Джанги сказал, что не верит ни капли этим чудакам, но все же с удовольствием выкупается. И он тут же скинул кашаю, остался голым и бросился в воды Ганги. Немного помешкав, и Махакайя решил все-таки искупаться в этой великой реке, чтобы смыть пыль и пот странствия, но и не только. Он полюбил реки с тех пор, когда отец плавал с ним и братьями по большой реке Лохэ, что впадает в Хуанхэ. И на любой реке ему слышался звук шелковых струн пипы, что перебирал искусный старший брат, и пение известняка, по которому ударял один гребец. Вообще, когда он думал о доме в Коуши, то испытывал особенные ощущения. Время-пространство текло сквозь него, как река. Акаша и представлялась ему рекой — но рекой звуков. И эти звуки надо было не слушать, а созерцать. Так потом его учил Кесара.
…И, выкупавшись, мы двинулись дальше и достигли страны Модибуло, изобилующую плодами и цветами, с царем, который был по происхождению шудрой. Здесь жил когда-то знаток учения Гунапрабха, сочинивший множество шастр, но страдавший, впрочем, от гордыни. Брахман, водивший нас на поле Курукшетра, извлек из той книги «Гиты» одно изречение, и оно гласит: «Осуществляй прилежно отреченье от плодов всех действий, собой владея. Ибо знание лучше, чем упражнения, размышление — знания лучше…»[393] А этот Гунапрабха накопил много знаний, и они были для него выше размышлений, иначе разве не понял бы он, что влечется к плодам своих дел и гордится без меры? Он выразил свое почитание неглубоким поклоном, что было недостаточно, а в ответ на упрек начал спорить. Так в ярости и гордыне и удалился в леса.
Мы с Джанги думали над этим изречением «Гиты». Размышление выше знания?
— Да, так, клянусь зубом Будды, — сказал Джанги.
— Но разве может быть знание без размышления?
— Опыт гордеца Гунапрабхи об этом и свидетельствует. Он был как эти верблюды — когда они пойдут обратно, нагруженные книгами, — отвечал Джанги. — Я это вижу, верь мне, Черная голова.
Каждый раз, когда он так называл меня, мне думалось, что он к себе и обращается: ведь это у него лысая голова была черной.
— Но и авидья — незнание — камень преткновения на пути, — напомнил я.
— Можно знать и не понимать, — сказал Джанги. — Таково сознание большинства, толпы. Они знают и думают, что уже этого достаточно. А на самом деле — верблюды, нагруженные книгами. И ты, Черная голова, хочешь еще нагрузить и своих черноголовых Поднебесной.
— Книга не простое знание, — отвечал я.
— Йиихху! А какое же?
— Книга как твой солнечный кристалл — увеличивает силу луча и воспламеняет. Так рождается размышление.
Джанги воззрился на меня своим единственным глазом.
— Почему же этого Гунапрабха книги не воспламенили?
— Нет, все-таки гордыня может сопутствовать размышлению. Не так просто мысли стреножить страсть.
Споря и рассуждая, мы шли дальше и оказались в монастыре, где умер еще один знаток, Сангхабхадра. Он изучил «Абхидхармакошу» Васубандху и сочинил обширный комментарий, называемый «Разгром Абхидхармакоши», призвал своих сподвижников и отправился в поход на Васубандху. «Только так и должны ходить в походы и сражаться люди на этой земле», — заметил старый монах этого монастыря, рассказывавший про то давнее событие. И ведь Сангхабхадра и говорил, как полководец: пойдем сокрушим Васубандху, сломаем острие его логики, да не будет он безраздельно царствовать.
А Васубандху? О, этот великий полководец ума, прослышав о движущемся к нему «войске», тут же велел своим ученикам погрузить книги на спину и уходить. Ученики были в растерянности. «Как, учитель? Вы убегаете?! Разве смеет кто-либо из ныне живущих ставить себя выше вас?» А тот отвечал, что устал от пустословия и одряхлел. И надо все устроить так, чтобы Сангхабхадра со своими лучшими учениками прошествовал дальше, в Срединную Индию, и пускай там сразится с мудрецами.
Но Сангхабхадра, дойдя до этого монастыря, куда мы и пришли с Джанги и где слушали рассказ старого монаха, внезапно прозрел. И написал покаянное послание ушедшему полководцу Васубандху. И внезапно умер. А ученик догнал Васубандху с тем письмом. Тело Сангхабхадра сожгли, а кости заключили в ступу, которую старый монах нам и показывал среди деревьев амалака.
Так закончилось это сражение.
Но как же поступил Васубандху с той шастрой, написанной против него? Ведь ее судьбу вверял ему мятежный автор? Он сказал, что не станет опровергать эту шастру. Пусть так все и будет, эта шастра позволяет на самом деле лучше понять «Абхидхармакошу».
— Это будто продолжение прежней истории, — молвил Джанги. — Размышление как молния вдруг озарило знание. Поистине, размышление выше знания.
Там же, в той роще, была и ступа с мощами Вималамитры, который тоже был знатоком и много ходил по Пяти Индиям, совершенствуясь и накапливая знания, а когда он возвращался на родину в Кашмир, то остановился здесь и, касаясь ступы Сангхабхадра, провозгласил его светочем мудрости и заявил, что продолжит его дело ниспровержения Васубандху… Да тут у него горлом хлынула кровь, тело ослабело. Прежде чем скончаться, он успел тоже покаяться, как и Сангхабхадра, надиктовал письмо давно умершему Васубандху.
