Круг ветра. Географическая поэма — страница 135 из 145

— Послушайте, почтенный! — позвал я своего проводника.

Тот остановился, оглянулся. На его лбу тоже был трезубец, нарисованный белой и красной пастой.

— Могу ли я спросить? — проговорил я, подходя ближе.

Седой человек кивнул, опираясь на посох.

— Известно ли вам имя Вайшравана?

Седой приподнял брови и кивнул.

— Да, о разумный. Яснослышащий у нас часто поминается под именем Куберы, обитающего на горе Кайлас в окружении небесных певцов и музыкантов и пожирателей людей с дурной кармой.

— На этой же горе пребывает и ваш господин Шива?

Седой снова кивнул и ответил:

— Оба дружны. — Прозвучало это так, будто речь шла о каких-то горожанах, живущих по соседству в одном доме. Но следующая фраза исправила это впечатление: — Ом санкарасакхайя![427]

— Он только слушает своих музыкантов?

— Кубера — податель благ и богатства. Позвольте узнать, почему вы спрашиваете о нем?

— В нашем учении это бодисатва, охранитель сангхи… И у него есть трезубец и раковина, полная звуков и света.

— Вы ее сейчас слышите?

— Нет, но вижу трезубец на вашем челе.

Седой поднял руку и провел ею перед своим лицом.

— Почему же его нет на вашем? — спросил он.

— Есть, он незрим, — отвечал я.

— Как это понять? — с интересом спросил седой.

И я ему поведал историю, приключившуюся со мной в Большой Пустыне Текучих Песков. В его светлых глазах кроме любопытства появилось выражение какого-то беспокойства. Затем я упомянул и Джанги с его раковиной. Седой внимательно всматривался в меня, о чем-то думая. Его тревога явно нарастала.

— Но вы иноверец, — молвил он. — Как такое возможно?

— А мы считаем иноверцами вас, — отозвался я, разводя руками. — И все же в этой точке света мы сходимся, и блага Вайшраваны проливаются как на вас, так и на нас.

Седой погрузился в молчание, опираясь на свой посох.

— И в ваших силах, чтобы эта благая чаша снова наклонилась над нами, поспособствуйте, — продолжал я.

Он поднял на меня светлые, а сейчас потемневшие голубые глаза.

— Приведите сюда моих спутников, — сказал я и, сложив руки перед грудью, склонился и выдохнул по какому-то наитию: — Ха!

Седой вздрогнул и уставился на меня в упор; он не спускал с моего лица взгляда своих голубых глаз — не знаю, сколько это длилось, может, чуть-чуть, а может… может…

И наконец он разлепил губы и вот что молвил негромко, но твердо:

— Ждите.

Повернулся и ушел среди тощих фигур неведомых одеревеневших отшельников-корней.

А я опустился на землю под деревом и предался сосредоточенному молчанию, дыша и задерживая дыхание.

Ха.

Неизвестно, сколько прошло времени, но вот послышались шаги и неясные голоса. Я открыл глаза и увидел идущих гуськом по тропе двух монахов и Хайю. Вел их все тот же седой с коричневым лицом. Они мне сейчас показались какими-то ожившими корнями ньягродхи.

— Хайя! — воскликнул я, вставая и выходя на тропу.

Тот посмотрел на меня как-то странно, без каких-либо чувств, словно и не узнал. На его лбу краснел знак трезубца. И у других тоже.

— Хайя, — повторил я, приближаясь и беря его за руку.

— Поспешите, — глухо сказал седой, указывая посохом в направлении воды.

Но никакой воды отсюда невозможно было увидеть. И мы пошли по тропе дальше в молчании. Это было странно. Я снова и снова почти воочию видел моих спутников какими-то древесными существами. И они безмолвно двигались за мной. Да, теперь их вел я, думая, что седой оставил нас. Снова появлялись пруды с лотосами и ручьями, тропинка вилась среди них, и я уже опасался, что мы заблудились. И в одном месте раздался окрик: «Не туда!» Я оглянулся и увидел седого, все-таки он сопровождал нас. Его посох указал верное направление, и мы повернули. Потом он еще раз указывал, куда идти. И наконец мы достигли берега.

Я быстро его оглядел, боясь, что ни одной лодки с лодочником здесь не окажется. Ведь уже властвовали вечерние сумерки. И действительно, берег был пуст… Но тут же среди деревьев, стоящих на своих костлявых длинных пальцах корней, заметил лодку. Человек, сидевший в ней, удил рыбу.

И тогда наш проводник тоже выдохнул:

— Ха! Тебе, о разумный, в самом деле покровительствует Кубера.

И он позвал лодочника, тот оглянулся и вскоре уже причаливал к нашему месту. Мы заняли места в лодке и отплыли. Я повернулся. Седой стоял на полоске белого песка, одеяние его тоже казалось белым, как песок и как волосы, на смуглом лице ясно вырисовывался знак трезубца. И чем дальше мы отплывали, тем все более смутной, зыбкой делалась фигура этого человека, — пока вовсе не растворилась в песчаных сумерках…

Глава 35

Расплатившись с лодочником, мы направились к лагерю. Все было на месте. Слуга того брахмана встретил нас. Я тут же хотел собраться и уходить отсюда. Мои спутники словно спали на ходу. Отвечали невпопад и односложно. Поэтому все мои вопросы, по сути, так и повисали в воздухе, словно дым из курильницы, и чем больше было вопросов, тем гуще становился этот дым. Я выдохся и замолчал. Но все же еще спросил у слуги брахмана:

— Что здесь происходит?

