ждей, ветров и снегопадов, время стребовало с них свою цену. Но только не с этого: по сравнению с другими каменная плита выглядела как новая.
– Ты установил ее, – сказала я. – Верно?
Он тихо ответил:
– Я болел, когда мама умерла. Лежал без сознания, одной ногой на том свете. Она сама приняла решение лишить себя жизни, поэтому погребение по аклевской традиции ей не полагалось. Ее похоронили в неглубокой, безымянной могиле в лесу за пределами стены прежде, чем я даже успел узнать, что она умерла. По сей день я не знаю, где ее прах. – Он глубоко вздохнул. – Все, что было хорошего в моем несчастном детстве, связано с ней. Она рисовала со мной, читала мне, мы вместе изучали карты. Это было одно из последних мест, которые мы открыли вместе, пока я не разболелся настолько, что не мог больше встать с постели.
Я опустилась на колени перед плитой-памятником. Птица была начертана грубо, примитивно. Я сглотнула, вытянула руку и провела пальцами по бороздкам.
– Кто помог тебе установить плиту? Саймон?
– Саймон не всегда был рядом. Его обязанности мага крови часто удерживали его далеко отсюда. – Он покачал головой. – Я сам его установил. Мне было семь лет.
– Семь, – повторила я, представив себе мальчика возраста Конрада, раздавленного горем и слабого после долгой болезни, который бродил по лесам, притащил камень в этот потайной овраг, а затем маленькими, не сильными еще ручками нацарапал, как мог, на плите рисунок. И все это он проделал в одиночку. От этой мысли мое сердце болезненно сжалось.
– Она умерла из-за меня: заботиться обо мне стало так трудно, что у нее не хватило сил. Это было самое меньшее, что я мог для нее сделать.
– Ксан, – сказала я, поднимаясь. – Ты ошибаешься насчет своей мамы.
– Я знаю, что ты сейчас скажешь: я был ребенком, это не моя вина…
– Нет. – Я осторожно подошла к нему. – Я должна сказать тебе… кое-что важное. Это прозвучит безумно, но это правда. Ты должен мне поверить.
– Насколько я помню, я обещал тебе поверить в обмен на то, что ты поможешь мне защитить стену. Теперь, когда Корвалис схвачен, полагаю, самый подходящий момент, чтобы попросить меня выполнить обещание.
Слова полились из меня рекой, опережая друг друга:
– Большинство душ умерших уходят сразу после смерти, однако некоторые из них застревают на границе между мирами. Благодаря этому мы во время сеанса смогли вызвать Арен. Души, которые откладывают свой окончательный уход… они хотят, чтобы их увидели. А когда их видят, они начинают рассказывать свои истории.
– Что? – Он посмотрел на меня с озадаченным видом, у него на губах заиграла растерянная улыбка.
– Я все это знаю потому, что я их вижу. Именно со мной они хотят вступить в контакт. Не знаю, почему… но мертвые занимают такую же часть моей жизни, как и живые. Так было всегда, сколько я себя помню.
Его улыбка медленно погасла.
– Я видела ее, Ксан. Твою маму. Видела на башне. Ее дух. В тот день, когда ты взбежал за мной наверх. Я оказалась там только потому, что она захотела, чтобы я за ней последовала. Она хотела показать мне, как умерла.
Он резко отвернулся. Я продолжала, так мягко, как только могла:
– Я пережила последние мгновения ее жизни вместе с ней. С ней была целительница из деревни, Сальма. Твоя мать говорила о своем сыне, который заболел. Она знала, что ему недолго осталось, а перенести его смерть она не могла. Поэтому… поэтому она решила взять дело в свои руки. Она действительно спрыгнула с башни, но не потому, что хотела умереть. Она прыгнула так, чтобы ее кровь окропила растущий внизу кровоцвет. И чтобы Сальма смогла собрать лепестки цветка кровоцвета и с их помощью спасла ее сына. Тебя.
Он отшатнулся, сжал ладонь в кулак и приложил ее к сердцу. Он пытался выровнять дыхание. По его вдохам я могла отсчитывать время. Один, вдох. Два, выдох. Три, вдох. Четыре, выдох… Я взяла его за руку, и когда наши взгляды встретились, от циничных огоньков в его глазах не осталось и следа.
– Она тебя не покинула, – ласково сказала я. – Она тебя любила. Она умерла лишь ради надежды на то, что появившиеся из ее крови лепестки помогут спасти тебе жизнь. Ей пришлось выбирать между собою и тобой. Она выбрала тебя.
Он схватился обеими руками за голову и повернулся ко мне спиной. Я чувствовала происходившую в нем перемену: он заново обдумывал свою историю. Его мать спасла ему жизнь. Это не восполнит ее потерю – эту потерю ничто не восполнит, – но ракурс, в котором он видел теперь ее смерть, все изменил, окончательно и бесповоротно.
– Ксан? – произнесла я. Мне хотелось дотронуться до него, но я не могла решиться. – Ты в порядке?
Он глубоко вздохнул.
– Нет, – ответил он, – и… да. – Кривой обелиск выплыл из тумана, и Ксан припал к нему спиной, как будто обессилев. Но его глаза горели живыми эмоциями; в них читалось и облегчение, и сожаление.
Я робко подошла к нему.
– Ты мне веришь? Не считаешь меня сумасшедшей?
– После всего удивительного, что мне довелось увидеть после знакомства с тобой, ты можешь заявить, что ты – сама Эмпирея, и я в это поверю.
