Когда князь поднимется на помост, толпа притихнет. Тысяцкий поклонится народу, объявит вечу начало, скажет, зачем его созвали и по чьей воле. Известно Ярославу и то, что именитые люди новгородские уже давно готовят народ, подбивают его против Киева.
Со словами Гюряты на миг установится тишина, а потом вече взорвется множеством голосов:
— Не дадим дани Киеву!
— Не-е да-а-ди-им!
И это будет приговор веча…
И только к концу лета, когда настала пора отправлять в Киев дань, ударил вечевой колокол…
К тому времени, завершив торговые дела, покинули Новгород киевские купцы, и Ярослав с удовлетворением подумал, что отец узнает о решении веча не скоро, потому пойдет войной на Новгород не раньше будущего года. Это давало Ярославу малое успокоение. К тому времени новгородцы приготовятся, а Олаф пришлет вторую дружину варягов. Ярослав уже послал к королю ярла Эдмунда с такой просьбой.
С ярлом Якуном Ярослав заключил соглашение, и его дружина останется в Новгороде и, если потребуется, будет сопровождать князя во всех его походах и сражениях.
Варяги изготовились к зиме. На катках выволокли на берег дракар, чтобы льды не испортили обшивку. Снесли в бревенчатую избу корабельную оснастку: весла, паруса, бочки, канаты, а сами заняли просторный дом, где день и ночь горел очаг, едко пахло овчиной, нечистыми одеждами, немытыми телами, у стен стояли щиты, а в углу высилась гора оружия.
В доме варяги ели и спали, устраивали свои пиры, и тогда Новгород слышал их воинственные кличи и пение.
— Варяги гуляют, — говорили новгородцы, а женщины обходили варяжское пристанище далеко стороной.
Осенью князь с тысяцким объехали возможные подходах к Новгороду полков великого князя, совещались, где перекрыть на Ловати им водный путь. Нелегко дастся киевлянам поход на Новгород, зимой замяти и бездорожье, по теплу места болотистые, чащобы лесные. Если поведет князь Владимир полки, то Ярослав перекроет им дороги по суше, а Гюрята по реке.
Иногда Ярослав мысленно возвращался к прежнему разговору с женой. Прежде он не задумывался, что Борис или Глеб могут помешать ему занять киевский стол. Главным соперником Ярослав считал Святополка, потому что за его спиной стоял король ляхов Болеслав.
Ни Ярослав, ни Святополк никогда не питали друг к другу родственных чувств, были у них разные матери, да и трудно сказать, был ли один отец. Жили братья порознь, Ярослав с матерью Рогнедой в Предславине, отсюда отец в Ростов на княжение послал. А еще раньше Святополка отправил в Туров. Уехал в Тмутаракань Мстислав. Редко подавал оттуда голос. Было известно, Мстислав такой же воинственный, как дед Святослав. С тмутараканским князем считается даже Византия.
Нет, пожалуй, Мстислав не станет посягать на великокняжескую власть.
Вопрос Ирины, как он поступит с младшими братьями, если те помешают ему овладеть Киевом, был тогда для Ярослава неожиданным, и ответ дался нелегко. Князь думал об этом не раз и теперь уверен: он не остановится ни перед чем, расчищая дорогу к великокняжеской власти. Если того потребуется, он не пощадит ни Бориса, ни Глеба…
За вечерней трапезой Ярослав сказал жене:
— Ты права, Ирина, судьбу власти решает меч…
Ночью Ярославу привиделась мать, полоцкая красавица Рогнеда, и она рассказывала сыну, как Владимир силой овладел ею и разрушил Полоцкое княжество. Во сне Ярослав видел, как горел Полоцк. Пламя было таким ярким и горячим, что даже во сне Ярослав чувствовал его жар…
Проснулся и долго гадал, к чему приснилось такое?
Утром после трапезы Ярослав случайно услышал от Гюряты, что прошлую ночь у новгородских причалов стояла ладья Ивана Любечанина. С киевскими гостями плавал он к свевам и, закупив всякой брони, торопился домой.
На вопрос князя, стоит ли еще ладья, тысяцкий ответил:
— Час назад снялась с якоря.
Ярослав с сожалением заметил:
— Теперь великий князь узнает, о чем вече приговорило.
Ярл Якун, стрелами раненный, саблями рубленный, храбрый воин, имел о чести свое представление. Он служил многим повелителям и покидал их, когда слышал звон металла, в серебре ли, в золоте.
Когда-то побывал он в дружине киевского князя Владимира, оттуда отправился в Византию, в гвардию императора, чтобы затем оказаться в Сарацинах и Антиохии. Куда только не бросала судьба Якуна, прежде чем он оказался на службе у князя Ярослава в Новгороде.
Как-то забрел ярл к тысяцкому Гюряте, тот угостил его медом хмельным и повел разговор о предстоящем сражении с князем Владимиром.
— У Якуна один глаз, — сказал свев, — но ярл далеко видит. Воин понимает, для чего князь и тысяцкий часто отлучаются из города. — И, выпив кубок меда, добавил:
— Я служил князю Владимиру, когда он ходил львом, но кто он теперь, увижу в сражении.
— Свевам доведется идти с князем Ярославом добывать Киев, — заметил Гюрята.
