И уже под вечер мы приблизились к роще Лумбини. Среди деревьев увидели сверкающие воды, это было озеро, полное цветов, поблизости от северного берега нашли высохшее дерево: здесь родился Будда.
— Почему же оно высохло?.. — вырвалось у меня.
— Это неважно, — быстро проговорил Мрга.
Он приблизился к дереву и начал кланяться ему, напевая мантру. И вскоре корявые белесые ветви дерева как будто начали оживать, но вместо листьев на них появлялись птицы. Они слетались отовсюду из рощи Лумбини. И это было самое невероятное зрелище, которое я когда-либо видел в своей жизни. Джанги смеялся, сверкая своим глазом и зубами с прорехой посередине. Через некоторое время здесь стали собираться другие паломники; среди монахов и мирян, приверженцев Дхармы, были иноверцы, и немало. Они тоже пришли в эту рощу, чтобы почтить Блаженного. Но сейчас я видел одного блаженного — Мргу. И думал о том, что человек уподобляется зеркалу и отражает то учение, которому следует. Пусть даже это случается лишь в краткие миги. Но эти миги озаряют всю его жизнь. И надо стараться не утратить свет.
На ум мне пришло и Зерцало Правды поучения Будды из «Нирвана-сутры». Сетуя на докучные расспросы, он произнес поучение об истине, именуемой Зерцалом Правды. И он говорил так: «Каково же, Ананда, то Зерцало Правды? Это сознание, что истинный ученик имеет веру в Будду, — верит, что Блаженный есть Святой, Совершенно-просветленный, Мудрый, Праведный, Счастливый, Мироведатель, Превышний, Укротитель злых людских сердец, Учитель богов и людей, Архат-Будда; верит ученик в Истину, верит он, что Блаженным возвещена Истина, благая для мира, непреходящая, желанная всем, ведущая к спасению, ее же разумный ради себя самого должен достичь; и верит ученик в Братство, верит в общину учеников Блаженного, восходящих по четырем ступеням восьмеричной благородной стези, праведных, справедливых, хранящих Учение; верит, что община Будды достойна почитания, привета и приношения, воздаяния славою, что она великая пашня, что в ней цветут добродетели, освобождающие людей, прославленные Мудрым, неотуманенные желанием будущих жизней, верой в силу пустых обрядов, ведущих к святым и высоким думам. Таково, Ананда, Зерцало Правды…»[405]
Зимородок мой уже устремлялся в «Нирвана-сутру», и снова помчался там, среди ее певучих облаков, и он сделал круг над тем высохшим деревом, исполненным разных птиц и радости Мрги…
Рождение Будды произошло в весенний месяц вайшакха. И сквозь ветви этих деревьев в лицо Будды глядела звезда Небесного Волка, или, как ее называют здесь, Сван — Пес.
Она, эта звезда, и привела меня в рощу Лумбини. Словно во сне я брел среди деревьев, озираясь. Увидел колонну Ашоки с конем наверху. Но мне уже говорили, что эта колонна была повержена, преломлена пополам и валялась на земле. А я ее видел стоящей. Неподалеку течет Масляная Река. Вода ее и вправду маслянистая. И пахнет, как масло, будто где-то в верховьях подоили корову, а потом начали сбивать в ущельях ее молоко, да оно и само сбивалось, проносясь по каменистому ложу, прыгая по валунам, низвергаясь с отвесных стен, бело пенясь и благоухая. И эта молочная река омывала мое сердце здесь, в роще Лумбини. Я чувствовал вкус молока.
Молоком кормила Майя своего сиятельного младенца недолго, всего лишь семь дней. И умерла. Но все почитают ее в веках, и это древо на самом деле не засохло.
Я оглянулся. Среди стволов мелькали люди, голосов их не было слышно, зато доносился щебет и свист птиц, усеявших древо. И мне показалось, что оно сейчас просто взлетит. Поэтому я вернулся и окликнул Мргу и Джанги. Они пошли за мной. Хотя люди и протестовали, и спрашивали: кто мы, и откуда, и куда держим путь. Мы насилу отбились от них, укрывшись в монастыре.
Назавтра мы углубились в дикие леса, вышли в страну Раму, где всё в запустении и людей совсем мало. У озера мы нашли ступу с частью мощей Татхагаты, и подальше стоял монастырь Шраманеры, куда и направлялся Мрга. В монастыре мы узнали его историю. Настоятель там шраманера. И вот почему.
Когда-то сюда пришел один шраманера и увидел стадо слонов. Они его поразили. Эти слоны счищали хоботами ветки и листву, пыль со ступы, приносили в хоботах воду и поливали цветы. Шраманера, видя это, заплакал и решил остаться и пренебречь дальнейшим посвящением в монахи, а следить за ступой, исполняя работу слонов. И так он и остался шраманерой. А впоследствии здесь выстроили монастырь, в котором он и был настоятелем. И так с тех пор и повелось, что всеми делами руководит здесь шраманера.
Мрга здесь остался. Хотя Джанги и предлагал ему пойти с нами. Но Мрга ответил, что все передал нам, что должен был, и захихикал.
И тут, услышав наше предложение, отозвался другой монах, долговязый, с прозрачными глазами.
— Почту за благо сопровождать вас.
— Если настоятель не возражает, — отвечал я.
Мне сразу понравился вид этого монаха, его открытый взгляд. Шраманера отпустил монаха до Ступы Возвращения Коня.
