Ну, вот все и прояснилось… Сервас чувствовал нарастающий гнев. Обещание «я сделаю все, чтобы помочь вам» забыто, Лаказ недвусмысленно предложил «обмениваться услугами». Мартен встал.
— Не утруждайтесь. Я двадцать лет не хожу на выборы, что делает меня невосприимчивым к любым аргументам электорального толка. Позвольте задать вам последний вопрос.
Лаказ кивнул.
— Вы раз в год бываете в Марсакском лицее, это мне известно. Что связывает вас с этим учебным заведением?
— Я там учился. Как вам объяснить… Марсак — особенное место. Он не похож ни на…
— Можете не объяснять. Я знаю.
Депутат ответил удивленным взглядом. Сервас кивнул и покинул хозяина дома.
В коридоре, ведущем в гостиную, он едва не столкнулся с женой политика. Она держалась очень прямо, смотрела в лицо Сервасу, и в ее глазах был ледяной холод. Сюзанна поднесла к сжатым, побелевшим от напряжения губам стакан с виски, но взгляд не отвела. Сервас понял молчаливое послание: она знала — и тоже рассчитывала на его, с позволения сказать, сдержанность. Но по другим причинам.
— У вас кровь на воротнике, сзади, — холодно произнесла женщина.
— Извините… — Мартен смешался и покраснел. — Простите за поздний визит.
— Тот, кто думает, что за порогом смерти ничего нет, ошибается. Там нас ждет вечное безмолвие. Это не каждому по плечу. — Она подняла глаза. — Убирайтесь.
Сервас прошел через гостиную к застекленной террасе. Женщина молча смотрела ему в спину. Он чувствовал себя разбитым. Мрак, царящий в этом доме, давил на него. Как и груз собственного прошлого, и пережитый на крыше ужас. Он на мгновение задержался под бетонным навесом, чтобы перевести дух и успокоиться. Перед ним простиралось темное враждебное пространство, боль в затылке не проходила, стучала под черепом, как напоминание — вот только о чем? Он поднял воротник и шагнул в темноту.
22Ностальгия
Она наклонилась над унитазом, и ее вырвало. Прополоскала рот. Почистила зубы. Еще раз прополоскала рот. Выпрямилась и посмотрелась в зеркало. Бросила вызов бледному призраку, как делала уже много месяцев, но он больше ее не боялся, потому что с каждым днем становился сильнее.
Официально призрак появился десять месяцев назад, в шее, но она знала, что он давно живет внутри нее. Сначала это была единичная крошечная клетка — одинокая, но фатальная. Она ждала своего часа — момента, когда разделится на тысячи, миллионы, миллиарды смертоносных клеток. Ирония судьбы: чем больше бессмертных клеток становилось в ее организме, тем ближе она подходила к порогу смерти. Еще бо́льшая ирония заключалась в том, что враг был не внешним — внутренним. Она сама его породила. Молекулярный механизм, деление клеток, мутагенные агенты, вторичные очаги… она стала настоящим профи в этом вопросе. Ей казалось, что она физически ощущает, как клетки-убийцы распространяются по ее телу, как раковое войско марширует по ее системе кровообращения, строит соединительные пути, развязки и дублеры в капиллярах и лимфатических узлах, атакует легкие, селезенку, печень, выстреливает метастазами в пах и мозг. Она открыла аптечку, чтобы взять противорвотное. Налила воды в стаканчик. Она сегодня ничего не ела — только пила, но аппетита все равно не было. В понедельник ей начали делать очередной курс химиотерапии. Она замурлыкала «Feeling Good» в интерпретации «Muse» или Нины Симон. Чем ближе была смерть, тем сильнее ей хотелось петь. «Birds flying high you know how I feel. Sun in the sky you know I feel». «Птицы, летающие высоко, вы знаете, что я чувствую. Солнце в небе, ты знаешь, что я чувствую…» Выходя из ванной, она услышала доносящийся из кабинета голос. Он оставил дверь приоткрытой. Она подошла ближе, неслышно ступая босыми ногами. Он был явно встревожен, голос дрожал и срывался.
— Говорю тебе, у нас проблема. Этот сыщик не остановится. Он упертый.
Она поднесла руку к голове, поправила парик и платок. Снова подступила тошнота. Она вдруг оказалась за тридевять земель от дома. Планеты рождаются и умирают, звезды гаснут в глубинах космоса, ребенок зарождается в животе матери, кто-то испускает последний вздох, ей пятнадцать, она оседлала сёрф и мчится на гребне океанской волны, ей девятнадцать, она играет на пианино сонату Шуберта, ей аплодируют сто человек, вараны в джунглях, лагуна, вулкан, рюкзак за спиной, ей двадцать восемь, она в кругосветном путешествии с любимым мужчиной, он намного старше и женат. Вот чего она хочет. Перемотать пленку… Начать с нуля… Вернуться к началу…
Нотки паники в голосе за дверью.
— Я знаю, который час! Позвони ему и узнай, что происходит. Нет, не завтра — сейчас, черт возьми! Пусть вытащит прокурора из постели, будь он трижды неладен!
Где ты был и что делал в пятницу вечером?
