Однажды г-н Жюийра по долгу своего служения направлялся в префектуру и вдруг, проходя по улице Баркетт, увидел, что в тупике притаились несколько человек, которые целятся в него из ружей; но он все равно продолжал свой путь, причем с таким спокойствием и с таким великим смирением, что его невозмутимость усмирила убийц, поднятые ружья опустились и никто не посмел в него выстрелить. Полагая, что префекту нужно знать обо всех нарушениях порядка, он сообщил о случившемся г-ну д'Арбо-Жуку, но тот не счел необходимым предпринять по этому поводу расследование.
Как мы видим, в подобных обстоятельствах, учитывая явное нежелание гражданских властей, попытка открыть для публичного отправления обрядов протестантские храмы, вот уже четыре месяца закрытые, было делом, на которое нелегко решиться и которое очень сложно довести до конца, однако генерал Лагард был человеком твердого нрава, не отступавший перед тем, что полагал необходимым, а главное, в подготовке к этому религиозному государственному перевороту он надеялся на содействие герцога Ангулемского, который совершал поездку по Югу и вскорости должен был посетить Ним.
5 ноября принц въехал в город; он уже был знаком с докладами генерала королю Людовику XVIII и получил от дяди положительные инструкции о том, как умиротворить многострадальные провинции, которые он посетил; итак, он явился в Ним с явным, хоть, возможно, и не вполне искренним желанием проявить полнейшую беспристрастность; и вот, когда ему представили депутатов от консистории, принц не только принял их с большой благосклонностью, но и первый заговорил с ними о нуждах их веры, прибавив, что с прискорбием узнал, причем всего несколько дней назад, о запрете, введенном с 16 июля. Консистория ответствовала его королевскому высочеству, что во время такого возбуждения умов закрытие храмов было разумной мерой, которую протестантам надлежало принять со смирением, и так они ее и приняли; принц одобрил сдержанность, проявленную ими в прошлом, но в то же время заметил, что его присутствие послужит им порукой на будущее, и выразил желание, чтобы в четверг девятого числа сего месяца были открыты два протестантских храма и чтобы в них возобновились богослужения; одновременно он посулил протестантам, которых напугала эта весьма неожиданно дарованная им милость, что будут приняты все меры, дабы спокойствие ничем не нарушалось; одновременно с этим председатель консистории г-н Оливье Демон и член ее г-н Ролан-Лакост получили приглашение к принцу на обед.
Вслед за этой депутацией прибыла другая: то была депутация католиков, явившаяся с просьбой об освобождении Трестайона; принц был настолько возмущен подобным ходатайством, что вместо всякого ответа повернулся к просителям спиной.
На другой день герцог Ангулемский вместе с генералом Лагардом отбыл в Монпелье; поскольку протестанты только на генерала и надеялись в том, что касалось защиты их прав, порукой которым служило отныне слово принца, они не пожелали ничего предпринимать в его отсутствие, пропустили 9 апреля, не делая никаких попыток возобновить публичные богослужения, и стали дожидаться приезда своего покровителя, который воротился в Ним вечером в субботу 11 ноября.
По приезде генерал Лагард первым делом позаботился узнать, осуществились ли намерения принца; получив отрицательный ответ, он не стал вдаваться в причины, которые могли бы оправдать промедление, и послал председателю консистории решительное предложение открыть оба храма.
Тут председатель, доведя самоотверженность и осторожность до предела, отправляется к генералу, сначала осыпает его благодарностями, а затем напоминает ему обо всех опасностях, которым тот себя подвергает, столь резко оскорбляя убеждения тех, кто вот уже четыре месяца хозяйничает в городе; но генерал Лагард ничего не желает слушать; он получил от принца приказ и с ригоризмом старого вояки требует исполнения этого приказа.
Председатель отваживается на новые возражения.
— Ничего не случится, — заявляет генерал. — Ручаюсь головой.
Но председатель опять настаивает и просит, чтобы по крайней мере открыли только один храм. С этим генерал соглашается.
Однако такое противоборство возобновлению богослужений со стороны даже заинтересованных лиц помогает генералу осознать размеры опасности, и он тут же принимает меры; под предлогом неожиданного смотра он собирает под своим началом все гражданские и военные силы Нима, твердо решившись в случае необходимости обуздать одних с помощью других. С восьми часов утра жандармы занимают позицию у входа в храм, который должен открыться, несколько взводов их располагаются на прилежащих улицах. Консистория со своей стороны принимает решение отворить храм на час раньше того времени, когда это принято делать по воскресеньям, а также не бить в колокола и воздержаться от игры на органе.
В этих предосторожностях были как свои преимущества, так и невыгоды. Пост жандармов у дверей храма обеспечивал если не спокойствие, то во всяком случае поддержку силой оружия, но в то же время предупреждал злоумышленников о событии, которое должно было произойти; и вот, начиная с девяти утра, католики стали сбиваться в кучки, а поскольку открытие храмов пришлось, как мы уже упоминали, на воскресенье, то благодаря крестьянам, мало-помалу подходившим из окрестных деревень, эти кучки грозили вскоре перерасти в огромное скопление народа. И впрямь, спустя недолгое, время все улицы, ведущие к храму, оказались запружены толпой, на проходивших протестантов посыпались оскорбления, а председатель консистории, чьи седины и почтенная внешность не производили впечатления на собравшихся, услышал, как вокруг него повторяют: «Эти разбойники протестанты идут в свой храм, но мы их так отделаем, что они туда дорогу забудут».