Мы шли по дороге, оставив позади монастырь Шраманеры, вступили в большой лес, миновали его, вышли к ступе, и только здесь Джанги наконец произнес:
— Наставление Мрги было сильным, клянусь зубом Будды. Хотя сам он как воробушек.
Мне оставалось только согласиться с ним. А наш сопровождающий вдруг так громко засмеялся, что проходивший мимо лесоруб бросил:
— Хайя!
И далее мы почти одновременно с Джанги спросили: я — о том, что сказал лесоруб, а Джанги — о ступе.
И монах отвечал:
— Конь. Возвращение Коня.
«Хайя» означало конь, а ступа называлась Возвращение Коня. Тут уже засмеялись мы с Джанги.
— А как же тебя зовут на самом деле? — спросил Джанги.
— Дармадев, — отвечал монах.
— Чему ты так смеялся? — спросил я.
Монах махнул рукой, пожал плечами и просто помотал своей крупной, действительно похожей на лошадиную головой. Он уже забыл.
Осмотрев ступу, мы стали было прощаться с ним, но монах попросился идти с нами и дальше. На наше возражение, что же скажет почтенный шраманера, отпустивший его только до Ступы Возвращения Коня, этот монах со светлыми прозрачными глазами отвечал:
— На этом месте когда-то царевич вернул коня со слугой, а сам отправился в долгое странствие, почему бы и мне не поступить так же?
— Но ты не царевич, — напомнил я.
— А конь, — вдруг произнес Джанги. — Хайя.
— И Татхагате надо было забрать его с собой, — убежденно ответил монах.
И мне, монаху, сдружившемуся с верным Бэйхаем, его ответ пришелся по сердцу.
— Ладно, — сказал я, — пойдем.
И с тех пор этого спутника стали звать Хайя. Он хорошо знал все эти места и уверенно повел нас вперед к другому дереву-знаку, яблоне, — и снова с засохшими ветвями. Поблизости была малая ступа. Хайя рассказал, что именно здесь царевич скинул дорогие одеяния и облачился в оленью шкуру, обменявшись с охотником на оленей.
И я вскричал:
— С Небесным Волком?!
Хайя удивленно прозрачно посмотрел на меня.
— Звезда Мргавьядха, Охотник за оленями, — сказал я.
— Он обменялся одеяниями со звездой? — быстро сообразил Джанги.
Хайя заржал, то есть засмеялся, как только он умел смеяться.
— Нет, это был дэва Шанакаваса, а не звезда.
Наверное, поэтому и появились оленные люди, спрашивал я позже человека Без-имени, но тот отвечал, что его учение древнее учения Будды.
А здесь, где потом соорудили эту ступу, царевич сбривал свои длинные волосы. Правда, они потом отросли, и Татхагата больше не срезал их.
Далее путь лежал через огромный лес. Какие-то торговцы звали нас с собой, но Хайя не советовал нам идти с ними, посчитав, что вид их сомнителен. С ними пошли другие купцы. А Хайя повел нас какими-то тропинками и кружными дорогами, но в конце концов мы миновали этот лес и оказались в столице Кушинагара и там же повстречали тех купцов — их ограбили. Хорошо еще, что им оставили жизнь, обобрав, правда, до нитки. Так что мы уделили им кое-что из своих съестных припасов. Тот лес славился лихими людьми, как узнали мы.
Хайя попросил меня написать послание наставнику монастыря Шраманеры с рассказом о случившемся, чтобы оправдать таким образом проступок монаха. Что я и сделал с удовольствием. А письмо мы передали другим путникам, направлявшимся в обратную сторону, но уже караваном с вооруженными людьми. Так что мы понадеялись на благополучную доставку нашей почты.
Чудно́, конечно, было видеть этот караван, выходящий из столицы… Откуда взялись эти люди? Ослы? Лошади? Ведь столица представляла собой груду развалин, пустых кварталов, пустых домов, хаоса повалившихся стен, строений. Хотя жители там и обитали, совсем немного. Они казались какими-то призраками. Или так и должно быть в месте ниббаны Будды?
Ведь это случилось здесь.
Глава 26
Здесь центр мандалы. И мой зимородок снова был там и в рукавах строк «Нирвана-сутры», хватая клювом серебряных рыбок дыхания Будды, последних его поучений: «О Ананда, сами светите себе, сами охраняйте себя, в самих себе найдите убежище! Не ищите опоры ни в чем, кроме как в самих себе!..» И эти рыбки звенели, ударяясь о мой клюв, наполняя рукава сутры чудесными звучаниями: «И кто бы он ни был, Ананда, теперь или после моей кончины, кто сам будет светить себе, сам будет охранять себя, не прибегая ни к какому внешнему убежищу, но свет себе найдя в Истине, убежище узрев в Учении и нигде не ища убежища, — тот среди учеников моих достигнет высочайшей вершины!»[406]
Это была лучшая мантра света. Ничего больше не надо было знать. Так говорил Будда, уже зная, что скоро ветер его уст угаснет, о чем свидетельствовали разные знаменования. Ананда об этом и спрашивал, мол, отчего было землетрясение, и молнии прорезали небо? Татхагата отвечал, что земля стоит на водах, воды на ветрах, ветры на пространствах, и когда колыхнутся великие ветры, тогда и сотрясаются воды, пространства, а с ними и земля. Еще это может вызвать могучая сила мысли обуздавшего свои чувства отшельника или брахмана — порыв его мысли, как ветер… Происходит это и оттого, что Совершенный отрекается от остатков дней своих.