Боль была невыносимой. Луциан так крепко сжал зубы, что хрупкая кость треснула, и ее осколки высыпались у него изо рта. Ликан взвыл от боли, он не смог бы удержать крик, даже если бы тысячи крестьян с факелами стояли на вершине лестницы.
«Хватит!» — закричал он мысленно. Неужели это терпит каждый ликан, когда его клеймят вестники смерти? Луциан почувствовал неожиданный всплеск жалости к своим звериным собратьям. Никто не заслуживает страдать от подобного, даже дикие полулюди.
Именем старейшин, хватит!
И в тот момент, когда он подумал, что больше не сможет терпеть эту адскую боль, пальцы Сони вышли из раны, держа окровавленный серебряный наконечник. Так как она была вампиром, а не ликаном, ненавистный метал ничего не сделал её нежной коже. Она швырнула его прочь в темноту и вытерла кровь, окрасившую ее пальцы, о подол плаща.
Луциан был впечатлён и удивлен отсутствием у неё брезгливости. Ведь Соня была воспитанной и образованной леди выросшей в светских кругах, а не воином — вестником смерти, как ее мать. С другой стороны, вспомнил он, ее отец, Виктор, был известным воином, так что боевые ранения, наверное, были для неё привычны.
Он попытался сесть, но Соня его остановила. «Тебе сейчас лучше не двигаться», — попросила она, — «Худшее уже позади, я тебя уверяю, но моя работа ещё не закончена. Рана сильно воспалена, нужно удалить из неё яд серебра до того, как он распространится дальше». Расстегнув застёжку под подбородком, она скинула с плеч свой плащ. Её кулон покоился на лифе туники цвета шафрана, из— под которой виднелось зелёное дамасское платье. «Если бы мы находились в замке, я бы воспользовалась пиявками, но здесь мы должны прибегнуть к более прямым методам».
Прохладные губы прислонились к открытой ране. Волна неожиданных ощущений захлестнула Луциана с головы до ног, рассеивая все мысли об опасности и бедствиях. Кончики клыков вонзились в его заражённую плоть. Никогда за время его тысячелетней жизни он и представить себе не мог такого момента.
Соня подняла голову, чтобы сплюнуть зараженную кровь, которую она не смела глотнуть, затем продолжила высасывать яд. Луциан ахнул, когда рот Сони прикоснулся к его голой коже. Смесь боли и удовольствия охватила его. Он изо всех сил пытался скрыть своё растущее возбуждение. Хорошо, что эта процедура подразумевала молчание, потому что он не знал бы, что ей сказать.
Могла ли прекрасная вампирша заметить, какое влияние она оказывала на него? Если это было так, то она искусно не подавала виду. Снова выплюнув кровь ликана, она перевернула Луциана лицом вниз и занялась раной на спине. Там ее гибкие губы высосали последнее серебро из раны и выплюнули заражённую кровь на пыльный пол.
«Это сделано», — заявила она, вытирая губы об рукав жёлтой туники. «Я думаю, что раны начнут заживать, но мы должны будем показать тебя опытному врачу при первой же возможности».
Луциан сел рядом с ней. Было ли это просто его фантазией, или же бледное лицо принцессы слегка покраснело? «Большое спасибо, миледи… Соня», — прошептал он хрипло, не в состоянии первым посмотреть ей в глаза, — «Я у вас в долгу».
«Не больше, чем я у тебя», — настаивала она. Взяв нож, она отрезала несколько полосок ткани от подола своего платья, чтобы перевязать его вновь очищенные раны. «Мы могли бы хорошо провести остаток вечности благодаря друг друга, и не без оснований».
Их глаза встретились на одно мгновение, Луциана одолевал соблазн признаться ей в любви, рассказать обо всём, что он чувствовал эти долгие месяцы и годы. Но его здравомыслие советовало молчать. «Во имя старейшин», — напомнил он себе строго, — «эта девушка только что потеряла мать. Сейчас неподходящее время для признаний в любви».
«Я был невнимателен», — сказал он, — «примите мои соболезнования в связи с гибелью леди Илоны».
Соня выглядела разбитой. Она закрыла руками глаза, пытаясь вытеснить из памяти отрубленною голову своей матери, катившуюся по двору. Всхлип сорвался с её губ, она опустила руки. Малиновые слезы потекли по её щекам. «Спасибо, Луциан», — ответила она, — »Столько всего произошло за последние часы, что даже не было времени оплакать мою бедную мать, не говоря уже о всех остальных, погибших этим ужасным утром». Она посмотрела на него — её светящиеся голубые глаза наполнились слезами: «Были ли другие выжившие?»
Луциан неуверенно пожал плечами: «Я видел Сорена, сбежавшего через ворота крепости. Но я не могу сказать, удалось ли ему ускользнуть от толпы, собравшейся снаружи». По правде говоря, Луциана не сильно заботила судьба садиста— надсмотрщика. «Но вы можете быть спокойны, ведь ваш отец жив, и если судьба будет благосклонна, вы и ваш благородный отец скоро воссоединитесь».
Она посмотрела на него. Надежда появилась в её глазах и голосе. Она перебирала в руках кулон с изображением её фамильного герба: «Ты действительно думаешь, что мы выживем и увидим наших сородичей снова?»
«Я клянусь, миледи… то есть, Соня».
