– Нет, миледи. Он весь день оставался в своём кабинете, с самого утра. Джексон знал бы, если бы он вышел, – сотрясаясь от нервной дрожи и заливаясь слезами, ответила мисс Прикет.
– Пожарные нашли тело Джека? – спросила я, не сомневаясь в том, что мой Щелкунчик сумел скрыться с пожара так, что его никто не заметил.
– Нет, миледи. Но они всё ещё продолжают расследование, пытаясь найти источник возгорания.
– В таком случае, есть шанс на то, что Джек не погиб, – сказала я. – Он не мог умереть. Просто не мог, и всё! Я не поверю в это, пока своими глазами не увижу. Прикажи, пусть кто-нибудь машину к крыльцу подаст.
– Но, миледи, там совершенно не на что смотреть. Один пепел и развалины. От дома практически ничего не осталось.
Мисс Прикет была права, от дома ничего не осталось. И от наших вещей тоже. Всё исчезло. И Джек исчез.
Я так никогда и не смогла простить Джексону и остальным слугам, что они выжили на том пожаре. Не могла понять, почему никто из них не смог спасти Джека. Никто из слуг не мог мне связно объяснить, что же случилось на самом деле. Единственными, кто мог спастись, были слуги, находившиеся в тот момент на первом этаже. Все, кто был на других этажах, погибли. Начальник пожарной инспекции сказал, что причиной пожара стал, скорее всего, камин в кабинете Джека, до краёв набитый бумагами, папками и разным мусором. Тело Джека было обнаружено в стоявшем поблизости от камина кресле. Судя по позе, Джек уснул, сидя в кресле, и не заметил начавшийся в кабинете пожар. Дым очень быстро отравил Джека, наглотавшись его, мой муж потерял сознание, да так и не проснулся. Сгорел во сне.
– В таком случае, я полагаю, его смерть не была мучительной? – спросила я.
– О нет, миледи, думаю, что он ничего не успел почувствовать. Нет никаких признаков того, что он проснулся и пытался выбраться из комнаты. Не пытался добраться до двери или разбить окно, как это бывает в подобных случаях. А ваш муж продолжал сидеть в кресле, – сказал пожарный, а затем вдруг задал мне совершенно немыслимый вопрос: – Скажите, миледи, у вашего мужа были неприятности? Не делился ли он с вами какими-то своими опасениями, например, или тревогами? – Я непонимающе уставилась на пожарного, и он решил пояснить: – Простите, миледи, но я должен был задать вам этот вопрос. Видите ли, эти бумаги в камине и прочий мусор... Это выглядит так, словно ваш муж пытался уничтожить какие-то следы.
– Не говорите глупостей. Мой муж, насколько мне известно, был счастливейшим человеком на свете и не стал бы совершать ничего подобного. Уничтожать следы! Он никогда не занимался какими-то подозрительными махинациями, зачем это ему? И знаете, я не совсем уверена, что там, в кресле, вы нашли тело именно моего мужа, а не кого-то ещё. Джек не мог так поступить со мной. Не мог покинуть меня. Он не сделал бы этого.
Увы, с достаточной уверенностью опознать обуглившееся тело Джека, как и тела погибших на пожаре слуг, оказалось совершенно невозможно. Я же продолжала считать, что в кресле был не Джек, а кто-то из слуг – вошёл в кабинет, приложился как следует к хозяйской бутылке виски, присел в кресло да и заснул, разомлев от тепла. Никаких следов одежды, на обгоревшем теле не осталось, никаких других доказательств того, что это был Джек, тоже. Я всё больше убеждала себя, что Джека в момент пожара вообще не было дома, и потому продолжала ждать, что он вернётся. Ждала долго, до тех пор, пока мамочка не прислала за мной машину, чтобы отвезти меня назад, на Белгрейв-сквер. Здесь она отправила меня в мою старую спальню, а Джексону вместе с остальными спасшимися слугами велела оставаться внизу, в подвале, и не показываться на глаза.
Я заперлась в своей спальне, отказывалась от еды, не в силах поверить, что моего Джека больше нет.
В глубине души я продолжала надеяться на то, что он жив.
В спальне я просидела около трёх недель, после чего мамочка попыталась силой вытащить меня оттуда. Но это уже совсем другая история, другая глава моей жизни, которую я не хочу сейчас начинать, потому что у меня сердце разрывается писать об этом. Лучше я буду продолжать писать про моего Джека. Но что мне ещё, собственно, о нём сказать? Он умер, а может быть, инсценировал свою смерть. Я уж чего только не передумала – и то, что ему срочно пришлось куда-то уехать по крайне важным делам. Так срочно и тайно, что он даже не смог меня предупредить. Или что ему угрожала какая-то опасность. Я не знала, что мне делать, что мне думать, и потому цеплялась за любые, даже самые нелепые, казалось бы, объяснения. Но теперь после того пожара прошло немало времени, и всё говорит о том, что обугленное тело, похороненное в склепе Джека, это действительно и есть Джек. Мой любимый Джек. Мой Щелкунчик.
Мне говорят, что давно пора смириться и сказать Джеку моё последнее «прости». Но я не могу этого сделать, у меня язык не поворачивается. Пока, во всяком случае.
Глава XIVКруэлла де Виль
После пожара прошёл почти месяц. Я всё ещё жила у мамы на Белгрейв-сквер, безвылазно сидела в своей старой спальне и отказывалась кого-либо видеть. Так продолжалось до того утра, когда ко мне в комнату ворвалась мамочка в сопровождении целой роты горничных. Она командовала ими, словно генерал своими солдатами, – решительно указывала рукой то в одном направлении, то в другом и громко отдавала приказы:
– Роза! Раздвинь шторы! Здесь слишком уныло. И окно открой. Леди Круэлла уже бог знает сколько времени сидит без глотка свежего воздуха!
