Мимо нас провезли каталку, на которой лежала женщина с серым лицом, не старая и не молодая. Глаза закрыты, в руке игла капельницы. Ее увезли в боковую палату. Другая каталка проехала в противоположном направлении. В больнице царила обстановка спокойной четкости, точно маленькое общество жило своей жизнью. Мир держится на кончиках пальцев врачей, и лишь изредка судьба приводит нас в эти стены.
Нет ничего важнее жизни, поняла я, глядя на Китти. Почему я не понимала этого раньше? Совсем недавно я мечтала, чтобы сестра умерла, а сейчас молилась, чтобы она выжила. Я готова была простить пренебрежение и оскорбления, только бы она очнулась и мы снова зажили вчетвером.
Монитор снова заверещал. Мы затаили дыхание, ожидая, что сигнал стихнет, как в прошлый раз. Но писк продолжался, становясь громче и настойчивее.
– Что происходит? – не выдержав, закричала мама.
– Все нормально, – отрезал Дэвид, будто убеждая в первую очередь себя.
– Сигнал тревоги, – напряженно сказала одна из медсестер.
В палату вбежал человек в белом халате. Нас попытались вывести, но мама ничего не желала слушать.
– Что происходит? – буквально рычала она, как тигрица, защищающая своего детеныша.
– Судя по всему, тромб, – с жалостью ответил врач. – Мы делаем все, что можем.
Медсестра в полосатом голубом халате предложила нам чай. Никто из нас не взял стакана.
– Не дайте нашей дочери умереть, – взмолился Дэвид.
Умереть? Нет! Китти не может умереть! Но в этот момент меня волной захлестнули мысли о том, чего я не хотела признавать.
Это была мысль, что в случае смерти Китти я выйду сухой из воды.
С тромбом удалось разобраться – не помню, сколько времени это заняло. Вообще время в больницах течет по-своему. Тянется, тянется, а потом глянешь – за окнами темно, а ты думала, еще день.
– Будут ли последствия от этой травмы? – спросила мама.
Человек в белом халате замялся. Под глазами у него были большие мешки.
– Боюсь, пока рано об этом говорить.
Я ощутила одновременно облегчение, надежду и страх.
Неопределенность была хуже всего.
– Знай мы тяжесть ее состояния, – не выдержал Дэвид, когда мы ехали домой, – нам проще было бы морально подготовиться…
Я понимала, о чем он. Но я уже жалела, что согласилась съездить домой переодеться и отдохнуть, а мама осталась с Китти.
Ехать в машине с Дэвидом было неловко. Он все требовал от меня «изложить последовательность событий», пока мне не показалось, что голова вот-вот взорвется.
– Прекратите! – закричала я наконец. – Вы что, не понимаете, что я больше не могу?
Лицо Дэвида сморщилось, и, к моему ужасу, он заплакал. Я невольно сочувственно тронула его за руку, лежащую на руле.
Первое, что мы увидели, открыв дверь, – новенькие бирюзовые кроссовки Китти (такие же, как у Ванессы). Они стояли на полке для обуви, теперь они не нужны.
– Она их так и не надела, – прошептал Дэвид.
Я побежала на второй этаж и распахнула дверь в комнату сестры. Может, она здесь? Может, авария мне померещилась? Дрожа, я оглядывалась. Школьная блузка, брошенная на пол. Журнальчик для подростков с круглым следом от кофейной кружки. Изрисованные листки на письменном столе. Постер SClub 7 над кроватью. На туалетном столике плюшевый мишка и тюбик туши для ресниц. Все на месте.
Кроме Китти.
«Помоги мне, Эли! – почти услышала я ее голос. – Ты же можешь, я знаю!»
На разбирательство по делу Ванессы я не ходила – женщина-полицейский сказала, что достаточно будет зачитать мои показания. Зато мама и Дэвид вернулись с красными, заплаканными глазами и пустым взглядом.
– Бедняжка, – всхлипнула мама. – Скончалась от множественных травм, как и миссис Райт.
– Главное, что будет суд, – вспылил Дэвид. – Придется подождать, но зато этот паршивый щенок не выйдет под залог. Хоть что-то.
Настал день похорон.
– Что подумают люди, если ты не пойдешь? – сказала мама, когда я попросилась остаться у постели сестры. И я, примерная Элисон, сдалась. Знали бы они…
Проститься пришла чуть ли не вся школа. Все плакали, когда вынесли гроб. Неужели в этом ящике лежит Ванесса с накрашенным личиком и нахальной улыбкой? В числе других гроб нес ее отец. Скорбь сделала его лицо почти неузнаваемым. Единственный ребенок… Теперь родители Ванессы осиротели.
На протяжении всей поминальной церемонии мне хотелось вскочить и крикнуть: «Это я виновата!»
Потом ко мне подходили люди и заискивающе спрашивали (из лучших побуждений, но не в силах, однако, скрыть любопытство):
– Как состояние твоей сестрички?
– Она по-прежнему в искусственной коме, – отвечала я каждому, ничего не прибавляя.
– По крайней мере, она жива, – бросила мать Ванессы, подойдя одной из последних. – Этот мальчишка заслуживает виселицы!
– Ну, ну, успокойся, – отец Ванессы обнял жену толстой ручищей. – Ты это в сердцах.