Гнев народа копится недолго: если уж начал разогреваться, того и гляди вспыхнет. За угрозами вполголоса вскоре послышались рев и проклятия. Мужчины, женщины, дети принялись выкрикивать: «Долой кощунов (так они называли протестантов)! Долой кощунов! Нечего им молиться в наших церквах! Пускай проваливают в пустыню! Вон! Вон! В пустыню! В пустыню!»
Однако ничего, кроме оскорблений, покуда не было, а протестанты давно уже привыкли к напастям и похуже этой, так что они, смиренные и молчаливые, следовали прямо в свой храм; несмотря на первые препятствия, они вошли и богослужение началось; но католики проникли вместе с ними, и вскоре те же выкрики, что настигли их по дороге, послышались внутри. Однако генерал обо всем позаботился, и как только раздались крики, в церковь вошли жандармы; крикуны были задержаны. Католики хотели было воспротивиться и не дать отвести возмутителей спокойствия в тюрьму, но тут появился генерал во главе внушительного отряда. Видя его, они примолкли; казалось, спокойствие было восстановлено, и служба продолжалась без помех.
Мнимый порядок ввел генерала в заблуждение; он и сам собирался к мессе в гарнизонной церкви. В одиннадцать часов он вернулся домой к завтраку.
Едва он ушел, его отсутствие было замечено, и смутьяны этим воспользовались. Скопления людей, успевшие уже рассеяться, мгновенно стали собираться вновь и росли на глазах; протестанты, на которых опять обрушились угрозы, затворились в церкви; жандармы выстроились снаружи. Но толпа так напирала и от нее исходила такая враждебность, что капитан жандармов, не надеясь справиться с таким множеством народу, приказал одному из офицеров, г-ну Дельбозу, поскорей предупредить генерала; тот с большим трудом пробился сквозь толпу и ускакал во весь опор.
Тут чернь поняла, что нельзя терять время; генерал был ей известен, и она знала, что через четверть часа он будет на месте. Но чернь сильна числом: стоит ей нажать, и перед ней не устоит ничто — ни дерево, ни железо, ни люди; и вот толпа приходит в неодолимое движение, все сметает, ломает и крушит на своем пути; жандармы и кони их смяты, двери сорваны, и свирепая орущая толпа яростно врывается в храм. Сразу же раздаются вопли ужаса и злобные проклятия, всяк вооружается, кто чем может; в ход идут скамьи и стулья, неразбериха доходит до предела, словно вернулись времена Мишелады и Смуты, и вдруг распространяется чудовищная весть, от которой на мгновение замирают и осаждающие и осажденные: только что убит генерал Лагард!
В действительности, предупрежденный жандармским офицером, генерал Лагард немедля вскочил на коня; будучи слишком храбр, а может быть, слишком презирая подобного неприятеля, чтобы окружать себя эскортом, он взял с собой только нескольких офицеров и поспешил на место побоища; направляя коня прямо на людей, он проложил себе дорогу в давке на узких улочках, которые вели к храмовой площади, но там к нему пробился молодой человек, некий Буассен, сержант нимской национальном гвардии, и когда генерал, признав по мундиру своего подчиненного, без опаски наклонился к нему, чтобы выслушать, что он имеет ему сообщить, тот выстрелил в него в упор из пистолета; пуля раздробила генералу ключицу и застряла в шее, позади сонной артерии. Генерал рухнул наземь.
Известие об этом убийстве возымело странное и неожиданное действие: кипящая, обезумевшая толпа в тот же миг смекнула, какие последствия может вызвать это преступление. В самом деле, это уже была не расправа над фаворитом Наполеона, как то получилось в Авиньоне с маршалом Брюном и в Тулузе с генералом Рамелем: это был вооруженный и кровопролитный бунт против человека, облаченного доверием короля. Это было не убийство — это была черная измена.
В тот же миг невыразимый ужас овладел городом. Протестанты, опасаясь еще худших несчастий, немедля покинули церковь, где продолжали вопить лишь несколько фанатиков. Впереди шел глава консистории Оливье Демон, поддерживаемый мэром Нима, г-ном Валлонгом, который только что прибыл в город и сразу примчался туда, куда призывал его долг.
Г-н Жюийра, взяв за руки двух своих детей, шагал за ним следом. Позади шли все протестанты, которые были в храме. Чернь по-прежнему была возбуждена и опасна, она выкрикивала угрозы и швыряла камни, но, слыша голос мэра и видя почтенного г-на Оливье Демона, который пятьдесят один год был пастором, она расступилась. И хотя во время этого необычного отступления более восьмидесяти человек были ранены, никто не погиб, кроме одной только девушки, Жаннетты Корнийер, на которую обрушились такие ожесточенные издевательства и побои, что через несколько дней она скончалась.