«Я сделаю все от меня зависящее», — добавил он про себя, — «чтобы ты безопасно добралась до Ордогаза на пробуждение Виктора, даже если это грозит, разоблачением моего внутреннего зверя».
Его уверенность, казалось, подбодрила ее. «Кто твои родители?» — ласково спросила она, как будто хотела сменить тему, — «Я знаю их?»
«Нет», — признался Луциан. Хотя его глубоко оскорбляло его звериное происхождение, он не мог солгать Соне: «Мои мать и отец были дикими ликанами, живущими как животные в лесу. Они были уничтожены вашим отцом много веков назад, когда он впервые взял орду ликанов под контроль». Его слова напомнили об ушедшей эпохе, когда ожесточенные стаи оборотней терроризировали деревни, пока Виктор и его вестники смерти не подчинили непокорных зверей на благо всех. «Я был захвачен младенцем во время одного рейда, в котором мои родители и были убиты «.
Соня с ужасом отреагировал на его признание: «Какой ужас!»
«Не терзайте свое бедное сердце из— за меня», — сказал он, отгоняя от себя мысли о судьбе своих родителей, — »Если бы не ваш отец, я бы был воспитан как невежественный дикарь, не лучше, чем мои варварских предки».
«И я бы не встретил тебя», — добавил он про себя. Буква V на его плече была небольшой ценой за такое благословение.
«Я не могу представить, что ты мог быть отступником», — заявила Соня. Она провела по его щеке своей нежной рукой: «Ты очень внимателен, благороден умом и духом».
Ее щедрая похвала, сказанная явно от чистого сердца, искушала Луциана признаться в своих чувствах. Вместо этого, он встал с гобелена и протянул руку, чтобы помочь Соне подняться. «Ну», — сказал он, — «давайте найдём более подходящее место, чтобы переждать день».
Она посмотрела на него озабоченно. «Ты точно уверен, что готов к этому?» — она указала на повязку, опоясывающую его туловище, «Может тебе лучше ещё немного отдохнуть?»
«В этом нет необходимости», — заверил он её, но не без причины. Теперь, когда серебро было извлечено из его тела, его мучительный эффект быстро исчезал. Он все еще чувствовал усталость, достаточную, чтобы заснуть как старейшина, но его раны уже не болели столь беспощадно. Озноб и тошнота уходили, сильное кровотечение было остановлено, и зуд под его повязкой указывал, что началась регенерация. «Я достаточно хорошо себя чувствую, чтобы идти, благодаря вашему умелому уходу «.
Соня, поверив ему на слово, приняла его помощь и встала рядом с ним. Луциан взял затушенный факел, висящий на стене, и зажёг намазанное жиром волокно на конце факела с помощью кремня, который он всегда носил в сумке на поясе. Горящий факел бросал мерцающие тени на обветшавшие стены катакомб, осветив гниющих монахов в их мрачных нишах. Иссохшиеся трупы и голые скелеты, с пустыми глазницами, слепо смотрели в вечность.
Взявшись за руки, они направились вглубь древних катакомб, оставив за собой кучу окровавленных вещей: плащ, тунику, и гобелен. По правде говоря, Луциана мало заботил поиск более комфортного места, ему больше хотелось уйти подальше от ступеней ведущих в монастырь. Охотники на демонов, казалось, вряд ли вернутся из— за своего суеверного страха перед осквернением монастыря, но Луциан решил не рисковать бессмертием Сони.
«Лучше не будем искушать судьбу», — подумал он, — «пока дневной свет всё ещё помогает нашим врагам».
Он шёл впереди, разрезая занавески из липкой паутины лезвием кинжала. Однако полоски паутины всё равно цеплялись за волосы и одежду. Чем ниже они спускались по извилистым тоннелям, тем воздух становился всё более прохладным и затхлым. Их шаги эхом отражались в одиноких проходах. Луциан выцарапывал в известняке стрелы на каждом перекрёстке, чтобы они смогли найти путь обратно, когда настанут сумерки. Меньше всего он хотел потеряться в этом подземном лабиринте.
«Как ты думаешь, насколько большие эти катакомбы?» — спросила Соня. Ее голубые глаза с увлечение разглядывали бесконечные ряды мумифицированных монахов. Луциан предположил, что она, наверное, сейчас думает о своём отце, погребённом под землёй в Ордогазе. «Сколько лет эти безжизненные останки лежат здесь? «
«Я не знаю», — признался он, — «Продолжительность жизни смертных настолько коротка, что мёртвых больше чем живых».
«Как странно», — сказала бессмертная принцесса, задумавшись. За исключением нелепых случайностей и нечестной игры, она могла бы прожить целую вечность: «Как же это грустно, и всё же хорошо».
Наконец, в конце коридора они нашли большую камеру. Луциан и Соня переступил порог и в изумлении уставились на то, что увидели.
Свет факела Луциана осветил просторный гротескный склеп, украшенный человеческими костями. Черепа, позвонки, ребра, лопатки, ключицы и многое другое складывались в замысловатые рисунки и узоры на стенах и потолке. Колонны черепов, все коричневые от времени, достигали арочного потолка с изображением скелетной фигуры Жнеца смерти, искусно собранного из костей. Большая часть черепов образовывала изящные арки над лежащими мумифицированными монахами. Тонкие кости рук и ног, сустав к суставу лежали обрамленные розочками из рёбер и позвонков. Даже люстры, свисающие с потолка, были сделаны из пыльных ключиц и перевёрнутых черепов.