Наконец Джанги хлопнул в большие ладони и снова воскликнул:
— Так и есть! Свершилось!
Тень вихары полностью охватила храм дэвов.
— Значит, не зря ей дали название Вихара, Покрывающая Тенью, — сказал Джанги. — И ведь именно здесь Татхагата состязался в диспуте с иноверцами, и они были повержены.
Ночью над вихарой и храмом дэвов горели звезды. Но утром восход был смазан облачной пеленой, и мы так и не увидели вторую часть представления. Нам не хотелось задерживаться здесь еще на ночь.
И мы пошли дальше. Мы шагали на восток, потом свернули на юг и оказались в месте под названием Возвращение Войска. Когда-то царь Вирудхака шел, пылая злобой, чтобы отомстить оскорбившему его роду шакьев, но увидел сидящего под высохшим древом Будду. Царь сошел с колесницы и спросил, почему тот сидит под пустым древом, не дающим тени? И Татхагата отвечал, что его род и есть ветви и листья, и если род будет истреблен, то и тень, защищающая от палящего солнца, исчезнет, — так он прозревает будущее. И царь смутился и повернул войско назад.
Этот царь был рожден женщиной низкого происхождения, чем однажды его и попрекнули люди рода шакья.
— В юности, — сказал Джанги, — зависть и обида терзали мое сердечко, ох — да. Клянусь зубом Будды, я был таков. Пока мой наставник не показал мне однажды запаршивевшую вшивую собаку, которая яростно чесалась, а потом поросенка в коросте, который тоже изо всей силы скребся то одним, то другим боком о кору дерева. И наставник сказал, что я подобен им, паршивой собаке и шелудивому поросенку, и обиды никогда не сойдут с моей шкуры, если я не приму сердцем строфы «Дхаммапады» — вот они: «Он оскорбил меня, он ударил меня, он одержал верх надо мной, он обобрал меня. У тех, кто таит в себе такие мысли, ненависть не прекращается. Он оскорбил меня, он ударил меня, он одержал верх надо мной, он обобрал меня. У тех, кто не таит в себе таких мыслей, ненависть прекращается. Ибо никогда в этом мире ненависть не прекращается ненавистью, но отсутствием ненависти прекращается она. Вот извечная дхамма». — Джанги набрал воздуха, с силой выдохнул и продолжал: — И цари подобны паршивым собакам и шелудивым поросятам. Обидчивый царь чешется о кору, чешется… Хуже, когда и целый народ начинает расчесывать свою паршу. Тогда и начинаются войны. И древо народа облетает, как то сухое дерево. И нет под ним тени. Небось и твой император воюет?
Я вынужден был ответить утвердительно.
— Что ж, — сказал Джанги, — когда ты вернешься на родину с караваном книг, может, это остудит его пыл… Как этот ветер, — вспомнил Джанги наш разговор, когда мы оставили место Возвращения Войска и пришли в Рощу Обретения Зрения и узнали ее историю от маленького сухонького монаха с птичьим лицом.
История такова. В этой стране когда-то бесчинствовала шайка разбойников, и царь, отец Вирудхаки, окружил их и пленил, велел всех ослепить, и с тех пор они бродили толпой, стеная и мучаясь, пока один отшельник не посоветовал им обратить свои мольбы к Будде, что те и сделали. И Татхагата услышал их стенания, пребывая поблизости. Исполнившись милосердия к несчастным заблудшим, он окликнул чистый ветер из Снежных Гор, Гималаев, и ветер потек с белоснежных вершин, устремился по горным лугам и сосновым ущельям, цветущим долинам, набираясь целебной силы, достиг сего места и наполнил чаши глазниц этих грязных и оборванных слепцов, и они прозрели и сразу увидели Почитаемого в Мире. Все как один обрели просветление, побросали свои посохи и ушли. Посохи так и торчали в земле — пока не проросли. И загустела здесь Роща Обретения Зрения.
Я внимательно взглянул на Джанги, на его заросшую кожей чашу выклеванного глаза, не зная, предлагать ли остановку на ночь в этом месте — или нет? Не хотелось бы заставлять печалиться этого пожилого странного человека. Вместо меня это сделал тот монах с птичьим лицом. Он так и сказал:
— Останьтесь здесь. В Рощу Обретения Зрения за этим и приходят.
Джанги слушал его, склонив голову и опершись на свой посох. Позади жевал губами наш верблюд, еще дальше мой верный Бэйхай хлестал себя хвостом и прядал ушами, сгоняя мух.
— И моя глазница прорастет зрением, как посох разбойника? — глухо спросил Джанги.
— Иные обретают здесь зрение, — прочирикал подвижный монах с птичьим лицом, быстро оглядывая нас маленькими черными глазками.
Казалось, еще немного — и он хлопнет руками по бокам да и вспорхнет.
— Хорошо, — согласился Джанги.
Прямо в Роще Обретения Зрения останавливаться было нельзя, да и лучшее место для ночлега было совсем рядом, в монастыре, куда нас привел монах с птичьим лицом, его и звали Мрга, что означает Птица. Нашим четвероногим спутникам настоятель любезно позволил пастись на лугу у реки. Время настало послеполуденное, и вкушать пищу уже было поздно. Мы просто напились воды и устроились в саду в окружении монахов, чтобы поговорить о нашем странствии. Мой путь из Поднебесной в Индию и обратно — это бесконечное повествование. Порой мне казалось, что я уже и не живой человек, а некий набор буковок, звуков. И кто-то пишет их, произносит, помещая «меня» в особый род пространства, именуемый акашей. Кто-то в будущем. То есть «я» для него — в прошлом. И ему уже все известно. Это как воспоминание прошлых воплощений. Но порой мне кажется, что это «я» сам прозреваю свои будущие воплощения. Но все очень смутно. И как будто думаю и говорю на неизвестном языке.
