— Эй, почтенный Мрга, — окликнул его Джанги. — С кем это вы беседуете?
Но Мрга лишь захихикал в ответ.
— Варах, — пробормотал озадаченный Джанги во время стоянки у ручья, из которого мы и пили и над которым то и дело мелькали птицы, — а ты заметил, что птиц стало больше? Как будто мы вступили в царство птиц?
И точно. Каких только птиц мы не видели. Конечно, и раньше их было множество, поистине Индия — птичья страна. Но если раньше они все-таки предпочитали держаться от нас подальше, свистя и крича, ухая, каркая и щебеча в лесных дебрях, то теперь Индия будто распахнула нам свои птичьи объятия. Птицы были повсюду. Они в самом деле сопровождали нас. Это мы поняли, когда, пообедав у ручья, двинулись дальше. Просто теперь мы обращали на это внимание. И увидели, что по обеим сторонам дороги летят птицы, то и дело пересекая наш путь и оглашая лес своими криками. Голоса этих птиц были разнообразны и причудливы. Вот куда надо было направить свои стопы Рамтишу. Иные птицы кричали отрывисто, как глашатаи на площади, другие протяжно и зазывающе, будто торговцы на рынке; голоса одних были подобны звукам трубы, а у других — певучие флейты; были птицы стонущие, как если бы с ними что-то стряслось; а еще — птицы хохочущие, мы заметили, что больше всего Мрге они и нравились, он сразу начинал хихикать им в ответ. Это было заразительно. Толстые губы Джанги растягивались; глядя на Мргу, и сам я не мог удержаться от улыбки.
— Почтенный Мрга, — спрашивал Джанги, явно преисполнившись уважения к этому маленькому человечку, — что вас так радует и смешит?
И каков же был его ответ? Хихиканье.
Мы уже не удивлялись, когда та или иная птаха вдруг опускалась на тюки верблюда или Бэйхая и так ехала с нами, а то и повисала, трепеща крыльями, прямо перед личиком Мрги.
— Не червячками ли они вас кормят?! — восклицал Джанги.
На этот раз ответом было не только хихиканье. Мрга быстро проговорил:
— Это я кормлю их.
— Позвольте узнать чем же?
— Посланиями, — невозмутимо ответил Мрга.
Джанги сверкнул глазом на меня и снова обратился к нему:
— Хотелось бы и нам их узнать.
Мрга сразу ответил:
— Вы не птицы.
— Но нас учат, что родиться человеком лучшая участь, лучше даже, чем родиться в мире богов, — возразил Джанги.
— Я и не говорю, что это не так.
— Но мне почему-то как раз и захотелось быть птичкой, — сказал Джанги, разводя с растерянным видом руками.
— Когда-то и Татхагата был дятлом, — молвил я, припомнив, как рассказывал пустынному ворону эту джатаку о дятле, избавившем льва от застрявшей кости во рту.
И мы шли дальше.
Но близость и обилие этих птиц, думал я, были бы в высшей степени полезны и поучительны не только для согдийца Рамтиша, но и для живописца Шаоми, потому что у них не только голоса были разнообразны и чу́дны, но и вид их вызывал изумление. Перед нами как будто некий художник и взмахивал кистью, смочив ее во рту, как это обычно и делают художники, приступая к работе. И в воздухе вспыхивали краски: изумрудные, шафрановые, индиго, желтые, алые, белоснежные, густо-черные, голубые. И струились очертания коротких и длинных крыльев, хвостов, резко очерчивались изогнутые и острые, тупые и даже тройные клювы, — эту птицу с тремя клювами звали птицей-носорогом. Мрга по нашей просьбе сообщал названия птиц, но, конечно, всех я не запомнил. Мы видели уток и гусей, видели лебедей, попугаев и царственных павлинов. А однажды над озерной гладью пронесся зимородок, да, но это был какой-то странный зимородок, с бурой головой и слишком длинным и ярко-алым клювом. Мрга сказал, что его называют младшим братом аиста как раз из-за клюва. Он, конечно, много меньше аиста, но явно крупнее тех зимородков, что доводилось видеть мне в Поднебесной. Мрга добавил, что эта птица довольно бесстрашная, и если, к примеру, даже орел нарушает границы владения, то он мчится на него, как пика Шивы. И орел предпочитает убраться восвояси. Еще он сказал, что у него есть другой собрат, с белой грудью, и тот не рыбак, а предпочитает охотиться на мышей.
— Говорят, йогины тоже могут летать, как эти птицы, — проговорил Джанги. — Но не хотел бы я жрать мышей и рыб.
Мрга легко взмахнул рукой, как бы смахивая реплику Джанги, и ответил:
— Неважно. Перед нирваной Будду потчевал кузнец Чунда мясом вепря.
— И сразу после трапезы его одолела немочь, он почувствовал боль в животе, — напомнил Джанги. — Зачем же он вкушал это мясо? Я никогда не мог уразуметь этого, клянусь зубом Будды.
— Зачем? — переспросил Мрга.
…И Махакайя внезапно очнулся от своего повествования, будто снова ударили барабаны Чанъани. Он тут же подумал о берестяной книге Шкуха Клемха. Да! Она называется, как сказал Девгон, «Заклинание против вепря». Ведь так? Да, да…
О чем же эта книга? Что в ней может быть написано? Каков ее срок? Откуда она? Когда ее переведет священник огня?
Он вспоминал, что говорил об этой книге старик Джьотиш… Мол, не богоборческая ли она? Вепрь у огнепоклонников — божество Победы. Зачем же его заклинать?
