Его передали страже Императорского города и доставили в Приказ наказаний. И здесь закрыли в полутемной комнате с зарешеченным крошечным окошком, циновкой на полу, тазом для отправлений и глубокой глиняной посудиной с водой и черпаком. И вот тогда-то Махакайя и понял, что сон о павильонах и залах Дворцового города закончился. Уж слишком все получалось удачно.
Удача сопутствовала ему с того далекого дня, когда он и его товарищи вышли из Чанъани и отправились на запад. В пути его поджидали различные трудности и опасности, но как заговоренный он одолел все.
Конечно, с первого дня его преследовала мысль о расплате… Ну не преследовала, а нет-нет да являлась, и чем ближе на обратной дороге была встреча со столицей Чанъань, тем чаще. Император славился умом и вниманием к людям одаренным, ученым, художникам, поэтам, подвижникам. Он говорил: «Вот и получается, что, когда на корабле переплывают море, работают веслами, когда птица поднимается в облака, она пользуется крыльями, а когда правитель занимается государственными делами, он непременно прибегает к помощи мудрых людей. Поэтому, когда государь ищет их, он усердно трудится, а когда использует — отдыхает. Жемчужины, освещающие по двенадцать колесниц, тысячи золотых монет разве можно сравнить с силой воинской рати и со значением одного мудреца? В этом состоит важность поиска мудрых»[390].
Махакайя знал, что включен в разряд лиц, милостиво приглашенных. Каждое утро во дворец являлись чиновники и военные для аудиенции, их было много: столичные чиновники пятого ранга и выше; чиновники Привратного надзора и Надзора Срединных документов, левые и правые непременные служители, мо́лодцы-служители при желтых вратах, мо́лодцы-служители Надзора Срединных документов, левые и правые великие мужи-увещеватели, срединные податели дел Привратного надзора; домочадцы при срединных документах Надзора Срединных документов; подневные регистраторы Привратного надзора; подневные регистраторы Надзора Срединных документов; домочадцы по препровождению Надзора Срединных документов; левые и правые восполнители упущенного; левые и правые подбиратели оброненного; Великий муж державного наблюдения; срединные помощники державного наблюдения; державные наблюдатели; внутридворцовые державные наблюдатели-служители; расследующие державные наблюдатели, заместители начальников всех отделов шести частей Правительственного надзора, знатоки ритуала Приказа Великого постоянства, князья.
Все это ему однажды по дороге к Палатам разъяснял евнух Гуань Пинчжун, намекая на то, что император чрезвычайно занят и лучше уже сказаться больным, дабы не отнимать драгоценное время своими россказнями.
Махакайя замечал, что среди приближенных императора, как говорится, зреет недовольство этими встречами. Советник Фан Сюаньлин, кое-кто еще явно противились этим встречам и норовили доказать императору их никчемность и даже опасность. Сказывалась здесь застарелая неприязнь прежде всего к учению Будды. Странно, правда, что Фа-и, наоборот, иногда поддерживал монаха. А ведь должен был бы подыгрывать советнику. Но кто знает, почему он так поступал. Махакайя и раньше слышал, что дворец — это вместилище миллиона желаний, воль, пучина страстей. Каждый его служитель или посетитель норовит всецело завладеть вниманием Сына Неба. Теперь он и сам в этом убедился.
И оказался ниспровергнут. Конечно, он предпочел бы с самого начала заниматься другим: работой с привезенными книгами. Предстояло так много сделать. Переводы текстов занимают не меньше времени у монаха, чем аудиенции у императора. Монах тоже император — речений священных. Но Будда редко отказывался от встреч с властями предержащими. Просветленный правитель очень многое может сделать для учения. Ашока понастроил тысячи, как говорят, ступ в Индиях, а также монастырей, вихар. То же и Канишка. Великая школа Наланда процветает сейчас во многом благодаря махарадже Харше и другим правителям, которые не скупятся на пожертвования.
Но сейчас он вспоминал всех тех подвижников учения, которые всячески уклонялись и отказывались от милостей царей. Буддхабхадра, родом с родины Будды Капилавасту, в его жилах текла кровь царя Амртодана, и он внял просьбе явившихся из Поднебесной монахов отправиться на восток и, преодолев горы и пустыни, пришел в Чанъань и стал проповедовать. Слава его росла. Но он предпочитал жить уединенно. Наставники сангхи обвинили его в разных прегрешениях, в пустых предсказаниях, в попустительстве ученикам и прогнали, он покинул Чанъань. А когда император послал за ним вдогонку гонцов с приказом немедленно вернуться, отвечал, что императорские приказы его не касаются. И он бродил по дорогам Поднебесной с посохом и патрой, прося подаяния.