Тот пожал плечами и покорно ответил:

— Ничего, о господин, ничего не происходит.

Позже он все-таки признался, что кое-что происходит: голод делает свое дело, нельзя ли его чем-то утолить? И я дал ему риса и лепешку.

— А остальные? — участливо спросил он.

Я ответил, что монахи не вкушают после полудня.

— Но сейчас и не полдень, а полночь, — отозвался он, кивая на взошедшую над островом половину луны.

Нет, в таком состоянии мы не могли двигаться дальше; лошади паслись, верблюд спал, улегшись; наевшийся слуга брахмана устроился у костра; а я сидел и смотрел на воду, по которой тянулась зыбкая дорожка лунного песка, уходящая к острову. Остров этот высился тоже зыбучей громадой, и мне мерещилось, что, если снова набрать полную грудь воздуха и выдохнуть: «Ха!» — она рассыплется. Как выдохнул однажды Вайшравана во время битвы богов с асурами, полубогами, происходившей на горе Меру; достигнув середины горы, он произнес только слог «Ха», и этот слог устремился, окутываясь паром, на войско асуров и повалил его; так Вайшраване было дано еще имя — Выдыхающий. Это все мгновенно пришло мне на ум в разговоре с седым. И, похоже, всего лишь один слог, по сути, два знака звучащие, решили исход этого странного дела.

Задремал я только под утро. И, открыв глаза, не сразу уразумел, где я: в Большой Пустыне Текучих Песков или на берегу Большой Текучей Воды? Хотя так Гангу и не называют. Жители этой земли часто ее величают Ганга-Ма, Матерь Ганга. Мои спутники как ни в чем не бывало готовили рис, поили и чистили лошадей, осматривали нашу поклажу. Один монах у воды читал мантру. Слуга брахмана куда-то ушел и не появлялся. Я сразу спросил о нем. Но никто его и не видел. Остров с его лесами скалами, величественным храмом со сверкающей разноцветной черепицей заливало солнце, и он был, конечно, не из песка, а из крепкой земли, камня, дерева, листвы, воды… и чего-то еще, чего-то необъяснимого. Я вспомнил лотосы. Что же в них необъяснимого? Или корни ньягродхи? В которые чуть и не превратились мои спутники?

Я смотрел на них. Нет, это были люди из плоти и крови.

Вот ко мне подошел Хайя. На его лбу уже не было никакого трезубца.

— Мы останемся здесь или уже отправимся дальше? — деловито спросил он.

— Зачем же еще нам здесь пребывать? — отозвался я вопросом на вопрос.

Он оглянулся на остров.

— Тебе не хочется там побывать?

Я уставился на Хайю.

— На острове?.. Но… я там уже бывал. Как и вы.

Хайя заразительно засмеялся, по своему обыкновению, — заржал, сказал бы Джанги.

— Ну да! — воскликнул он. — Ха-ха-го-го!.. В одной из прошлых жизней!

— Да, и эта жизнь случилась одну ночь назад, — подтвердил я.

— Если это была ночь Брахмы[428], то остается только удивляться твоей памяти, учитель.

Я ловил взгляд Хайи. Наконец мы посмотрели друг другу в глаза. Умытые глаза Хайи на его длинном лошадином лице были, как всегда, прозрачны и умны. Он отвернулся и окликнул монахов — Синхаварману и Вишялаварману, спросил, любопытен им еще этот остров или нет?

— Но учителя ждет раджа Камапуры, — отозвались они. — А день Шивы хотя и не так долог, как ночь Брахмы, но тоже может растянуться.

— Значит, после трапезы уходим, — объявил Хайя.

Я переводил глаза с одного на другого. Они продолжали выполнять свою работу, свежие после умывания, с блеском в глазах. Без трезубцев на лбах. Отправился и я к воде и хорошенько умылся в надежде прийти в чувство. Похоже, они сговорились поводить меня за нос.

В полном, как обычно, молчании вкушали мы рис с овощами и изюмом, зачерпывая ароматные горстки пальцами и отправляя их в рот. Потом пили сок манго. Но и после вкушения не стали говорить, это запрещено. Лишь снова умывшись после еды можно обращаться друг к другу. Таково правило.

— Хайя, Синхавармана и Вишялавармана, — обратился я к ним, уже направившимся было к нашим лошадям и верблюду. — Постойте.

Они приостановились, обернув ко мне лица.

— Где вы были все эти дни и ночи?..

Они смотрели на меня.

— Два дня и три ночи, — уточнил я.

— В пути, — сказал Хайя.

Остальные согласно закивали.

— В пути по острову? — снова задал я вопрос.

— Джамбудвипа[429] и есть остров, — отвечал невысокий круглоголовый Вишялавармана.

Его товарищ, сухощавый с глубоко запавшими глазами Синхавармана подхватил:

— И мы давно по нему держим путь, даже пребывая на месте, в Наланде. Дхьяна — это девятиступенчатое странствие, вы же знаете, учитель, начиная с уничтожения внутренней привязанности, когда созерцаемое саморазворачивается, потом вхождение в глубокую сосредоточенность, потом следует самадхи, когда грань между внутренним и внешним исчезает, затем бодхи, всецелое и совершенное созерцание истинной сущности всего, что уже можно считать окончанием пути, но и далее следуют ступени: проникновение в бесконечное пространство, и потом бесконечное восприятие, созерцание ничто, невосприятие и не невосприятие, и наконец ниродха-самапатти, прекращение волнения дхарм.