И в этот миг Махакайя испытал чувство невесомости и как бы полета над временем. Он вдруг увидел, что многие события перекликаются — через сотни и тысячи лет. Вопросы задают год, два, триста, пятьсот лет назад — а отвечают сегодня или завтра, через тысячу триста тридцать восемь лет.
Махакайя оперся локтем о стену, — да, рядом была стена, а внизу циновка, под головой жесткий валик, хранящий запах чьих-то волос, страхов, надежд.
Это — время империи Тан. Чанъань. Дворцовый город. Или его вывели оттуда в Императорский город, чтобы поместить в эту темницу?.. Махакайя уже и не знал, где точно находится. Но ясно, что в Чанъани.
Или — в Индии?
И где-то еще?..
Глава 23
Здравствуй, Юра!
Что новенького в Йемене?
Ты пишешь, что снова идут разговоры о морской командировке. Да, это здорово, пожить на море, а не в пыльных горах. Но ты писал, что наши тральщики вроде выловили все мины в Красном море, то есть в проливе, как его — Баб-эль-Мандебский? Верно? Не переврала? Когда замирятся север и юг? Какие там песни поет йеменский ветер?
Сразу вспомнила фразу из письма меломана Коня о его любимчике Ницше, который музыкой своих песен, своей души побеждал страдание. Его донимали головные боли.
Ну, боль и разлад одного человека, наверное, и можно так унять, но, конечно, не разлад целой страны.
По настоянию Коня мы даем Стасу слушать музыку. Но как это действует на него? Нет ответа. Стас молчит, как Рублёв у Тарковского. Конь пишет, что это молчание — кольцо зла, и его надо разорвать. Только как? Не упади со стула. Походом в Индию. Конь уже переключился со своих фрицев, Бахов и Вагнеров, на Скрябина. Писал он тебе про это?
Ладно, так и быть, перескажу. Заветная мечта Александра Скрябина — создание «Мистерии» — не была осуществлена из-за смерти композитора. Композитор сумел набросать эскизы этого эпохального произведения, которые озаглавил так: «Предварительное действо». Оно должно было осуществиться в Индии, в предгорьях Гималаев. И это было бы концом и началом света. Композитор Александр Немтин уже больше десяти лет создает-воссоздает это музыкальное полотно. В нем три части: «Вселенная», «Человечество», «Преображение».
Этот Немтин откуда-то с Урала, работал в электронной студии в музее Скрябина, писал для синтезатора. У него есть сюита «Прогнозы». И в начале семидесятых исполнили первую часть «Действа» в консерватории. Говорят, уже готова и вторая часть, и полным ходом идет работа над третьей.
Скрябин хотел, чтобы peoples двинулись к Гималаям, — а там их уже ожидает немереный оркестр и невиданные софиты. Вот человечество устраивается — наверное, на принесенных с собой раскладных рыбацких стульчиках, а кто-то просто на ковриках, в позе лотоса, разумеется. Видимо, наступает вечер, чтобы ярче световое шоу было, и режиссер-дирижер дает отмашку. Поехали.
А я думаю, зачем еще какие-то прожектора, когда закатное солнце и так будет расцвечивать снежные вершины Гималаев? Как у Рериха. А потом покажутся и суперперсонажи космоса — разноцветные звезды. Там же воздух чистейший. И нет городской подсветки. Это в Москве звезд не увидишь и в самую глухую ночь. А над Гималаями уж явно все по-другому.
Сколько это должно было продолжаться? Первая-то часть Немтина всего сорок минут. Это не то что «Кольцо нибелунга», которое наш Конь только и мог осилить. Но вроде бы и Скрябин хотел, чтобы это длилось дня три. Ведь он, как пишет Федя, тоже был болен Вагнером, и его это «Действо» — по сути продолжение «Кольца», русско-индийский вариант борьбы со злом. Наш ответ немецкому злу.
Ну и вот. Финита ля комедия. Гаснут космические софиты. Человечество обновлено.
Юра, Ша Сен, я ерничаю, а сама, сама как дура ему верю. Федьке, Вагнеру, Скрябину — всем. И Гарегину Георгиевичу Гараняну, короче Георгину этому, цвету и светочу медицины, профессору. Хотя он, наверное, нас всех обманывает, меня, маму Стаса, Зинаиду Владимировну, она тоже прониклась, переживает фронтовичка.
А Стасу все равно. Он молчит. Молчат и его глаза. Ты такое видел? Когда открытые глаза молчат? Не знаю, может, как эти звезды над Гималаями…
Небеса тоже смотрят на нас и молчат. Заговорят ли они под музыку Скрябина? Разорвется ли это кольцо?
Какие же глупости! И это все Федька нас морочит. Сунь Укун тоже поддался, попался, толкует про особый вид пространства — для звуков, просветление, «Ом», индийские раги и песнопения. И просит давать их слушать Стасу, мол, это же музыка просветления. Нет, все-таки, хоть я и не любительница этой классики, Чайковского с Глинкой и Скрябиным, но все же у них есть ясность, определенность, архитектурная цельность конструкций. А эти раги — как затянут одну и ту же волынку на полчаса, ужас. Будто Стас и пребывает в состоянии возникновения Вселенной и ему следует произнести хотя бы два звука: «о» и «м» — и все пойдет как надо. Начнется процесс визуализации. Дескать, увидеть молочное море и посредине лотос, — ну и т. д. Даже пересказывать не хочу.