– Не трогайте шторы! – взвыла я из-под одеяла, испугав маминых служанок. Я вовсе не была намерена вставать, и мне было всё равно, сколько горничных пригнала в мою спальню мамочка – десяток или сотню. Я всё равно останусь на месте. Я натянула одеяло себе на голову чтобы укрыться, спрятаться от творившегося в моей спальне хаоса.
Приоткрыв в одеяле щёлочку, я могла видеть свою залитую ярким солнечным светом спальню и сновавшие по ней серые тени горничных, выполнявших распоряжения моей мамочки.
– Вайолет, приготовь ванну для леди Круэллы! – так громко рявкнула моя мамочка, что я, испугавшись, забилась ещё глубже под одеяло. Я неделями не соглашалась кого-либо видеть, привыкла к одиночеству, и меня ужасно раздражали эти шум и суета. Больше всего мне хотелось, чтобы меня оставили в покое, и я снова могла уснуть. Я чувствовала себя измученной, и сердце моё было разбито. Я не понимала, зачем моей мамочке нужно заставлять меня выбраться из постели.
– Я не стану принимать ванну! – проворчала я из-под одеяла.
– Круэлла, прекрати капризничать, как маленькая, и вылезай из-под одеяла. Сейчас же вылезай, слышишь? Вставай, прими ванну и оденься! – сказала мамочка. В щёлочку я видела её нависшую над одеялом – и надо мною – тень.
– Сара, где поднос, который я велела приготовить для леди Круэллы?
– В холле, ваша светлость, – пискнула горничная, опрометью бросаясь за ним.
– Я не голодна! – взвыла я ей вслед, но горничная уже вернулась с подносом и встала у меня над душой, ожидая, когда я сяду.
– Круэлла, сядь и хотя бы поешь немного. – На этот раз мамочка повысила голос, и я поняла, что она начинает злиться. Но вот как раз злить-то её мне хотелось меньше всего, поэтому я неохотно выбралась из-под одеяла, щуря глаза от яркого света.
В комнате вдруг стало тихо-тихо. Все застыли, молча глядя на меня.
– Боже мой! Боже мой! – ахнула мамочка. – А ну все шагом марш из комнаты! Вайолет, позвони доктору, пусть он немедленно явится. Бегом!
Горничные испуганными мышками брызнули в разные стороны.
– Что случилось, мама? Что не так? – спросила я. Лицо мамочки выражало смесь беспокойства и ужаса. – Мама! Что с тобой?
– Ничего, моя дорогая. Ничего. – Она погладила мою руку, пытаясь притвориться, что всё в порядке. Это ещё больше испугало меня.
– Дав чём дело, в конце-то концов? – закричала я, соскакивая с кровати. – Ну говори же!
– Т-твои волосы, Круэлла, – заикаясь, ответила мамочка. – Они побелели!
Ну, если честно, моя мамочка всегда склонна была всё излишне драматизировать и преувеличивать. На самом деле, волосы у меня побелели не все. Да, поседела примерно половина головы, но вторая половина волос осталась, как прежде, чёрной, как тушь. Во всяком случае, не стоило, по- моему, всех на уши ставить просто потому, что у меня цвет волос поменялся.
Вскоре пришёл доктор. Моя мамочка так волновалась и суетилась, так нянчилась со мной, что доктор попытался выставить её из моей спальни.
– Я не намерена покидать комнату, доктор Хамфри. Нет, вы только посмотрите на её состояние, на волосы её взгляните! Почему, чёрт возьми, это произошло?
– Леди де Виль перенесла тяжёлую, неожиданную утрату и поседела от горя и страданий, – ответил доктор.
– Но вернутся ли её волосы в прежнее состояние? – продолжала допытываться моя мамочка, но, в отличие от неё, доктора Хамфри, по всей видимости, состояние моих волос волновало в самую последнюю очередь.
– Волосы и покрасить можно, – сказал он. – Меня же больше всего беспокоит то, насколько похудела ваша дочь. Но думаю, что отдых, прогулки, солнечный свет и правильное питание помогут ей вновь приобрести цветущий вид.
После ухода доктора мамочка уговорила меня спуститься к обеду в нашу столовую. Она приказала горничной приготовить для меня красивое платье, которое я должна была надеть к обеду после того, как приму ванну. Однако я остановила свой выбор на маленьком чёрном платье, том самом, что было на мне, когда я услышала о том, что мой Джек мёртв. Платье было выстирано, выглажено и висело в шкафу вместе с другими платьями и ночными рубашками, которые мамочка купила для меня, пока я лежала в постели. Платье на мне сидело по-прежнему как влитое и как нельзя лучше сочеталось с папиными серьгами и нефритовым кольцом, подаренным мне Джеком на день рождения.
Стоя перед зеркалом в своей старой спальне, я увидела себя другой, даже слегка незнакомой женщиной – я стала стройнее, старше, как-то более умудрённой на вид и очень, очень элегантной. Да, я изменилась. Сильно изменилась. И жила я теперь в совершенно новом для меня мире. В мире, в котором не было моего Джека. С тем, что я стала другой, мне долго примиряться не пришлось. Я легко решила, что мне нравится мой новый облик, новая, неведомая ранее красота. Немного су