Она улыбнулась. Любимчик журналистов напуган. До ужаса. Она его любила. Больше, чем кого бы то ни было другого. Пока не начала презирать. Как никого другого. Презирала так же сильно, как когда-то любила. Неужели это побочный эффект болезни? По логике вещей, она должна была бы стать милосердней, научиться… сопереживать, как говорят эти люди. Ее друзья — журналисты, политики, врачи, руководители предприятий, мелкие буржуа. Теперь она понимала, что окружена педантами, болванами, позерами и краснобаями, которым так нравится шутить и вести пустые разговоры. Как же она скучает по обычным, простым людям, окружавшим ее в детстве, таким, как мать и отец, простые ремесленники. По соседям и друзьям, жившим в скромном квартале, где она росла.
— Хорошо. Перезвони мне.
Он повесил трубку, и она ушла. Он сказал полицейскому, что они провели вечер вместе, смотрели фильм на DVD. Что она обожает американских артистов 50-х — единственная правда в нагромождении вранья. «Римские каникулы»! Она с трудом удержалась от смеха, вообразив его Грегори Пеком, а себя — Одри Хепберн, мчащихся на «Веспе» по улицам итальянской столицы. Десять лет назад все так и было. Идеальная пара. Все ими восхищались, завидовали, ревновали… На любой вечеринке окружающие смотрели только на них. Блестящая молодая журналистка и молодой перспективный политик. Да, он всегда был перспективным…
Как же давно они не смотрели вместе кино…
Он плакал, даже выл, как раненое животное, когда говорил с сыщиком о смерти этой шлюхи. Неужели он так сильно ее любил?
Где он был в пятницу вечером?
Одно она знала точно — не дома. Как и во все остальные вечера.
Она не хотела знать. Вокруг и без того хватало мрака. Пусть горит в аду или сгниет в тюрьме — но после ее смерти. У печали, одиночества и ужаса перед неизбежностью конца был привкус известки, хотя она не исключала, что это побочный эффект химиотерапии. Ей хотелось умереть спокойно.
Циглер открыла гардероб, извлекла вешалки с форменной одеждой и разложила их на кровати.
Непромокаемая куртка — темно-синяя с ярко-синим — с нашивкой «ЖАНДАРМЕРИЯ» на спине и груди. Бледно-голубой китель с налокотниками и подплечниками. Несколько поло с длинным рукавом, две пары брюк, три прямые юбки, рубашки, черный галстук, зажим для галстука, несколько пар «лодочек», две пары армейских ботинок, перчатки, кепи и шляпа — к несчастью, не ставшая менее нелепой с последнего раза.
Сегодня ей приходится носить форму каждый день — раньше она надевала ее только «по особым случаям». Большинство коллег гордились этой формой, для Циглер же она была символом понижения в ранге и опалы.
Два года она не носила мундир — когда работала в следственном отделе, — а вот теперь вернулась в исходную точку.
Она мечтала получить назначение в большой город, полный огней, шума и ярости. А оказалась в деревне. Она знала, что в этих идиллических местечках преступность так же вездесуща, хотя не так заметна. Автомобиль и новые технологии позволили ей распространиться по всей стране. Закоренелые городские преступники переместились в зоны, где полиция действовала менее активно. В любой деревушке с населением в несколько сотен жителей находилась парочка безмозглых кретинов, одержимых манией величия и жаждущих сравняться в подлости и бесчинствах с городскими «коллегами». Коротко говоря, здесь, как и повсюду в других местах, самыми востребованными оставались две профессии — адвоката и стража порядка.
К превеликому сожалению Ирен, она понимала, что любое важное дело будет расследовать не ее скромная бригада, а более компетентный розыскной отдел.
Циглер убедилась, что вся форменная одежда выстирана и отглажена, убрала вешалки в шкаф и поспешила забыть о ней. Отпуск закончится завтра утром. Она не должна поддаваться унынию.
Ирен перешла из спальни в крошечную гостиную служебной квартиры, взяла со столика газету, села за письменный стол у окна и включила компьютер.
На интернет-сайте газеты никакой дополнительной информации не было, зато она нашла ссылку на статью, опубликованную во время ее путешествия по греческим островам. Называлась она «УБИЙСТВО МОЛОДОЙ ПРЕПОДАВАТЕЛЬНИЦЫ В МАРСАКЕ. Расследование поручено полицейскому, раскрывшему дело в Сен-Мартене». Ирен ощутила покалывание в кончиках пальцев.
— Боже, вам известно, который сейчас час? — рявкнул в трубку министр, протягивая руку к ночнику. Он посмотрел на жену, спавшую глубоким сном на большой кровати, — звонок не разбудил ее.
Собеседник министра не смутился — он был председателем парламентской фракции в Национальном собрании и не будил людей по пустякам.
— Вы, конечно, понимаете, что я рискнул нарушить ваш сон из-за дела первостепенной важности.
Министр сел на кровати.
— Что происходит? Теракт? Кто-то умер?
— Нет-нет, — успокоил чиновника собеседник. — Ничего такого, но я счел, что дело не терпит отлагательств.
Министру хотелось нагрубить, сказать, что мнение собеседника его не волнует, но он сдержался.
— О чем идет речь?
Депутат объяснил суть дела. Министр нахмурился, вдел белые ступни в тапочки и перешел в кабинет.