– Вы сказали "тайно удалял его". Почему тайно?
– В то время не было принято демонстрировать разногласия в среде аристократов. Николай понимал, к чему это может привести.
– У Ворошина были сыновья?
– Я не знаю, но могу предположить, что – так или иначе – да. У него было много женщин.
– А что стало с собственной семьей?
– Опять-таки в документах ничего конкретного мне не попадалось, но можно догадаться, что они погибли. Как вам самому известно, трибуналы были не особенно разборчивы в отношении женщин и детей. Члены семей, конечно, могли покидать Россию. Не все в ЧК брали на себя смелость мочить руки в их крови, поэтому кое-кому из дворян было разрешено уехать. Но, я думаю, не Ворошиным.
– Но мне хотелось бы это знать более определенно.
– Я понимаю, что вам хотелось бы проследить связь между семьей Ворошиных и этой новой армией Матарезе. Но мне все-таки кажется, что они все погибли, включая и самого князя, так как за все те годы, пока существовало белое движение, нигде не всплыло на свет имя Ворошиных, а ведь князь был не из тех людей, что тихо сидели бы на месте. Очаги сопротивления возникали повсеместно и во множестве, враги революции нуждались в огромных суммах. Заграница субсидировала контрреволюционеров. Ворошина всюду приняли бы с распростертыми объятьями, и о его вкладе в белое дело стало бы тотчас известно. Нет, Василий, скорее всего он погиб.
Талейников слушал старого ученого, стараясь найти противоречия или логические несоответствия в его рассказе. Он подошел к столу и налил себе еще чаю.
– Если только он не потребовал, чтобы его имя нигде не упоминалось, то есть сам пожелал остаться анонимным участником белого движения… – заметил Василий. – Его капиталы могли быть тайно переведены в другую страну, например, в Рим, Геную. Тогда, конечно, никакой связи с белым движением здесь нет…
Миковский подался вперед, оживившись.
– Вы же сказали, что Матарезе обеспечивают найм на убийства определенных людей. То есть, другими словами, белое движение могло быть и ни при чем. Ибо уничтожать надлежало тех, чья смерть воспринималась бы в контексте мести самого Гильома де Матарезе, да? Тогда Ворошин с его личной местью ни при чем. Наоборот, он не прошел бы мимо возможности пристроить свои капиталы вместо того, чтобы отдать их на благо какой-нибудь политической организации. Он был прагматик.
Василий замер, потрясенный. Его осенила догадка.
– Вы только что сказали, что он был очень практичным человеком, не так ли? И не стал бы финансировать кого-то, кто не вкладывал бы деньги в дело, в оборот? Значит, он обязательно нашел бы способ связаться с теми, за кем будущее, нашел бы, во что вложить богатство, чтобы обратить это все в прибыль?
– Не исключено, – согласился Миковский. – Я шел по неверному пути, предположив, что он удрал после революции. Я искал в другой плоскости, пытаясь увязать деятельность Ворошина с белым делом. Но ведь он мог покинуть Россию еще до революции, спасаясь от царского гнева, а не от наказания большевиков. Возможно, он переменил имя… Хотя все же имя его было в списках подлежавших расстрелу.
– Но ведь вы сами не очень уверены, что встречали его фамилию позже, то есть среди тех, над кем приговор был приведен в исполнение. Значит, хотели расстрелять, поскольку из дворян, но не обнаружили его. Может, в таком случае он был уже далеко за пределами России? А теперь вернемся в наше время. Зачем, по-вашему, я здесь?
– Архивы периода революции? – догадался Миковский.
Талейников кивнул:
– Я должен их просмотреть.
– Легко пожелать, да сложно осуществить. На запрос о вторжении в архивы требуется разрешение Москвы.
– Помните, вы когда-то рассказывали мне, что в архивах времен революции и гражданской войны полно самых разных сведений и материалов? Чуть ли не репортажей с места событий. Что ученые предложили свидетелям фиксировать все происходящее, даже обыденные мелочи, так как понимали уникальность исторического момента… Так вот, я должен видеть эти архивы, эти записи из глубины времен. Какова процедура получения разрешения?
– Это делается через министерство культуры в Москве. Они дают разрешение, и из ленинградского отделения министерства присылают человека с ключом от нижних комнат, то есть от подвальных хранилищ. Здесь в библиотеке у нас ключа нет.
Василий помолчал.
– А этот человек с ключом, он что, тоже архивариус?
– Нет. Он просто человек с ключом.
– И как часто делаются запросы и даются такие разрешения?
Миковский нахмурился.
– Не очень. Раз, ну, может, два в месяц.
– Когда был последний случай?
– Где-то три недели назад. Историк из Жданова проводил какие-то доследования.
– А где он работал с бумагами? Где читал?
– Для этого есть специальная комната. Из нее ничего нельзя выносить…
Талейников поднял руку, прерывая учителя:
– Кое-что вынесли! Случайно, но вынесли. А потом вернули это вам, чтобы ни у кого не было никаких неприятностей. И теперь эти бумаги нужно срочно положить на место. Поэтому ваш звонок в ленинградское отделение будет более чем уместен.