Крепким ударом ножа ярл рассек жареную свиную ногу, после чего ответил:
— Жизнь варяга в войнах, а за то, что свевы добудут князю великий стол, Ярослав заплатит им много гривен. Провожая Якуна, Гюрята сказал:
— Ты бы, ярл, свевов поостерег, озоруют они. Хоть девки на них и не в обиде, но молодцы новгородские ребра им обломают.
Якун расхохотался:
— Я — конунг, но не в утехах любовных.
— Ну-ну, в таком разе не жалуйся, мы вече сзывать не будем, но охальники на карачках поползут…
И недели не минуло, как явился ярл Якун к князю Ярославу — ночью какие-то новгородцы двух свевов побили. Сказал Ярослав о том тысяцкому, а Гюрята в ответ:
— Я ярла упреждал, а он посмеялся. Нынче только лекарем помочь могу.
С того дня присмирели варяги, а новгородцы зубоскалили:
— Эвон, свевы от наших девок рыла воротят, с чего бы?
— А у них и поспрошайте!
Всю осень кончанские старосты наряжали тяглых рубить лес, отесывать бревна, их волокли в город, долбили землю, ставили новые заборы.
По снегу из Ладоги и иных городков возвращались с добычей ушкуйники, рассказывали о богатствах земель, куда новгородцы достали и что отныне народцы, какие там проживают, будут платить дань Новгороду.
Зимой свевы в кости играли, на новгородском торжище шатались. Все больше в рядах, где пирогами бабы торговали. Случалось, драки затеивали, новгородцев били и сами биты бывали.
А на подворье боярина Парамона варягов едва до смерти на забили. Забрели три свева к боярину, замок в клети сбили, начали тащить корзины с копченым мясом, выкатывать бочки с медом, хмельным.
Парамон народ позвал:
— Лю-о-дии! Варяги обиды чинят!
Набегал народ, свевы попытались в клети укрыться. Их выволокли, и не успели варяги мечи обнажить, как они уже на земле лежали, избитые и носы окровавленные. Выволокли свевов за ворота, на дорогу выбросили.
Ярл Якун вывел дружину в подмогу, и быть бы побоищу, но тут Ярослав наскочил. Взвился конь под князем. Замолк люд на минуту, тем Ярослав воспользовался:
— Не проливайте кровь, новгородцы! Вы мне дороги, ваше место город боронить, и скоро каждый из вас силу применит. Варяги тоже с вами будут!
Тут и ярл голос подал. Вложили свевы мечи в ножны, люд разошелся. Якун на побитых варягов указал:
— Смотри, князь, что новгородцы со свевами поделали.
— Новгородцев не вини, не они варягов на грабеж подбивали. А я за каждого побитого варяга готов виру платить.
На заходе солнца прибыл из Киева гонец с грамотой от великого князя. От предчувствия недоброго забилось сердце у Ярослава.
Гонец, воин совсем молодой, поклон князю отвесил.
— Здрави будь, князь. Послал меня великий князь с письмом. Но ты прости меня, на переправе угодил конь на глубину, и вода в суму налилась, не ведаю, целы ли буквицы, не расплылись?
Воин протянул князю засургученный свиток.
— Что устно наказал великий князь?
— Только и того, что строг был.
Ярослав сказал хмурясь:
— На поварне тя стряпуха покормит, а я письмо читать стану, коли буквицы не смылись.
Вышел гонец, а князь сургуч сломал, свиток развернул. Грозно вопрошал отец, почто дани еще не выслал Новгород, время истекло…
Ярослав грамоту на стол положил, велел позвать тысяцкого. Гюрята появился вскорости.
— Великий князь письмо прислал, читай.
Пробежал Гюрята глазами грамоту, сказал:
— Еще неведом великому князю приговор веча…
— С гонцом и ответ дадим великому князю, ино помыслит, что запугал нас.
Епископ новгородский грек Теофил, зная своенравство новгородцев, ни слова не промолвил на вече. Однако зазвал к себе Ярослава и Гюряту, попрекнул, вы-де намерились не повиноваться Киеву. Тысяцкий возразил:
— Коли бы ты, владыка, собирал ту дань и послушал возмущение люда, по-иному ныне речь бы вел.
А Ярослав добавил:
— Чем нас попрекать, владыка, отписал бы митрополиту, пусть упросит великого князя, чтоб не держал гнев на Новгород и дань с нас снял.
— Владыка, не становись поперек дороги, — заметил Гюрята, — тя новгородцы поят и кормят, и из нашей скотницы на храмы гривны получаешь, так и служи Господину Великому Новгороду. Поди, для того и митрополитом поставлен.
Обидное говорил тысяцкий, но Теофил смолчал, истину говорил Гюрята, с мирского подаяния живет епархия. А не так ли митрополит Киевский? С княжеской десятины кормится… Да что митрополит Иоанн, коли сам патриарх Константинопольский процветает милостью базилевса!
Год, как Теофил на Руси. В Новгород прибыл из Херсонесской епархии. И пока из Киева в Новгород добрался, не единожды удивлялся живучести языческих обрядов. Сказывали, нередко волхвы люд подстрекали против христианства. А недавно в Ростовской земле народ восстал в защиту Перуна и других языческих богов.
Проводив князя и тысяцкого, епископ уселся за письмо к митрополиту. Уведомлял Теофил владыку церкви всей Киевской Руси, к чему призвало новгородское вече и что он, епископ, оказался бессильным убедить смириться народ и князя.