Дхармакшема тоже был родом из Индии; когда его двоюродного брата, мастера приручения слонов, нечаянно сгубившего белоухого царского слона, казнили и бросили, под страхом смерти запретив к нему касаться, он схоронил брата; негодующий царь призвал его и услышал, что брат был казнен по закону, но и похоронен по закону, и тогда монах был отпущен. Дхармакшема пришел в Западный край. Его влекла «Нирвана-сутра», но всюду он находил лишь ее отрывки. В поисках всей сутры он перешел в царство Куча, потом в Гуцан. Ночуя на почтовой станции, прятал отрывки сутры под голову. Остановился в землях Хэси[391]. Тамошний правитель его принял и просил перевести «Нирвана-сутру». Но сперва надо было изучить язык, и монах три года предавался этому. И он перевел «Нирвана-сутру», но не полностью. За полным текстом он отправился снова на запад, в Хотан и раздобыл там средний раздел сутры. Вернувшись, перевел его. Вскоре отыскал и последний раздел. И все же перевод был неполный. К правителю земель Хэси император Тау-у-ди направил послов с приглашением Дхармакшемы, и приглашение заканчивалось предупреждением, что в случае отказа император явится с войском. Правитель отказал послам. Он слишком ценил монаха и боялся, что его уход убавит силы царства, а императору — прибавит. Войны не последовало. Но в конце концов Дхармакшема заявил, что снова пойдет на запад за недостающей частью «Нирвана-сутры». Правитель пытался отговорить его, но тот отвечал, что дал клятву. И правитель снабдил его провизией, деньгами, но замыслил погубить наставника. И Дхармакшема это увидел в своем озарении. Но выступил в путь и в дороге был убит подосланным злодеем.
Зов сутры был для него сильнее волений властей предержащих.
Тут Махакайя упустил нить своих помыслов и принялся думать именно об этой сутре. Переводы Дхармакшемы попали в монастырь Даочансы, и закононаставник Хуэй-гуань, который когда-то уходил вместе с Буддхабхадрой и был его учеником, захотел раздобыть недостающие части. Для этого он обратился к императору с просьбой о денежном содействии. Просьбу удовлетворили, и монах Дао-пу с десятью писцами выступили на запад за сутрой. На переправе через реку лодка перевернулась, поранив монаха, и он умер, сказав на прощанье, что династия Сун так и будет лишена всей сутры…
Махакайя привез «Нирвана-сутру». Но суждено ли и ему дать свой перевод?
…И зимородок, сверкая изумрудом, небом и шафраном, устремился в гатхи этой сутры.
Гатхи сутры переливались красками то влажно-дымчатыми, то ярко-сухими, в них была печаль, пронизанная светом, — все-таки печаль мимолетности пребывания здесь, печаль уходящей жизни, но и зарницы будущего, о котором нечего сказать, ибо нет таких слов. Ниббану только и можно передать звуками.
В соответствии с поучениями йогина Кесары, зимородок не должен был постигать конкретный смысл этого потока чужих жизней. Но ведь Махакайя хорошо знал эту сутру, и он снова переживал и видел воочию все происходящее на холме, называемом Вершиной Коршуна, тем более что и сам туда понимался с Джанги.
Там пребывал Татхагата и его любимый ученик Ананда. Туда прибыл брахман, посланный царем Магадхи, чтобы испросить предсказания о наступлении на соседнее царство. И Татхагата говорил брахману, взошедшему на гору, что пока то царство следует путем праведным, пока там почитают старейшин, не угнетают женщин, свершают жертвы и моления, покровительствуют святым и дают приют мудрецам, — ему не грозит упадок и разорение. И говорил, что он бывал в том царстве, в Весали, и учил, и, пока жители не забудут его поучений, они будут преуспевать. И царь Магадхи не победит их. И брахман понес эту весть своему царю.
Так, с вести мира, начинается эта сутра.
Оттуда Будда отправился в свое последнее путешествие, ибо он предвидел скорый уход.
«В путь, Ананда, пойдем в Наланду!» — сказал он.
И они пришли в Наланду и остановились в манговой роще.
Наланда…
Будда в этой же сутре говорил, что есть четыре главных места, которые надлежит посещать с благоговением и почтением: одно — место рождения Совершенного, второе — место прозрения, третье — поворот Колеса Учения, четвертое — место перехода в ниббану.
Он говорил: «Кто, Ананда, в будущие времена, веруя, совершит хождение к тем местам, после смерти возродится он, когда разрушится тело, в небесных обителях счастья!»[392]
И такое время наступило для Махакайи. Прежде всего он и направлял свои стопы к этим четырем местам.
От поля Курукшетра туда они и двинулись, по пути посетив разные страны: Сулуциньна на реке Ганга с простосердечными людьми, большими спорщиками о словах, что дает возможность лучше постигнуть сокровенное, — и там они с Джанги сидели на берегу Ганги. Река широко и вольно несла свои голубые воды к морю, в волнах играл золотой песок, а вкус воды был сладок. Они с Джанги испили ее. А жители ее называют водой заслуг и очищают даже множество грехов простым купанием. Такова их вера в мощь этой реки. Таких почитателей вод Махакайе не приходилось нигде встречать… А, нет! Он тут же вспомнил Горячее море, в котором на свою беду выкупался Ши-гао. Но все-таки вера жителей Индий в реку была сильнее. Они и топились в ней, считая, что тут же возносятся на блаженные небеса.