– Нет! – Она уставилась на меня. Красивые фиалковые глаза смотрели мне прямо в душу. – Я всегда говорила – убью любого, кто обидит мою дочку, и сдержу слово!
После похорон я сразу поехала в больницу.
– Я попрощалась за тебя с Ванессой, – сказала я, опустившись на колени у кровати Китти и пытаясь осознать, что это незнакомое, утыканное трубками тело и есть моя красивая, непоседливая, несносная сестра.
Медсестры просили разговаривать с Китти.
– В коме человек все слышит, тому есть масса документальных свидетельств.
Правильно ли я сделала, сообщив Китти о смерти Ванессы? Но она же все равно узнает, если очнется. И этот момент мне надо не пропустить…
Глава 48Элисон
Май 2017 г.
Я написала все. Мартин-Криспин жадно следил за каждым появлявшимся на бумаге словом, за каждой буквой. Необходимости откровенничать не было – я могла сочинить любую историю, но я устала бегать. Бремя стало невыносимым.
Своим обычным четким и ровным почерком я описала, как мы с сестрой торопились в школу, как опоздали на автобус, как Ванесса сперва села на него, но потом сошла, чтобы пойти с нами.
А затем – как гром среди ясного неба: сестра с подружкой заявили, что знают мой секрет. Что они видели через окно летнего домика Райтов, как я занималась сексом с мужчиной, стоявшим сейчас передо мной.
Весь гнев, который копился во мне годами, вырвался наружу. Я швырнула карандаш и поглядела на Мартина в упор:
– Как ты мог так чудовищно со мной поступить?
В его глазах что-то дрогнуло. Раскаяние? Но взгляд тут же стал прежним.
– Даже не думай называть это изнасилованием, – огрызнулся он.
Бесформенная окровавленная груда на полу издала стон. Стефан!
– Ему нужен врач!
– Пиши дальше! – Мартин грохнул обломком трости по столу рядом с моей правой рукой. Удар пришелся в нескольких сантиметрах. Как художница, я всегда берегла руки – это же мои инструменты, способ спастись от этого мира.
Пот катился по нашим лицам. Мартин убьет Стефана и меня, если я не найду выход.
Нерешительно я снова взяла карандаш.
«Я толкнула сестру на дорогу».
– Это не все, – сказал Мартин. – Дальше!
Из-за пелены слез я едва разбирала собственные записи.
«Я толкнула ее под колеса машины, вырвавшейся из-за угла».
На этом я бросила карандаш на стол.
Мартин с растяжкой произнес последнюю фразу вслух.
Слова, тяжелые, как свинец, разлетались отравленными пулями.
Силы у меня кончились. Шрамы Мартина торжественно блестели. Или это солнце проникло через пыльное стекло?
– Значит, ты лгала под присягой! В суде ты говорила, что ссорилась с сестрой, и она вырвала руку, а в действительности ты ее толкнула, испугавшись, что она расскажет, как мы занимались сексом. Скажи ты тогда правду, я бы и в тюрьму не сел! Не толкни ты сестру под колеса, моя мать осталась бы жива!
Он подошел ко мне вплотную, дыхание сперло в груди. Я видела поры его кожи, обоняла его дыхание. Ощущала его смертоносный гнев.
– Это ты ее убила, – прошипел он и занес палку над моей головой. Меня охватило странное спокойствие. Не будь того несчастного случая, Китти бы танцевала, бегала и ходила своими ногами, а не каталась в инвалидном кресле. Может, стала бы известной художницей или скрипачкой. Ванесса была бы жива, и ее родители не лишились бы единственного ребенка.
Смерть станет для меня избавлением. Я вынула платок из кармана и вытерла пот, который стекал по шее ручьями.
– Оставь ее! – рявкнул кто-то и закашлялся. Сперва я решила, какой-нибудь охранник наконец заглянул в учебный корпус проверить, что происходит, но, оказалось, это Стефан поднялся на ноги.
– Не лезь, старик, – предупредил Мартин.
Но в пальцах Стефана я разглядела подобранный на грязном коричневом паласе осколок стекла, блеснувший в тусклом свете, проникавшем через немытое стекло. Обрезок цветного стекла, завалявшийся в кармане кардигана после занятия с витражной группой в колледже. Должно быть, выпал, когда я вынула платок.
Крохотная узкая полоска – видимо, поэтому ее не заметили во время утреннего досмотра, – с острыми краями.
С удивительным проворством, будто это не он только что лежал на полу, Стефан бросился на Мартина.
К моему ужасу, Мартин швырнул Стефана на пол, как тряпичную куклу. Но старик снова поднялся на ноги, выхватил свою палку и ударил ею Мартина по голове.
– Не тронь мою дочь, слышишь?
– Я сказал, не лезь!
Раздался вопль – невыносимо высокий, как у животного, которое режут, – и глухой удар.
– Нет! – закричала я. – Нет!
Кровь фонтаном хлестала из перерезанного горла Стефана. Я с криком упала на колени рядом с ним. Он дышит? Трудно сказать.
– Зови на помощь! – приказала я.
– Слишком поздно. – Мартин схватил меня за горло. В другой руке у него блеснул осколок стекла. – Твоя очередь. Сама напросилась – из-за тебя погибла моя мама. Сейчас ты заплатишь так же, как ублюдок, сделавший это с моим лицом!
– Ты его убил? – выдохнула я.