А кшаны следовал друг за другом, как сбегающие по карнизу бытия капли: одна за другой, одна за другой, безостановочно. И трудно было сказать, касались ли они несчастного. Скорее всего, он пребывал вообще вне кшан. Но разве это возможно?
Наконец послышался звук раковины, которым Джанги извещал о своем возвращении, и это сперва мне не понравилось, показавшись опасным, но, увидев просветлевшее лицо Пушадевы, а потом и шраманеры, я понял, что Джанги все сделал правильно. И вот среди деревьев показалась повозка, ее влек верблюд, а Джанги восседал на моем коне. В повозке был лекарь, еще молодой, в темно-красном халате и таком же тюрбане. Мы приветствовали его, когда он легко соскочил с повозки и быстро подошел к лежавшему шраманере. Осмотрев его и ощупав, лекарь покачал головой и сказал, что у юноши сломаны ребра и пальцы на одной ноге и выбиты зубы. Рану на боку он может прямо сейчас зашить. Но ему нужна вода. А бурдюки с водой были на убежавшем верблюде. Пушадева сказал, что обнаружил тут неподалеку источник. Лекарь помог шраманере лечь на повозку с ворохом чистой зеленой травы, и мы все переместились к деревьям, из-под которых вытекал источник. Лекарь велел Пушадеве отгонять мух. Он снял рваную кашаю со шраманеры, велел мне острогать чисто палочку и дал ее шраманере зажать зубами; в его ловких быстрых руках с длинными пальцами появилась игла с ниткой, и ею он принялся стягивать края раны на боку юноши. Тот не выдержал и замычал, как теленок. Эта его кшана была доверху наполнена страданием, как тугой рыбий пузырь. Говорят, пузырь нужен рыбам, чтобы находиться на определенной глубине. Страдание тоже помогает нашему плаванию — туда, где его нет. Зачем же любому богу нужно было сотворять этот мир, наполненный, как рыбий пузырь, страданием? Если цель всего живого — избавление от страдания. Или ради этого труда избавления? Но не слишком ли высока цена? Хотя и награда велика.
Лекарь закончил и отрезал блеснувшим в солнце ножом нитку, вымыл руки, иглу. Шраманера разжал зубы, но палочка так и оставалась во рту, пока я осторожно не вынул ее. А шраманера лежал с плотно закрытыми глазами. Я посмотрел на лекаря. Он обнажил зубы в улыбке и сказал, что все в порядке.
И мы вернулись в город.
Глава 21
Шраманера был молод, и молодость брала свое, рана не загноилась и быстро заживала; но костям нужно было время, чтобы прочно срастись. И мы оставили его в монастыре, заплатив настоятелю теми золотыми, что в этом городе и получили, а также заплатили и лекарю и двинулись дальше. Записи, которые вел шраманера, Джанги не взял, пожелав ему сыскать нового наставника, чьи изречения и поступки будут столь же выразительны. На что шраманера ответил обещанием побыстрее выздороветь и непременно нагнать нас. Он просил назвать города и страны, через которые мы собираемся пройти. В последний момент и Пушадева решил остаться. Хотя ему и хотелось сопровождать нас, но ведь настоятель отпускал его в путь именно вместе с шраманерой. Как же он вернется без него? Шраманера снова сказал, что обязательно нагонит нас. Но Пушадева отвечал, что хотя наш путь и нацелен на Четыре Места, в дороге всякое может случиться и никто не знает точно, когда мы туда попадем. Да и с самим шраманерой неизвестно что может приключиться.
И мы распрощались с ними и выступили в дорогу, но теперь уже с большой толпой идущих по своей надобности людей: одни были купцами с товарами, другие паломники; двое чиновников со слугами. Только так и ходят через эти леса, объяснили нам. Кроме диких слонов путникам здесь досаждают и тигры. «Досаждают», — звери просто набрасываются и уволакивают жертвы в дебри.
И толпа шла через леса с грохотом и звоном, да, в два барабана колотили барабанщики и днем и ночью, не давая спать, и били в гонги. Это были кшаны, наполненные буханьем и трезвоном, криками ослов и погонщиков, ржаньем лошадей. И звери не выходили к нам.
По ночам лагерь окружали костры.
Сидя у костра, Джанги и завел речь о случившемся. Он напомнил такую же почти историю с пьяным слоном Девадатты. В самом деле, эти истории были похожи. Но как разительно отличаются их завершения.
— Что ты, Варах, думаешь об этом?
— Что именно тебя волнует, Джанги? — переспросил я, глядя на языки пламени, на фигуры людей и животных.
— Меня волнует, — сказал Джанги, морща толстый нос от жара и заслоняясь рукой, — меня волнует множество чудес, случившихся не со мной. И не с этим, например, шраманерой Олененком… Нет, нет, — поспешно добавил он, отмахиваясь от жара, — я знаю, что слону Девадатты противостояли сам Будда и его любимый ученик бодисатва Ананда, а не какие-то шраманера и шраманы. — И тут он отнял руку от лица и прямо вперил свой глаз в Махакайю. — Ответь, Варах, прямо: веришь ли ты во все эти чудеса?
— Я об этом давно размышляю… Но всегда нахожу именно такое объяснение, которое и пришло на ум тебе, Джанги. А в этот раз… такое объяснение показалось мне, недостойному, слабым, — ответил я честно.
— Неубедительным? — уточнил Джанги.
— Да.
