Элиас.
Она вынула один наушник.
— Я сел тебе на хвост, как только мы вышли из класса, — сообщил он.
Она вопрошающе подняла одну бровь. Элиас наблюдал за ней сквозь упавшие на лицо волосы.
— Ну, и?
— Я видел твой маневр… Ты за ними следила. Разве моя идея не показалась тебе идиотской?
Девушка пожала плечами и вернула наушник на место, но Элиас тут же его выдернул.
— Тебе в любом случае следовало бы вести себя поосторожней! — прокричал он ей в ухо. — Я навел справки: никто не знает, где Давид провел уик-энд.
Паб «Дублинцы» держал ирландец из Дублина, утверждавший, что Джойс — величайший писатель всех времен. В годы студенческой молодости Серваса он уже жил в Марсаке, но они с Франсисом знали только его имя — Аодаган. Он всегда сам стоял за стойкой. Как и Сервас, Аодаган постарел на двадцать лет, но тогда — давно — ему было столько же, сколько сейчас майору. В середине восьмидесятых Аодаган приехал на юго-запад Франции преподавать английский. До этого он служил в армии (кое-кто утверждал, что это была ИРА — Ирландская республиканская армия). Нрав у Аодагана оказался слишком пылким и задиристым для преподавания, и он обнаружил, что за стойкой бара его авторитет куда выше, чем у школьной доски.
Паб Аодагана был единственным питейным заведением в Марсаке, где, кроме дерева, меди и фаянсовых разливочных машин, были несколько стеллажей с книгами на языке Шекспира. Посещали его в основном студенты и члены местной британской диаспоры. Сервас, учась в лицее, бывал здесь по нескольку раз в неделю, один или с ван Акером и другими студентами, пил пиво или кофе и часто брал с полки книгу. Замирая от восторга, он читал в подлиннике «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, «Дублинцы» Джеймса Джойса или «На дороге», то и дело заглядывая в толстенный англо-французский словарь.
— Милостивый боже! Это и впрямь молодой Мартен или я брежу?
— Уже не такой молодой, бородач.
Темные волосы ирландца поседели, но он и теперь являл собой этакую помесь коммандо и диджея пиратской радиостанции эпохи 60-х. Ирландец вышел из-за стойки и сгреб Серваса в охапку.
— Ну, и что с тобой сталось?
Мартен ответил, и Аодаган нахмурился.
— А я считал тебя будущим Китсом.
Сервас расслышал разочарование в голосе ирландца, и на долю секунды его охватил жгучий стыд. Аодаган хлопнул сыщика по спине и весело пророкотал:
— Угощение за мой счет! Что будешь?
— Здесь все еще наливают твое знаменитое темное?
Владелец паба радостно сморщился и подмигнул. Когда он принес пиво, Сервас жестом пригласил его сесть напротив.
Ирландец ответил удивленным взглядом. Удивленным и настороженным. Даже по прошествии стольких лет Аодаган узнал этот особый тон, а французскую полицию он любил ничуть не больше британской.
— Ты изменился, — констатировал он, отодвигая стул.
— Да. Стал легавым.
Аодаган печально понурился.
— Вот уж кем я точно не мог тебя вообразить, так это полицейским, — тихо посетовал он.
— Люди меняются, — философски заметил майор.
— Не все…
В голосе ирландца прозвучала боль. Похоже, для него было подлинной мукой вспоминать пережитые предательства, измены и отречения. «Свои или чужие?» — невольно подумал Сервас.
— Мне нужно задать тебе несколько вопросов…
Он посмотрел в глаза Аодагану, и тот выдержал этот взгляд. Сыщик почувствовал, что атмосфера встречи меняется. Они больше не были Мартеном и Аодаганом прежних времен. За столом сидели двое — сыщик и человек, который не любит сталкиваться лицом к лицу с легавыми.
— Тебе что-нибудь говорит имя Юго Бохановски?
— Юго? Само собой. Все знают Юго. Блестящий парень… Напоминает тебя — тогдашнего. Нет, скорее Франсиса… Ты был более сдержанным, закрытым, хотя ни в чем им не уступал.
— Знаешь, что его арестовали?
Ирландец молча кивнул.
— В вечер убийства Клер Дьемар он был в твоем пабе. И ушел, если верить некоторым свидетелям, за несколько минут до убийства. Ты что-нибудь заметил?
Аодаган не отвечал, явно что-то прикидывая, потом взглянул на Серваса — так апостолы могли смотреть на Иуду.
— Я был в баре, далеко от двери, обслуживал клиентов… В паб набилась целая толпа, и я, как и все в тот вечер, пялился в телевизор… Нет, я ничего не заметил.
— Помнишь, где сидел Юго с друзьями?
Аодаган указал на столик рядом с висящим на стене телевизором:
— Там. Они пришли рано, чтобы занять лучшие места.
— Кто был с ним за столом?
Ирландец снова ответил не сразу.
— Точно не скажу. Помню Сару и Давида. Сара — красотка, самая прекрасная посетительница моего паба, но не задавака. Шикарная девчонка. Слегка замкнутая. Она, Виржини, Давид и Юго — неразлучные друзья. Напоминают мне вас — Франсиса, Марианну и тебя в их возрасте…
Старая обида проснулась, как незалеченная язва желудка.
— Помнишь, вы приходили и обсуждали, как изменить мир, говорили о политике, бунте, революции, мечтали изменить систему… Черт побери, молодость повсюду одинакова. Марианна… Помнишь, какой она была? Прелестная Сара мизинца ее не стоит. Марианна всех вас сводила с ума, это было очевидно… Я тут повидал студенток… Но Марианна была единственной в своем роде.