А мое настоящее? Здесь, в темнице Чанъани? Или где-то еще? Точное время и место?
Подобное состояние охватывало меня то в пустыне, то посреди гор или дремучего леса, у великой реки, отражающей звезды. И «я» терялся, не понимая, в каком из миров Будды, в какой из мыслимых Татхагатой земель нахожусь? Ведь может быть и так. Полей Будды, то есть мыслимых земель, земель, созданных его волей множество. Проникнуть туда можно, сосредоточившись. И мне дано пройти одну из них, одно из полей Будды. Правда, наименования здесь понятны не только мне, последователю Дхармы, но и последователю Дао или Шивы. И мы одинаково воспринимаем многие вещи, события. Возможно ли это в одном из полей?
И когда «я» погрузился в созерцание уже поздно вечером, оставшись один в келье, — а Джанги ушел с позволения настоятеля в Рощу, чтобы провести там ночь в ожидании мягкого целебного ветра Гималаев, — мне дано было постигнуть простую истину: в полях Будды все возможно.
Тогда и чаша глазницы Джанги может наполниться зрением?
Глава 22
Ночью в мою келью остро и ясно заглянул Небесный Волк, и вода в глиняной чаше серебристо-сине задрожала, как будто потревоженная чьим-то дыханием. Я завороженно смотрел… Приближение к месту рождения и просветления и первой проповеди Татхагаты наполняло меня волнением. Уже давно мы встречали его следы. Это были путеводные знаки для странников. Не могу сказать, что я был свидетелем каких-то чудес в своей жизни. Трезвый, ясный ум — основа основ, учил Татхагата. И я пытался им овладеть. Но всегда было нечто — обжигающе яркое… Точнее не определить. Это подобно языку чистого пламени, зачастую холодного, но всегда прекрасного. И в нем хотелось полностью сгореть. И порою это как будто и происходило, и все исчезало, вся скверна, свойственная любой жизни, любому телу, любому сознанию. И это было подобно чуду наяву. Оно и манило…
А что же будет с Джанги?
Я сидел на своем лежаке и читал мантры, созерцая зрак Небесного Волка.
И хотел узреть его в глазнице Джанги.
Настало утро.
Джанги вернулся. Он выглядел усталым. Глазница его была по-прежнему пустой. Он хотел что-то сказать, что-то насмешливое, но увидел глиняную чашу и протянул руку, взял ее, медленно поднес к губам и осушил. Некоторое время он молчал, склонив голову и как будто к чему-то прислушиваясь. А потом поднял голову и посмотрел на меня. И мне показалось, что в келье прозвучали какие-то слова, хотя он и не открывал рта.
Мы смотрели друг на друга и молчали.
Так ничего и не сказав, он лег и тут же уснул.
Во второй половине дня Джанги проснулся и засобирался. Пришедший к нам Мрга быстро оглядел смятое поздним сном лицо Джанги и проговорил:
— Эта ночь была безветренной.
— Останемся, Джанги, — предложил я.
Но тот покачал головой, провел по ней пятерней.
— Уходим, Варах. Ветер Гималаев всюду веет. И где-то над вершинами реет тот хищник с моим глазом.
— Я пойду с вами, — неожиданно чирикнул Мрга.
Мы воззрились на этого маленького сухого человечка с острым носом, маленькими глазками и непонятным выражением лица — то ли смеющегося, то ли готового ороситься слезами.
— Зачем? — спросил я.
— У настоятеля есть послание к настоятелю Монастыря Шраманеры за Лумбини.
— Мы можем его передать, — напомнил Джанги.
Мрга — то ли насмешливо, то ли плаксиво — посмотрел на него и ответил:
— Это послание вне букв.
Мы уставились на птичьего человечка.
— Хм… — Джанги кивнул в мою сторону. — Раджа этого государства двенадцати ног — он, Черная голова, Варах. Ему и решать.
Мрга захихикал.
— Что тебя насмешило? — спросил Джанги. — Посчитай, сколько у нас и верблюда с конем ног.
Мрга замотал головой.
— Нет. Только я не понял, кто у вас раджа? Черная голова или Варах?
Джанги усмехнулся и снова провел по своей голове.
— У всех у нас черные головы, и лишь ветер Снежных Гор несет просветление.
Мрга быстро захлопал глазами, затем всплеснул широкими рукавами своей потрепанной кашаи и прочирикал радостно:
— Именно поэтому я и хочу с вами пойти.
— Поэтому? — переспросил Джанги. — Почему это?
— Потому, — ответил Мрга.
И Джанги расхохотался, сверкая глазом и зубами с прорехой посередине. Мрга тоже захихикал. Улыбался и я.
И наш странный караван вскоре выступил в путь, благословляемый настоятелем монастыря Рощи Обретения Зрения. И мне казалось, что мы действительно обрели здесь нечто… вне слов.
И Мрга подтверждал это. Он живо напомнил мне голубоглазого согдийца Рамтиша. Тот тоже знал и любил птиц, пересвистываясь с ними. Только Мрга и был сам птицей, словно выпорхнувшей из мелодий Рамтиша, из его исканий. Он все время хихикал и чирикал, крутил головой во все стороны и кому-то подмигивал, кому-то что-то сообщал своим чириканьем. Можно было подумать, нас сопровождает некая свита, требующая внимания.