Он взял нож и поднял его ровно над моей ладонью. Чистое лезвие сверкало в тусклом лунном блеске, рассеивая по моей коже похожие на созвездия шарики света.
– Ты неправильно делаешь, – сказал он. – Ты режешь слишком глубоко, слишком широко – на коже могут остаться шрамы или откроются раны. Надо вот так.
Он проделал быстрое, резкое движение, чтобы показать, как надо, и вернул нож мне. Глядя из-под упавшей на лоб пряди волос, он объяснил:
– Я вырос, наблюдая за тем, как это делает Саймон. – Он помолчал. – Твой метод очень болезненный. Поверь: я бы никогда не попросил тебя об этом, не будь я уверен в том, что оно того стоит. Ты спасаешь жизни, Эмили. Жизни людей.
Наши взгляды встретились.
– Понимаю, – искренне ответила я. – Я очень хорошо тебя понимаю.
Затем я сделала надрез легким и очень осторожным движением, действуя, как показал Ксан, и почувствовала, как по мере того как вытекающая кровь приглушала сияние лезвия, во мне начали нарастать сила и боль.
Ксан бережно забрал нож из моей правой руки и вместо него положил мне в ладонь чашу, повернув мой кровоточащий кулак так, чтобы он оказался прямо над ней. Когда первая капля коснулась металла, этот звук отозвался во мне звоном колокольчика, но через секунду он превратился в вой. Через три секунды он стал криком, таким высоким и пронзительным, что я подумала, что клетки моего тела от него лопнут. Но сквозь боль я слышала голос Ксана, четкий и спокойный.
– Последняя возможность отступить. Ты уверена, что готова? Уверена, что справишься?
– Я изучила все книги. Именно так это делал Аклев. Я уверена.
Он кивнул.
– И каково это – спасать мир? Что ты при этом чувствуешь?
Я нервно ответила:
– Потом расскажу. Прочти заклинание, которое я тебе дала, слово в слово, делая паузы так, чтобы я могла повторить каждую строчку. – Уилстайну, возможно, заклинания были и не нужны, но я не хотела рисковать. – А в конце подожги в чаше волосы лошади и кровь.
Он зажег спичку и прочел первую строчку.
– Divinum empyrea deducet me. – Божественная Эмпирея, направь меня.
– Divinum empyrea deducet me.
Его спичка зависла над чашей.
– Hic unionem terram caelum mare. – Жар переходил из чаши к кончикам моих пальцев, где превращался в булавочные уколы, которые будто почесывали меня под кожей. Внутри чаши кровь сгустилась вокруг пряди из гривы Фалады.
– Продолжай, – сказал Ксан. – Nos venimus ad te dedi te in similitudinem. Мы пришли к тебе с предложением по подобию твоему.
– Nos venimus ad te dedi te in similitudinem. – Булавочные уколы превратились в острые осколки стекла, впивающиеся в мои вены. Они ходили по кругу в моей голове, спустились по горлу, проникли внутрь сердечных клапанов и вышли из них, а потом с криком спустились по моим ногам и вышли из ступней в стену. После этого начался рост. Как будто я выбралась из своей кожи и скелета и превратилась в круг света.
– Magnifico nomen tuum, et faciem tuam ad quaerendam. Восхваляю имя твое и ищу твоего расположения.
Я с трудом произносила слова. Я едва ощущала себя. Мне было трудно понять, какими частями тела нужно шевелить, я не чувствовала ни рта, ни губ, ни языка, которым нужно было ворочать. Ветер бешено хлестал по стене, как во время урагана, и я подчинила его себе, подчинила себе воздух, чтобы создать требуемые звуки. Magnifico nomen tuum, et faciem tuam ad quaerendam. Это был не мой голос, а печальный свист ветра.
Ксан опустил спичку в чашу, осветив ее содержимое вспышкой. Я почувствовала, как мощь раскаленного добела пламени поднялась и присоединилась к ветру, закручиваясь в горящую колонну и вырезая на небе круг.
Затем я увидела их – лей-линии.
Мир за пределами Аклева был покрыт ослепительными всполохами белого света. Справа, слева, позади… они нависли над землей как сеть, повсюду, но только не внутри аклевской стены, возле которой они сворачивались. Я смотрела на них и видела, что линии стали медленно тускнеть, а ветер – ослабевать.
– Не останавливайся, – приказал Ксан.
Кровь в чаше поглотила прядь из гривы Фалады, перекрасив огонь из золотистого в серебристый. Я увидела ее призрак, свободно скачущий по бескрайней туманной пустоши. Я почувствовала ее яростную гордость, ее буйную радость, ее дикую страсть. Как будто она знала, что, если захочет, сможет бежать так быстро, что взлетит и присоединится к богине на небе. Она была Эмпиреей. Она была волшебной. И она собиралась дать мне все, что нужно. Потому что она любила меня. Доверяла мне. Она не пользовалась словами, но я знаю, что она говорила мне: она хочет помочь, потому что Келлан хотел бы, чтобы она мне помогла.
Но затем огонь зашипел.
– Подожди! Подожди! – взмолилась я. – Я не закончила! Еще не все! – Я вышла из трилистника, пытаясь поймать ускользающий образ.
– Что ты делаешь? – спросил Ксан, когда я опрокинула чашу, проводя тонкую линию из крови и пепла вдоль краев мелового рисунка. – Подожди, Эмили! Не надо!
