Ехать предстояло недалеко, кто-то сказал, чуть больше часа, но Маргарет нарочно устроила так, чтобы ее стошнило в дороге. Китти знала почему: Маргарет завидовала, что это поездка Дункана.
– Куда бы ты хотела поехать, когда придет твоя очередь выбирать? – спросила ее старательная новенькая сотрудница (Китти уже прозвала ее Медсестрой-Попрыгуньей), доставая доску с картинками. Очень полезна эта дрянь, как же! Даже когда Китти удавалось навести палец на нужную картинку, ее ответ вечно интерпретировали неправильно или вообще не понимали.
– В замок? – улыбнулась Попрыгунья. – Почему ты всегда выбираешь именно за́мок, милая?
– Потому что я принцесса, – ответила Китти. – Меня так папа называл.
О Господи! Откуда взялось это воспоминание? Монстр шевельнулся, будто желая сказать: «От меня».
Неужели папа действительно называл ее принцессой? Тогда отчего она всякий раз взвивается при виде человека с дряблым лицом? Если, конечно, он действительно ее отец!
– Хотелось бы мне понять, что ты говоришь, Китти, – улыбка медсестры стала невеселой. – Как несправедлива бывает жизнь… У меня ощущение, что ты могла бы многое сказать.
– Еще бы!
После этого Китти в основном глядела в окно, как люди идут по улицам. Вон тоже беременная. Интересно, каково было бы ходить с животом, а не сидеть в инвалидном кресле до кровавых мозолей на заднице?
– Я… голодна… – объявила Маргарет.
– Поедим, когда будем на месте, дорогая, – успокоила Попрыгунья-Медсестра.
Но когда они припарковались, с Дунканом случилась «беда» – не кровотечение, а совсем другого рода.
Отмыть его удалось лишь спустя целую вечность, потому что туалет для инвалидов оказался занят.
– Здесь… только для… людей с… особыми… потребностями, – укоризненно прохрипела Маргарет, когда оттуда вышел совершенно здоровый на вид мужчина.
Он гневно глянул на нее:
– А откуда вам знать, что я не инвалид?
За обедом маленький мальчик за соседним столиком не сводил с Китти глаз.
– А почему у тети кресло с колесами? – громко спросил он.
Мамаша на него шикнула.
Хороший, кстати, вопрос. Китти много раз пыталась спросить, почему ей необходимо инвалидное кресло. Но в этот момент Монстр брыкнулся, и проснулось новое воспоминание – что-то про сэндвичи с сыром, предназначенные для школьного завтрака.
Потом они отправились смотреть на слонов. Китти подумала – а что будет, если слон вдруг не сможет ходить? Он-то нипочем не вместится в инвалидное кресло?
Уехать пришлось раньше намеченного, потому что с Дунканом снова кое-что произошло, на этот раз с запахом. Прямо возле «Чикен-хауза». Поблизости оказался мальчик, глазевший на них за обедом.
– Фу! – сморщил он носик.
– Обделался… – прокаркала Маргарет. – Отвратительно… не правда ли?
Мамаша обняла своего сынишку за плечи:
– Пойдем, дорогой, купим мороженого.
– Я тоже хочу, – заныл Дункан.
– Нельзя, пока не подмоешься.
– И мне… мороженого… – задыхаясь, поспешила добавить Маргарет.
– И мне, – не отстала Китти.
– Ну-ну, Китти, не надо шуметь. Пора домой.
На шоссе было много машин, поэтому, по предложению Попрыгуньи-Медсестры, они поехали другой дорогой.
Там было больше зелени, чем в окрестностях дома инвалидов.
– Елки-палки… взгляни на… этот дом… Прямо… дворец… какой-то… – восхитилась Маргарет.
Монстр внутри заворочался, оживившись.
У пешеходного перехода автобус сбросил скорость. Волоски на руке Китти поднялись дыбом. Ее отчего-то затрясло.
– Все в порядке, милая? – спросила Попрыгунья-Медсестра, пристально глядя на нее.
Нет, до порядка было далеко, но Китти не знала почему. Она лишь чувствовала, что ей необходимо побыстрее убраться подальше от этого места.
– Не надо колотиться головой о стенку, Китти, ты себе навредишь!
Снова ей подсовывают чертову доску с картинками!
– Что ты хочешь сказать? Покажи!
Но у Китти нестерпимо разболелась голова.
– Уйдите от меня. Уйдите!
Она выхватила у медсестры свою доску и запустила ею по проходу.
– Э-э, – заорал водитель, – вести себя прилично, там, в салоне, иначе я остановлюсь!
Они проехали знак «Школа». У Китти задергалось веко.
Мимо шли школьники. Китти смотрела на них. Монстр внутри резко дернулся, и она вдруг со странной уверенностью поняла, что тоже когда-то носила темно-синий форменный джемпер.
Попрыгунья-Медсестра проявила острый интерес:
– А ты что, отсюда родом, милая?
На этот раз Монстр промолчал. Ничего, значит, не скажешь?
– Ты узнала улицу? Покажи головой. Влево-вправо означает нет, а вверх-вниз – да.
– У нее… наоборот… получается… – фыркнула Маргарет. – На нее… полагаться… нельзя.
Поэтому Китти сделала и то и другое – на всякий случай.
– Китти, кажется, узнала улицу, по которой мы проезжали, – взволнованно доложила Попрыгунья-Медсестра. – Согласно ее медкарте, она жила в двух кварталах оттуда!