— Йиихху! — воскликнул Джанги, прихлопывая ладонями по коленям. — Я так и знал, Варах! — И он наставил указательный палец на меня. — Оставь сомнения, шрамана. И подумай, вот о чем. Не Ананда ли твой шраманера?
— Но…
— Да! — воскликнул он жарко. — А ты Будда, клянусь его зубом! Разве не каждый из нас Будда?
Я знал эту мысль, но сейчас смутился.
— Все просто. Смотри, Варах: мы все живы. Разве это не чудо?
Я хотел напомнить о верблюде, но Джанги меня перебил:
— Верблюд или жив, или уже переродился человеком. В чем причина несчастья шраманеры? Только в том, что ты, Варах, еще недостаточно Будда. Как и я или Пушадева. Дай проявиться Будде вполне! Разве не таково требование Дхармы? — Он остановил меня движением ладони. — Постой. Скажу дальше. Если бы ты был еще менее Буддой, то у шраманеры были бы сломаны все ребра и расплющена голова. Если бы ты, Варах, был еще менее Буддой, то и Пушадева, и я, и сам ты были бы покалечены и растоптаны. Что ты скажешь на это?
И мне нечего было сказать.
Пройдя благополучно на этот раз дремучие леса, мы оказались в стране Каушамби и узрели в древнем дворце статую Будды из сандалового дерева, ее поставил царь Удаяна, и многие правители хотели ее заполучить, и тогда ваятелям разрешили делать копии.
Джанги потряс своим сандаловым посохом и сказал, что и у него имеется копия! И я ни на мгновение не усомнился в его правоте. Красноватое дерево его посоха лучилось тем же светом, что и статуя. И суть всех странствий этого посоха была дхармовой.
Мы видели двухъярусную башню, в которой обитал когда-то — на самом верху, в келье — Васубандху. А дальше от монастыря нашли руины, служившие некогда приютом для Асанги, написавшего здесь продолжение «Йогачарабхуми-шастры» — «Восхваление святого учения», и настоятель подарил мне этот труд.
В былые времена царь этой страны велел устроить диспут между мудрым иноверцем, написавшим книгу, порочащую учение Будды, и приверженцами Дхармы, чтобы определить победителя: мудрец проиграет, тогда ему отрежут язык, а если приверженцы Дхармы — тогда начнется разрушение всех монастырей. Противостоять мудрецу вызвался молодой монах Дхармапала, с тем чтобы в случае его поражения всё списали на его юные лета. Но он блестяще выиграл словесное сражение, и мудрец хотел отрезать язык, да монах остановил его, предложив просто принять Дхарму. Там и возвели ступу Укрощение Иноверца Дхармапалой. Правда, ступа уже обрушилась. Но нерушима память о юном Дхармапале.
В стране Вишакха Джанги попросил показать нам одно древо, выросшее из веточки, которой Будда прочистил зубы, — и с тех пор выросшее из нее древо не становится ни больше, ни меньше, хотя все идут сюда и ломают ветки для чистки зубов.
— Сломаем и мы! — воскликнул Джанги, протягивая руку к ветке. — Чтобы наши зубы и речи были всегда чисты, клянусь зубом Будды!
И мы с благоговением чистили зубы после вкушения пищи этими веточками. Разве для того, чтобы это свершить, не стоило так долго шагать по земле, переправляться через реки? И никакого иного смысла и никакой иной цели уже и не нужно для странствия. Просто прийти в страну Вишакха, где много хлеба и цветов, среди трав лежат руины, а рощи отражаются в водах озер, — и почистить зубы.
…И испить воды в колодце соседней страны Шравасти, где проповедовал Татхагата и пил воду. Царь Ашока построил в честь этого ступу, и ступа эта то курится благовониями, то источает небесную музыку.
— Ты чуешь? Слышишь, Варах? — вопросил Джанги.
И когда я в ответ отрицательно покачал головой, он горестно покивал, провел сильными пальцами по своей черной лысине и сказал, что, значит, сейчас я менее Будда.
Мы еще пробыли там, стараясь изо всех сил уловить благовония и музыку, но тщетно. Зато в Саду Джетты Джанги сразу почуял запах, как он заявил, распутной женщины. Но вокруг не было ни души. Я сказал об этом Джанги. Джанги усмехнулся.
— Варах, в свое время иноверцы, решив оклеветать Учителя, убили распутницу и, закопав ее здесь, объявили, что с ней он и согрешил, а потом убил. Об этом они и объявили во всеуслышанье.
— И что же? — спросил я, не знавший это истории.
Джанги обратил лицо к небесам.
— «Клевета!» — так пропели небеса. Имя Татхагаты было очищено… А запах… — большой нос Джанги заходил ходуном, — а запах остался.
— Глупости, это пахнет землей и листьями.
— Запах женщины и есть.
— Но не распутницы?
— Смерть смыла с нее все грехи. Как и дожди омывают всю скверну земную.
И там есть вихара со статуей сидящего Будды, а к востоку подальше храм дэвов, и вот утром встает солнце и тень от храма так и не дотягивается до вихары, а когда солнце на западе — тень от вихары полностью покрывает храм иноверцев. Узнав об этом, Джанги предложил остаться и наблюдать живое чудо. Мы так и поступили. И вечером Джанги воскликнул:
— Она растет, клянусь зубом Будды!
Я посмотрел. Действительно, тень от вихары медленно ползла по земле, по кустам и цветам с пчелами и шмелями, мухами и бабочками, по деревьям с поющими птицами, она ширилась, как туча, надвигаясь на храм иноверцев. И это была благостная туча, полная Дхармы.