Человек появился спустя двадцать одну минуту, его лицо пылало от холодного ветра.
– Ночной дежурный сказал мне, что это очень срочное и важное дело, – сказал он, открывая портфель и доставая ключ.
– К тому же весьма неординарное. Это почти криминал. У нас всегда был порядок в этих делах, – проговорил Миковский, вставая из-за стола. – Но раз вы здесь, мы имеем возможность уладить этот инцидент без лишнего шума. – Старик достал из стола большой конверт. – Мы, наверное, уже можем идти вниз?
– Это как раз тот материал? – спросил посыльный.
– Да, – спокойно ответил Миковский, ничего не подозревая.
– Какой материал? – Талейников почти кричал. Человек выдал себя. Однако он мгновенно понял это, швырнул ключ в портфель, и его рука потянулась к поясу. Василий среагировал быстрее: он рванулся вперед, схватил "посыльного" за руку, выворачивая ее вверх и назад. Человек лег на пол, повинуясь приказу.
– Лежать! Ты ляпнул кое-что лишнее! – прокричал Василий. – Никакой дежурный не будет сообщать простому посыльному содержание обычного дела! Перро ностро чиркуло! На сей раз обойдемся без всяких ампул! И без оружия. Наконец-то я поймал тебя, солдат! Во имя своего корсиканского бога ты скажешь мне все, что я хочу знать!
Человек что-то пробормотал по-немецки, его губы растянулись, языком он проделал какую-то манипуляцию во рту. Ампула, находившаяся где-то в полости рта, треснула – последний вздох, резкие судороги… и все было кончено.
– Позвоните в министерство! – сказал Василий потрясенному ученому. – Скажите дежурному, что разложить все бумаги на места будет сложным занятием и потребуется несколько часов на восстановление порядка.
– Я не понимаю… Ничего!
– Дело в том, что они прослушивают телефон отделения министерства культуры. Этот человек перехватил настоящего посыльного с ключом. Он просто бросил бы этот ключ здесь, но сначала убил бы нас обоих. – Василий расстегнул пальто на трупе и, подняв рубашку, заголил грудь покончившего с собой. Голубая зубчатая окружность была четко видна на его груди. Опять оно, это кольцо! Принадлежность к кругу Матарезе!
Старый ученый достал с верхней полки металлического стеллажа две папки и протянул их Талейникову. Объемистые семнадцатый и восемнадцатый тома предстояло просмотреть на предмет упоминания фамилии Ворошина. Управиться надо было как можно скорее.
– Задача намного упростилась бы, если бы это были московские архивы, – заметил Миковский. – Там есть общее описание, тематическое индексирование плюс указатель к каждой папке.
Спустя минут двенадцать он уверенно произнес:
– Это здесь.
– Что?
– Все криминальные моменты из жизни князя Ворошина.
– О его расстреле?
– Не совсем. О его жизни, о жизни его предков, точнее отца и деда, и перечень преступлений, а также последствий их деятельности.
– Дайте мне посмотреть.
Да, там действительно было записано многое, что касалось жизни этой семьи. И отец и дед князя представали с пожелтевших страниц далеко не агнцами, особенно отец, повинный в разорении многих и отличавшийся безнравственностью и железной хваткой. Отпрыска своего он отправил на юг Европы, в надежде обеспечить ему хорошее образование.
– Молодой князь провел около пяти лет в довольстве и комфорте, – сказал Миковский.
– Где? – почти выкрикнул Талейников.
– Что где? Вы о чем?
– Куда именно его послали учиться? Миковский перевернул страницу.
– В Крефельд. Университет города Крефельда. К северо-западу от Дюссельдорфа, если я не ошибаюсь.
– Тот негодяй, что завладел ключом, тоже говорил по-немецки! – обрадовался Василий. – Так значит, это в Германии…
– Что именно?
– Новый облик и содержание Ворошина сформировались в Германии. Читаем дальше.
Они листали пожелтевшие страницы, исписанные твердым, разборчивым почерком. Князь провел три года в Крефельде и два года в Дюссельдорфе, где установил тесные связи с крупными немецкими промышленниками.
– Думаю, – заметил Талейников, – что его следы должны привести нас в Эссен. Мне пришло это в голову в связи с именами людей, которые поддерживали отношения с князем: Густав фон Болен-Гольбах, Фридрих Шотт и Вильгельм Габернихт – представители военной промышленности Германии. Эти связи навели нашего Ворошина на мысль о том, куда выгоднее всего вложить средства. Война в Европе, освоение или разработка новых видов вооружения. Он мог стать совладельцем таких промышленных компаний.
– Думаете, заводы Круппа?
– Или Верахтена, соперника Круппа. Ворошин мог изменить фамилию. Ведь в тот период была полная неразбериха: война да еще революция в России. Исчезнуть из виду было легко, а знакомства в Германии давали ему хороший шанс осуществить свой замысел…
– А вот здесь сказано о его уничтожении, – прервал Василия Миковский, продолжая листать страницы. – Так что, боюсь, ваша теория не выдерживает критики.