Я не двигалась с места, едва осмеливаясь дышать. Вспомнив свое страшное изображение на стене, я сказала:
– Я всего лишь обычная девушка, Ксан. Я просто немножко лучше разбираюсь в том, что происходит вокруг. Но в остальноем я такая же потерянная, запутавшаяся и одинокая, как и все остальные.
– Потерянная? Ну, нет. – Он взял мои руки в свои. – Запутавшаяся… никогда бы так не сказал. Одинокая? – Он медленно наклонился ко мне и тихо промолвил: – В этом я мог бы тебе помочь.
Мы стояли так близко друг к другу. Я чувствовала на своей щеке его дыхание, нежное и спокойное. Я подняла голову и посмотрела на него, его лицо было совсем рядом.
И земля пошатнулась под нашими ногами.
Он крепко прижал меня к себе, когда колонна, к которой он прислонялся, задрожала и рухнула, разбившись на мелкие осколки. Земля вздыбилась, а скалы у нас над головами со стоном крошились и опадали дождем из мелкой пыли и колючих камешков. Я вцепилась в Ксана, и мы побежали сквозь бурю к наклонному проему. Начали падать крупные камни, перекрывая узкую тропу.
Хвойные иглы превратились в снаряды и пронзали воздух, как стрелы на неровном поле боя. Ствол гигантской ели перед нами хрустел и стонал, а затем вдруг треснул у основания и рухнул поперек дороги. Идти вперед мы не могли. Вернуться обратно – тоже. Я ощутила во рту вкус страха, острый и кислый, как кровь и желчь.
Ксан затащил меня вниз под ствол упавшего дерева и накрыл мое тело своим, защищая от обломков. Земля встрепенулась еще один раз, и, наконец, все стихло.
Он первым поднялся на ноги, затем помог подняться мне. Туман рассеялся, как будто его поглотила дрожавшая земля. Осталась лишь пыль. Когда и она улеглась, перед нами открылся почти неузнаваемый ландшафт. Груды камней, поломанные деревья и несколько столбов дыма, поднимающегося из сердца города, силуэты которого стали вырисовываться благодаря первым робким лучам тяжело встающего солнца.
– Нет, – пробормотал потрясенный Ксан. – Мы его остановили. Все закончилось. Этого не может быть.
Но мы с ним знали правду: это было верным признаком смерти старухи. Лесные Врата пали.
Все время, остававшееся до рассвета, мы пробирались сквозь поваленный лес. По водосточному желобу мы проникли в замок. Даже в подземелье мы слышали отдаленные крики, доносившиеся из города. Когда мы вынырнули с другой стороны, занималась заря.
Ксан оставил меня ждать в кладовой, среди разбитых бутылок и перевернутых бочек, а сам свернул за угол, чтобы расспросить стражника, который стоял у входа в темницу.
– Еще раз я спрашивать не буду, – услышала я его голос, в котором звучали угрожающие нотки. – Я оставил тебя здесь вчера вечером. Я хорошо тебе заплатил. А теперь скажи мне правду: за это время не впускал ли ты внутрь кого-нибудь? Не выходил ли кто?
– Я уж говорил вам, что нет, – пробормотал стражник. – За всю ночь ни душеньки не было. Никто не появлялся тут. Даже когда так трясло, что замок ходуном ходил. – Стражник помолчал. – Ну, кроме целительницы. Разрешенной двором знахарки. Она попросила пустить ее, чтобы осмотреть заключенного. Не мог же я отказать. Да вы и сами знаете правила. Королевский декрет, все дела. В его сундуках денег столько, что с лихвой хватит на целительницу…
– Ксан, – сказала я, выходя из кладовой.
– Эмили, – оборвал меня он. – Тебе нужно оставаться…
– Это Сальма, – печально произнесла я, дрожащим пальцем указывая на женщину, которая поджидала нас на вершине лестницы, ведущей к камерам. Ее белый фартук был заляпан кровью, как и белый чепчик, но Ксан не мог ее увидеть.
Я двинулась за духом Сальмы в глубины темницы. Ксан следовал за мной по пятам. Камеры в Ренольте были сооружены для того, чтобы держать в них ведьм: железные прутья решетки, низкие потолки, узкие окна, пропускающие чахлые полоски света. Но какими бы темными и мрачными ни были темницы в Ренольте, эти оказались еще хуже. Здесь не было окон, света и звуков, за исключением медленного кап-кап-кап, доносящегося откуда-то из нутра подземелья. А вонь… запахи разложения, рвоты и мочи смешались, создав дьявольские испарения, которые проникали в мои ноздри и липли к коже.
Сальма остановилась у последней двери. Я знала, что ждало меня за ней: эти отметины я отчетливо видела на привидении. Я кивнула ей и прошептала:
– Мы позаботимся о том, чтобы правосудие восторжествовало. А теперь иди. Кестрел тебя ждет. – На ее губах мелькнула нежная, исполненная надежды улыбка, и она исчезла.
Ксан открыл задвижку. Дверь распахнулась, и мы увидели Дедрика Корвалиса, который сидел, лениво прислонившись к стене. Его руки были перепачканы кровью, в уголках рта застыла усталая улыбка.
– Наконец-то, – сказал он. – Я зову уже несколько часов подряд. Моя целительница на меня напал. Я был вынужден защищаться. Боюсь, я тут все перепачкал.