Таковы поля сражений Индии.
И мне, недостойному, довелось в них участвовать.
Глава 18
Тот старик, что рассказывал про Васубандху, послушав наши рассуждения, вдруг загорелся идти с нами. Но был он не столь бодр, как тот же Джанги, хотя разница у них в летах была небольшая, может, лет пять-семь. И, погоревав, старик все же нашел решение — отправил с нами шраманеру, наказав ему слушать наши разговоры, запоминать, а самое интересное и записывать. Джанги сказал, что чувствует себя каким-то императором. И это — империя вольных странствий. Старик тут же шикнул на шраманеру, мол, давай уже и записывай. И шраманера, звали его Мрга-сава. Олененок, и вправду записал это речение Джанги на пальмовый лист. А был шраманера и действительно похож на олененка, с большими выпуклыми глазами, убранными густыми ресницами, с легкой походкой, поджарый. Нам он понравился. Вызвался с нами идти, дабы совершить поклонение Четырем местам, и монах Пушадева, средних лет, добродушный коротышка. Так мы и пошли.
И вышли к Вратам Ганги. Это город Моюйло[394].
Где-то в Гималаях, что высятся уже близко, Ганга берет свой разбег, а здесь она вырывается на просторы равнин. Течение ее стремительное, захватывающее, вольное. Ганга обнимает, словно матушка, этот город протоками. Жители добывают медную руду, горный хрусталь. И в лавках повсюду мы видели хрустальные сосуды, даже изображения божеств. И все зажиточны, приветливы. Большинство иноверцев. Они молятся в огромном храме у реки, в котором, как говорят, свершаются разные чудеса. Жители Пяти Индий стремятся сюда попасть, дабы окунуться в быстрые воды Ганги и обрести первозданную чистоту, как они думают. Правители возвели Дом заслуг, который и принимает странников. Там есть склады, в которых хранятся запасы лекарств и еды для сирот, вдов и одиноких людей. И это знаменательно. Джанги изрек очередную мудрость, которую тут же записал наш писец Мрга-сава: «Йиихху! Исток Ганги — источник добра, клянусь зубом Будды». Только шраманера захлопал оленьими глазами, не зная, как перевести первое слово.
— Смею ли спросить, что оно означает? — проговорил он.
Джанги важно кивнул и ответил:
— Почти то же, что и Ом. Только немного жарче, суше. И если «Ом» — растекается широко, то «Йиихху» устремляется сразу ввысь.
Мы любовались волнами и струями Ганги и не могли оторваться. Джанги сказал, что испытывает неодолимое желание броситься в этот поток и уплыть в океан.
— Проще взять лодку, — возразил Пушадева.
— Но я не могу, — ответил Джанги. — Дал обет довести этого черноголового до Наланды.
— Передоверьте этот обет нам, — ответил Пушадева.
— Это повредит моей карме, — отрезал Джанги.
Нам рассказали, что там, посреди Гималаев, есть страна Суфаланацюйдало, где добывают много золота и правят женщины. Потому она называется еще Восточной Страной Женщин. Мужчины там пашут и воюют. Все ходят в мехах из-за холода.
— А я думал, — сказал простодушный Пушадева, — что все войны от мужей-правителей.
— Все войны, монах, от жадности, — возразил Джанги. — Разве жадность не свойственна женщинам?
И шраманера записал его изречение.
И мы отправились дальше, достигли города Говишана под защитой гор. Город, как ожерельем, окружен цветущими рощами и озерами. Сюда приходил Татхагата и проповедовал. Наверное, поэтому жители добры и искренни, хотя в большинстве своем иноверцы. Но истинное слово сеется и потом возрастает, и возрастает в сердцах, передаваясь от отцов и матерей потомкам. Вот почему странствующие монахи заслуживают уважения — они несут истинные слова. Примерно так рек Джанги. Получив в сопровождение писца, Джанги уже не мог слова в простоте молвить, его так и подмывало вещать. Мне забавно было наблюдать за этим. Но думаю, что старик-настоятель нарочно послал с нами этого паренька: не столько записывать какие-то там мудрости, сколько научать его. Кроме того, шраманера всюду передавал весть своего настоятеля другим настоятелям и монахам, а еще и свершал жертвы цветочные в священных местах не только от себя, но и от пославшего. Старик был все-таки еще и шутник. Так он испытывал нас. И, кажется, многоопытный Джанги попался, как говорится, на удочку… Или тоже шутил?
В любом случае все это очень разнообразило наш путь. Хотя он и без того был занимателен.
Между тем мы пришли в город Эсичидало на левом берегу Ганги. Вокруг зеленели леса, полные родников и зверей. Здесь живут мягкие люди, приверженцы Дхармы. Потому и монастырей много, а в них обитает тысяча монахов. Но есть и поклоняющиеся дэве Ишваре, которые обмазываются золой.
Мы снова переправились через Гангу и попали в страну Пилошаньна. Здесь уже мало монастырей Дхармы и монахов. И вот — нравы дикие, люди склонны к жестокости. Увидев, что шраманера что-то записывает, двое жителей потребовали, чтобы он прекратил это делать. На вопрос почему — они отвечали, что мы похожи на лазутчиков. И конечно, они имели в виду прежде всего нас с Джанги. И Джанги им отвечал следующее: «Если мы и лазутчики, то лазутчики истины и света в вашем царстве тьмы и грубости».