– И еще, – успела сказать девица, прежде чем нас развели в стороны, – остерегайся…
Окончания я не расслышала.
В другой комнате меня снова обыскали и куда-то повели. На пути нам то и дело встречались двери, и каждую следовало открыть и сразу запереть, как я слишком хорошо знала. Мы прошли по длинному широкому коридору с голыми стенами и свернули вправо. Еще две двери, и я оказалась в коридоре, где по обе стороны выстроились женщины в синих спортивных брюках. Они оглядывали меня с ног до головы. Почти как на конкурсе красоты, только с единственной участницей.
– Похоже, у нас новая подружка, – сказала одна из заключенных со спутанными сальными волосами.
Ко мне потянулась рука с обкусанными ногтями, и грязные пальцы вцепились в предплечье:
– Ну что, милая, познакомимся?
И тут раздался голос:
– Элисон, ты?!
Я знаю этот голос. Это Анджела.
Когда я начинала работать в Арчвильской тюрьме, Анджела рассказывала, что очень часто и охранники, и заключенные пересекаются со знакомыми.
– В конце концов, тюрем не так уж много. Заключенных переводят, охранников тоже.
Это правда. Я видела, как тюремные старожилы приветствовали новичков, по-дружески хлопая по спине («Добро пожаловать, старик!»), как бывшие одноклассники на встрече выпускников.
Тем не менее Анджела долго не могла прийти в себя от удивления. Я тоже, хотя и думала, что больше меня ничто не удивит.
– Элисон, как ты здесь оказалась? – спросила Анджела, побелев лицом, будто увидев призрак.
Я привыкла вспоминать бывшую «подругу» со смешанным чувством обиды и печали. Я доверяла этой женщине, а она свалила на меня вину за незапертый шкаф, где втихаря хранила запрещенные мобильники и наркоту. Однако Анджела встретила меня как добрую подругу, и я, оказавшись среди незнакомых лиц, не смогла отвернуться от единственного знакомого.
Я коротко объяснила, в чем дело.
– Ушам своим не верю! А я-то тебя за порядочную держала! Ну, ты, наверное, обо мне тоже лучшего мнения была? – Анджела сжала мне плечо: – Прости, что доставила тебе пару неприятностей, но у меня не было выхода. Нам с Джеффом нечем было платить долги, надо было как-то выкручиваться. Я не хотела тебя подставлять, я знала, что на первый раз ты отделаешься предупреждением… А видишь, чем все кончилось? Я за решеткой, и муженек не желает со мной знаться.
Я очень удивилась. В Арчвиле меня поражала верность жен и подружек своим мужчинам, отбывавшим срок. Не бросали даже насильников и убийц.
– Мне десятку дали, – продолжала она. – Адвокат сказал, суд не жалует сотрудников тюрьмы, переметнувшихся на другую сторону. А тебе?
– Тоже десять.
Я сказала это легко – десять лет казались нереальным сроком. После освобождения я уже буду слишком старой, чтобы завести ребенка. Да и для многого другого тоже.
– Ого! Значит, фокус вот в чем: не считать дней. – Анджела взяла меня под руку и повела по коридору. – Я познакомлю тебя с девочками – ну, с хорошими. А кое-кого тебе нужно остерегаться.
У меня задрожали колени, и я ничего не могла с этим поделать.
Анджела тронула меня за локоть.
– Все в порядке, надо только держаться вместе.
Я обратила внимание на ярко-красный след у нее на коже.
– Ожог, – тихо пояснила Анджела. – На днях меня толкнули на горячий чайник, потому что я не отдала свое печенье вон этой.
Она показала на крупную женщину в комбинезоне, смотревшую на нас, сложив руки на груди.
– Делай, как я скажу, и будешь в порядке.
Слова Анджелы напомнили мне историю нашего знакомства. Славно она позаботилась обо мне в Арчвиле! Можно ли ей доверять?
Но это все же лучше, чем полагаться только на себя.
Глава 67Китти
Сентябрь 2017 г.
Монстр, который был таким огромным, пока находился внутри, оказался крохотным младенцем.
– Неужели это действительно из меня вылезло? – изумлялась Китти, глядя на покрытое слизью извивающееся существо, которое положили ей на живот. Существо было мягкое, мокрое и пахучее.
– Малышка ищет грудь, – сказала медсестра. – Давайте помогу приложить.
Оказалось, это нелегко даже для здоровой руки, но подоспела Пятничная Мамаша.
– Молодец, Китти, у тебя талант! Можешь рожать и рожать!
Груди стало больно, но это была приятная боль. Значит, Китти кому-то нужна!
Как новое существо присосалось к ее соску! Сильно, жадно! Его глазки не отрывались от Китти, будто понимая, что только ей оно обязано жизнью.
– Видишь, – сказала медсестра, – она тебя любит!
И сердце Китти наполнилось такой любовью и теплом, что она забыла о всплывшем в памяти «теперь я все вспомнила».
Да и какой смысл все помнить, если нельзя сказать? Образ машины и темно-синей школьной формы, подброшенной в воздух, слишком сложен, чтобы объяснять посредством доски с картинками.
Даже если Китти захочет.
Глава 68Элисон
Октябрь 2017 г.
Работая в Арчвиле, я часто думала, каково это сидеть в тюрьме закрытого типа, по сравнению с открытой. Теперь я это знаю.