– Я исцеляюсь слишком быстро, – в оцепенении произнесла я, пытаясь удержать убывающий серебристый огонь. – Боли не хватает.
Прежде, когда я экспериментировала с магией, я справлялась не с помощью боли. Что сказал Саймон? Магия крови завязана на эмоциях: чем быстрее бьется наше сердце, тем быстрее оно перекачивает кровь. Дома я, пользуясь магией, каждый раз испытывала страх, что Трибунал как-нибудь об этом проведает. Когда я спасала свою беременную матушку, я делала это от отчаяния. Когда я сжигала бандитов на улице Аклева, я пыталась предотвратить их посягательство на мою честь. Вслух я произнесла:
– Страх. Мне нужно почувствовать страх.
Я оттолкнула Ксана в сторону, побежала к стене, ногтями уцепилась за самый верх зубца и подтянулась. Крошки строительного раствора захрустели под босыми ногами, и несколько сыпучих кусков щебня упали в зияющую пустоту подо мной. Я перегнулась через край и вспомнила, что чувствовала, глядя, как Келлан выскальзывает из моих ладоней навстречу смерти, и мое сердце забилось в зловещем барабанном ритме. Если я упаду, то погибну – но потерять я боялась вовсе не свою жизнь. Единственный способ испугаться настолько, чтобы суметь завершить начатое, заключался в том, чтобы поставить на кон жизни тех, кто со мной связан. Я подняла руку еще раз, и капля крови упала прямо на камень зубчатой стены.
Это сработало, но я знала, что эффект будет недолгим. Я отчаянно потянулась сквозь пустоту к тому месту, где меня ждала Фалада. Она наклонила голову и положила свою красивую белую морду в мою кровоточащую ладонь.
– Спасибо, – сказала я ей, проводя серебристый свет ее души в свои ладони. Я взяла ровно столько, сколько мне было нужно, и держала этот свет внутри, позволяя ему циркулировать и расширяться. Затем я усилила свое сознание, снова обнаружила трещину в стене и загладила ее серебристой душой Фалады. «Почти!» – подумала я, но огонь вновь начал тускнеть. Мое тело останавливало кровотечение, и вместе с тем ограничивало доступ к магии внутри стены – кровь сворачивалась, я исцелялась. Нужно было почувствовать еще бо́льший страх. Я перегнулась как можно дальше и уже стояла на цыпочках…
– Эмили! – воскликнул Ксан и ухватил меня за руку. Я с трудом сохраняла равновесие. – Эмили, не надо. Это опасно. Не надо! – Он с силой притянул меня к себе, и я упала прямо в его объятия.
Я дрожала. Я была в крови. Но я не справилась. Не смогла.
– Ты в порядке? – Его белый воротничок съехал набок, волосы спутались, а глаза стали такими темными, как самый темный лес. Мы смотрели друг на друга. Я медленно поднесла окровавленные пальцы к его лицу и мягко прикоснулась к его губам. Никто из нас не произнес ни звука.
– Ничего-то вы не боитесь! – сказал мне Торис на ужине в Сирике. Всего, подумала я. – Кое-чего я все-таки боюсь, – ответила я вслух.
– Ничего-то вы не боитесь! – снова услышала я его слова, прозвучавшие эхом.
Да, ответила я.
Ксан.
Я боюсь Ксана.
Все замедлилось и остановилось. Мы были одни в этом хрупком мгновении, подвешенные вдвоем в магии и луче света.
Затем я закрыла глаза и расслабилась.
Оставшийся запас силы выплеснулся из меня волной, прокатился через стену и заполнил щели, подобно тому, как мазь заполняет рану. Как только это произошло, я упала на руки Ксана. Волшебство ушло, оставив меня опустошенной, похолодевшей. И все же, когда мы были в объятиях друг друга, удивленные и смущенные до такой степени, что захватывало дух, я была уверена, что еще никогда не чувствовала себя живее, чем в то мгновение.
19
Я почти не помнила, как добралась до дома: заклинание высосало из меня последние силы. Единственное, что врезалось в память, это мягкие просьбы Ксана переставлять ноги.
– Я не могу тебя нести, – сказал он, хотя его слова я помню как сквозь сон. – Пожалуйста, Эмили, просто иди вперед. Вместе мы справимся.
На следующее утро я проснулась в своей койке и услышала звук мягких, синкопированных ударов, перешедших в ворчание. Это был знакомый звук, он меня успокаивал, и я надолго зависла в пограничном состоянии между сном и бодрствованием, с удовольствием прислушиваясь. Кейт активно похозяйничала в моем домике: затхлый душок пыли исчез, ему на смену пришли ароматы свежих садовых цветов и напитавшейся дождем сосны.
И лишь когда другой звук – резкий и тяжелый стук – перекрыл первый, я стряхнула с себя последние обрывки сна. Я села на койке и увидела, что Ксан, спавший сидя, тоже проснулся. Протирая глаза, он поднялся на ноги, из-за чего бумаги, лежавшие у него на коленях, соскользнули на пол. Видимо, он уснул, рисуя возле камина, после того как уложил меня в постель.
– Что это? – спросил Ксан хриплым утренним голосом. Под глазами у него темнели круги, на пальцах виднелись следы сажи.
Тук! Тук! Тук! Спотыкаясь, я подошла к двери, отворила ее и увидела на пороге Натаниэля. Его одежда промокла насквозь, влажные пряди волос прилипли к лицу.