, у нее имелись на то особые причины. А из этого следует, что стоит еще раз – и как можно тщательнее – просмотреть содержимое сейфа.
Быстро, но внимательно он сортировал бумаги на деревянной доске стола. Минут через десять ему в руки попался с виду ничем не примечательный, но запечатанный конверт. Разорвав его, Адам извлек на свет Божий два помятых листка бумаги.
Он начал читать их – и лицо его преобразила торжествующая улыбка.
Глава 24
Вторник, 31 декабря 1968 года
Новогодний бал Миранды, как всегда, удался на славу. Незадолго до полуночи, стоя под сине-красным полосатым тентом, она удовлетворенно оглядела зал. Правда, это было не просто: ее лицо закрывала золотая маска в виде львиной головы, похожая на сокровище из раскопок какой-нибудь инкской гробницы. Одежду Миранды составляло облегающее трико наподобие тех, что можно видеть на цирковых акробатах, – казалось, оно выковано из тончайшего листа золота, – и золотые же сандалии на высоких каблуках, а ее огненно-рыжие волосы ореолом пламенели вокруг головы, словно роскошная львиная грива.
В этом году моду вдохновляли темы Феллини. Поэтому внутренний сад дома Миранды был накрыт тентом, неяркий свет таинственно струился из скрытых светильников, а по полу стлался туман, полученный при помощи специально взятой напрокат театральной установки. Круг пола в середине зала вращался, а вокруг него располагались два овальных, напоминавших беседки, шатра и три приподнятые над полом платформы, каждая размером с небольшую гостиную. Маленькие шатры тоже были полосатыми – полоска голубая, полоска серебряная – и, обвитые романтическими клубами тумана, выглядели так, будто перенеслись сюда из древности – откуда-нибудь из Аженкура. В одном из них сидела гадалка-цыганка, в другом был устроен бар с шампанским.
На одной из платформ, затянутой черным, играл небольшой оркестр, и три очаровательные девушки, одетые в нечто вроде серебристых комбинаций и увенчанные тюрбанами от Кармен Миранды, с придыханием исполняли последний хит „Дасти Спрингфилд". Остальные две платформы, покрытые коврами в светло-серых тонах, предназначались для того, чтобы гостям было уютно в обитых светло-серым же муаром стульях в стиле Людовика XVI наблюдать за теми, кто танцевал на вращающемся кругу.
Силачи с гирями из папье-маше в руках, девушки-канатоходцы в розовых и голубых пачках, едва одетые бородатые женщины, великаны и гномы дергались, подпрыгивали, тряслись и извивались в танце. Ярмарочный зазывала флиртовал с дрессировщицей обезьян, на элегантно задрапированном алым атласом плече которой сидела грустная живая обезьянка. Слон отплясывал твист с укротителем львов. Тигр выделывал пируэты в паре с обнаженным по пояс нубийским рабом в широченных шароварах и тюрбане, украшенном драгоценными камнями. Циркачка-наездница в розовом въехала прямо в зал верхом на дикой серой лошади, которую затем поспешно увел грум.
Самые стройные из дам красовались в трико, колготках и туфлях на высоком каблуке: акробатка – вся в серебряном, укротительница пантеры – в черном, женщина-змея – в красном, татуированная женщина – в белом трико с нарисованной татуировкой.
Поскольку в шатре было жарко, двухголовый человек снял вторую голову; Миранда узнала скандинавского принца, купившего Сарасан. Улыбнувшись ему, она отправилась проверить, как обстоят дела с новогодним ужином.