Больше всего выматывает отсутствие свежего воздуха. Затхлая вонь лезет в ноздри, когда идешь по длинным коридорам на занятия, в столовую или обратно в камеру. И переполняющая тоска при виде птицы, пролетающей за окном рекреации.
Во что же превратилась моя жизнь, если у меня меньше свободы, чем у воробья?
Чаек здесь нет, хотя мы недалеко от восточного побережья. Может, птицам здесь не нравится? Я их не виню. Вдали виднеются пологие зеленые холмы, идеальные для пробежек.
– Бежать и не думай, – предостерегла Анджела, будто прочитав мои мысли. – Две попытались. Теперь сидят в тюрьме категории «А».
Мне в любом случае нет смысла пытаться – я не представляю, как можно отсюда сбежать. Единственная возможность подышать воздухом – получасовая прогулка вокруг корпуса. У нас две прогулки в неделю. Должно быть больше, но в тюрьме не хватает персонала.
Я с тоской вспоминаю Арчвиль. Только теперь я поняла, почему мои мужчины утверждали – лишь в тюрьме категории «Д» есть чем дышать. Здесь, в Марчвиле, никто не расхаживает между корпусами. Вместо этого нас выпускают из запертого крыла раз в день в учебку в «церковь» (многие заключенные обратились к религии единственно ради смены обстановки) или спортзал (страшно, потому что кое-кто из женщин присматривает там себе подружку – «разглядывает конфетку», по выражению Анджелы).
Проход из одной части тюрьмы в другую здесь называется свободным перемещением. Всегда в сопровождении дежурного охранника, всегда гонят, как скот. Никакого уважения – мы его не заслужили, поэтому и оказались за решеткой. Это вбивают нам в головы каждый день.
Здесь на лицах отчаяние и безнадежность, какие я никогда не видела. Многие из моих новых знакомых разлучены со своими детьми. Сокамерница плачет по ночам, и я плачу вместе с ней, вспоминая мою несчастную сестру. Сидят в основном за наркотики – много так называемых «мулов», а одна очень красивая женщина отрубила голову своему бойфренду, который изнасиловал ее дочь. На днях я видела в столовой, как она окунала использованный тампон в кружку кофе, которую затем предложила ничего не подозревающей матери троих детей, осужденной за торговлю героином. Конечно, я могла вмешаться, но в тюрьме учишься тщательно выбирать себе друзей.
Странно и почти смешно из сотрудницы тюрьмы сделаться заключенной. У каждой из нас есть постоянные обязанности. У меня – драить толчки (не дай бог назвать их унитазами. Мой язык и акцент уже безжалостно высмеяны некоторыми заключенными). К счастью, Анджела мне покровительствует. Мне бы обижаться на нее за старое, но тюрьма учит практично смотреть на вещи.
Худшее – кромешная темнота. Ночь, проведенная в Арчвильской тюрьме, и в сравнение не идет с мучительной клаустрофобией, которая сдавливает горло после отбоя в восемь вечера, когда всех разводят по камерам. Иногда задувает ветер с холмов, и тогда я представляю, что слышу стук в оконное стекло. Может, это призрак Стефана? Я пытаюсь примерять к нему слово «отец» и понемногу привыкаю.
Хотя неверно: хуже всего не ночной мрак, а отсутствие связи. У Китти родился ребенок (вот почему они с мамой тогда спешно покинули зал суда), крошечная девочка, как сообщила мама во время короткого телефонного разговора. «Ты-то в порядке?» – добавила она, чуть не забыв, как мне показалось, спросить.
Ну как же, новость о Китти важнее. Вечно Китти…
Даже когда мне сделали телефонную карточку и я получила право на звонки, я решила звонить маме не чаще раза в месяц. Когда звонишь отсюда, нельзя исключить, что кто-то подслушивает. Поэтому мама каждую неделю пишет мне письма. Но тон писем прохладный: она просто описывает свою жизнь. Ходит убирать дома́ в нашей деревне – с появлением внучки с работы пришлось уйти. Иногда продает картину-другую. Мамины письма подписаны «люблю», но никогда «целую».
Неудивительно. Если бы не я, Китти с Ванессой были бы живы и здоровы, да и мать Криспина тоже.
Что касается самого Криспина, он, как я читала в газетах, добился пересмотра дела. Приговор за причинение смерти по неосторожности аннулирован, потому что машину вела его мать. Криспину дали восемь лет за препятствование правосудию и двадцать пять лет за убийство Стефана – присяжных не убедила версия о самозащите. Из этого срока вычли шестнадцать лет, которые он уже отсидел, так что Криспин имеет все шансы выйти вскоре после меня (правда, досрочно, «за хорошее поведение», его уже не выпустят). Но это не облегчит его боль от потери матери и отца, который умер безутешным, лишившись и жены и сына.
В отличие от Арчвильской тюрьмы, где письма выдаются через открытое окно административного корпуса, здесь корреспонденцию после тщательной проверки кладут на надписанные полочки. Для меня всегда целая стопка почты. Я собираюсь с духом, чтобы ее прочесть.
Сгребаю мои письма и уношу в камеру. На большинстве конвертов знакомый почерк: мама, Робин – его письмо отправляется в корзину. Что они могут написать, чем утешить? О, а это внутренняя тюремная переписка, запрос на свидание – кто-то с воли хочет меня видеть. Прочитав имя, подхожу к окну. Там птица. К ней слетает другая, и они вместе начинают что-то клевать на земле. Муж и жена или брат с сестрой? Ни с того ни с сего птицы начинают нападать друг на друга, яростно воюя за червяка.