Сервас пристально посмотрел на ирландца. В студенческие годы эта мысль не приходила ему в голову, но ведь Аодагану было тогда всего сорок. Он, как и все, не остался равнодушным к прелестям Марианны. К исходившему от нее флеру загадочности и превосходства. К тому дуновению безумия, что веяло вокруг нее.
— Давид — лучший друг Юго.
— Я знаю, кто такой Давид. А что Виржини?
— Маленькая брюнетка, пышечка в очках. Очень живая, умная. И очень властная. Она создана, чтобы повелевать окружающими, уж ты мне поверь. Другие, впрочем, тоже. Вы были на это запрограммированы, так ведь? Вам на роду было написано стать патронами, главами Управлений людскими ресурсами, министрами и бог знает кем еще.
Внезапно Сервас кое-что вспомнил.
— В пятницу вечером, когда мы приехали в Марсак, отключилось электричество…
— Мне повезло, у меня есть запасной генератор. Авария произошла за десять минут до окончания матча… Черт, не могу поверить, — пробурчал Аодаган.
— Во что ты не можешь поверить?
— В то, что ты стал полицейским… — Он протяжно вздохнул. — Знаешь, в семидесятых я сидел в Лонг Кэш, самой жуткой тюрьме Северной Ирландии… Ты когда-нибудь слышал о блоках «эн»? Режим повышенной безопасности. А называли их так потому, что с воздуха они напоминали букву «эн». Лонг Кэш была когда-то военной базой, где британская армия держала республиканцев и ирландских лоялистов, боровшихся против английской оккупации. Обветшавшие строения, грязь, влажность, рамы без стекол, жуткая антисанитария… И мерзавцы-надзиратели, чистой воды нацисты. Зимой было так холодно, что мы не могли спать. Я участвовал в знаменитой голодовке тысяча девятьсот восемьдесят первого года, когда Бобби Сэндз ничего не ел шестьдесят шесть дней и умер. Хотя за месяц до смерти ирландский народ избрал его депутатом, но Маргарет Тэтчер осталась непреклонной. Я участвовал в «Стачке одеял» — мы отказались носить тюремные робы и, несмотря на адский холод, ходили голыми, прикрываясь завшивленными одеялами. В том же году я примкнул к «Грязному протесту» — заключенные перестали мыться, мазали стены камер дерьмом и ссали на пол, протестуя против пыток и жестокого обращения. Нас кормили гнилыми продуктами, били, пытали и унижали… Я не сломался, ни в чем не уступил. Я ненавижу людей в форме, мой молодой друг, даже если она невидима.
— Значит, это правда…
— Что именно?
— Что ты был в ИРА.
Аодаган послал сыщику непроницаемый взгляд и ничего не сказал.
— Я слышал, когда-то ИРА вела себя в гетто как самая настоящая полиция, — поддал жару Сервас.
В глазах его собеседника заплескалась ярость. Этот человек ничего не забыл.
— Юго — хороший парень. — Аодаган решил сменить тему. — Думаешь, он виновен?
Мартен колебался.
— Не знаю. Потому и прошу о помощи. Забудь, что я из полиции, и помоги.
— Очень жаль, но я ничего не заметил.
— Возможно, есть другой способ… Поговори с людьми, задай правильные вопросы, постарайся выяснить, кто что видел и слышал.
Лицо ирландца выражало недоверчивое изумление.
— Хочешь, чтобы я шпионил и разнюхивал для легавых?
Сервас пропустил эту фразу мимо ушей.
— Я хочу, чтобы ты помог мне вытащить из тюрьмы невиновного человека, — отрезал он. — Мальчишка со вчерашнего дня сидит под замком. Он ведь тебе нравится. Достаточно веский довод?
Аодаган испепелил Серваса взглядом, но майор видел, что ирландец задумался.
— Вот как мы поступим, — сказал он наконец. — Я сообщу тебе всю оправдательную информацию, какую смогу накопать, но оставлю при себе факты, свидетельствующие против Юго или кого-то другого.
— Черт бы тебя побрал, Аодаган! — Сыщик повысил голос. — Убита женщина. Ее пытали, потом утопили — в собственной ванне. Возможно, где-то рядом бродит убийца, готовый напасть снова!
— Полицейский здесь ты, — ухмыльнулся ирландец и встал. — Решать тебе.
В 17.31 он вышел на маленькую площадь. Посмотрел на затянутое чернильно-черными тучами небо. Снова будет дождь. Тревога не отпускала Серваса, у него сосало под ложечкой — мерзкое ощущение…
В пятницу вечером на этой площади что-то происходило. Юго говорит, что ему не по себе — еще нет 20.30, матч с участием сборной Франции пока не начался. Он направляется к своей машине. Кто-то идет следом за ним. Этот кто-то находился в пабе, среди посетителей, и выжидал.
Через полтора часа жандармы обнаружили Юго в доме Клер Дьемар. Что произошло сразу после того, как парень покинул паб? Он был один или с кем-то? В какой момент он отключился?
Майор обвел взглядом стоянку и ряды машин. Где-то далеко прогремел гром, нарушив вечерний покой. Порыв горячего ветра растрепал ему волосы, несколько тяжелых капель выпали из влажного воздуха и шлепнулись на землю. На другой стороне площади стояло самое высокое здание Марсака — десять блочных этажей, — этакая уродливая бородавка среди добротных г