Очень Тощая Медсестра вздохнула.
– Ну вот к чему питать ложные надежды? Вон и родственники муженька этого тоже затеяли не пойми что с новым исследованием. Интеллект этой бедной женщины утрачен давным-давно.
Ха! Вот еще профессор нашелся! Но какие интересные всплески памяти… Здесь явно что-то кроется, способное исчерпывающе объяснить, что случилось с Китти. Надо только отыскать нужное воспоминание.
Глава 58Элисон
Июль 2017 г.
Не могу налюбоваться видом, открывающимся за поворотом, когда дорога резко сворачивает вниз, к берегу. После многих километров автобана и узких второстепенных шоссе с высокой живой изгородью у меня всякий раз захватывает дух при виде моря огней внизу – значит, я почти доехала до нашего городка – а затем при виде самого моря с искрящимися на солнце волнами, танцующими на водной глади до самого горизонта.
Еду вниз по крутому склону к спасательной станции, мимо пожилых супругов, продающих рыбу у обочины сколько я себя помню, но ничуть не состарившихся. Китти здесь всегда корчила мину, а сейчас обожает рыбу – травма мозга, как нам говорили врачи, влияет даже на функцию вкусовых сосочков. На набережной пловцы осторожно, на цыпочках, входят в волны, хотя вода удивительно теплая по сравнению с прохладным воздухом. Огибаю особняк, который я в детстве обожала за кованые украшения в виде ракушек на фасаде. Следующий переулок ведет к маминому коттеджу, который скоро перерастут шток-розы в маленьком садике. Коттедж куда меньше солидного дома за углом, где росли мы с Китти и жили Дэвид с мамой, но мне здесь нравится больше – уютно и только наши с мамой вещи, ничего от Дэвида. После недавнего просмотра старых фотографий меня не покидает чувство, что сестра вот-вот вбежит в дом.
Отчего-то вспомнилась сцена в школьном автобусе, когда Ванесса отказалась угостить свою лучшую подругу половинкой шоколадного яйца. Я за это пообещала Ванессе, что от шоколада у нее будет прыщи. Она надулась… Если бы я снисходительнее отнеслась к этой девчонке, это что-нибудь изменило бы?
– Ты как часы, – похвалила мама, открывая дверь. Я сразу оказалась в маминых объятиях. От нее пахло лавандой. Кожа у мамы такая мягкая, что мне не хотелось отходить. Но я приехала сюда с определенной целью. Кое-что откладывать больше нельзя.
– Кушать будешь? – бодро спросила она, ведя меня на кухню. – Я испекла твой любимый пирог с лососиной. Садись, – она указала на мое место за кухонным столом. В детстве я всегда сидела слева от мамы, а Китти справа.
Я собиралась задать свой вопрос прямо с порога, но теперь это показалось ребячеством – мама так старалась с ужином. Поэтому сперва мы говорили о моей работе (я опять умолчала о тюрьме) и, разумеется, о Китти.
– Я, конечно, понимаю, что Джинни пришлось нелегко, но, по-моему, они могли бы еще подождать… Я тебе говорила, что дом инвалидов согласился взять Китти обратно с испытательным сроком?
Не успела я ответить, что не говорила, как мама осеклась на слове «срок», повисшем в воздухе.
– А как твои дела? – нерешительно спросила она.
Я пожала плечами.
– Робин знает свое дело.
– Хорошо, – мама кивнула, но по движениям ее рук я видела, что она очень нервничает. Она постоянно теребила салфетку. – Потому что Криспин явно настроен испортить нам жизнь.
Я кивнула. Умолчав о моем отстранении, я не сказала и о своем письменном признании – мама бы совсем пала духом.
– Мамуля, – начала я, аккуратно складывая вилку и нож на тарелку. – Я кое о чем хочу тебя спросить.
Она напряглась, и я вдруг почувствовала, что мать всю жизнь ждала этого вопроса. А я откладывала откровенный разговор только из-за последних событий или из страха?
– Я хочу спросить о том человеке из тюрьмы, – начала я. – О Стефане, который заявил, что он мой отец. – Я пристально смотрела маме в лицо. – О том, которого убил Мартин, вернее, Криспин.
Маму передернуло. Но, может, она такая же впечатлительная, как я? Нормальному человеку не понравится слушать, как кого-то зарезали, пусть жертва и сама в прошлом не без греха.
– Он многое о тебе знал, – продолжала я, в свою очередь нервно комкая салфетку. – Он знал, что ты душишься лавандой. Знал твое имя. Знал много подробностей о нашей жизни…
Мама встала.
– Я тебе уже говорила, – в ее голосе зазвучала сталь. – Преступники бывают очень умными.
Я тоже встала. Я намного выше мамы.
– А откуда тебе это знать? – вкрадчиво спросила я. – Ты знаешь, что твоя свекровь, моя бабка, была высокой, как я, и светловолосой? А почему в моем свидетельстве о рождении прочерк вместо имени отца? Ты не хотела признать, что не была замужем, или не решилась вписать имя беглого преступника?
Мама согнулась, будто от удара в живот, – я едва успела подхватить ее и довести до кресла. Она спрятала лицо в ладонях. Ее трясло. Не надо было затевать этот разговор, корила я себя, обнимая мать. Ни к чему будить спящего зверя. Я и без того причинила всем немало горя.