есо, которое гонит впереди себя Вихура с кривой ухмылкой.
И это колесо и есть история, о которой так тоскуют друзья Стаса.
И сейчас уже в воздухе ныли невидимые струнки. Скрипочки Вихуры уже дребезжали, но — беззвучно, как хлопок одной ладони дзен. Стас их предчувствовал. Они запевали в его крови.
Глава 24
И на следующий день ветер не стих. Но несмотря на это Адарак и Бандар с другими отправились после утренней трапезы в город, чтобы купить провизии. Махакайе, честно говоря, тоже хотелось пойти с ними, чтобы посмотреть город. Фа-сянь ничего не сообщает об этом городе в своих записках. И Махакайя хотел бы восполнить пробел. Впрочем, господин Пэй Цзюй, с которым он следовал до Балуцзя[189], рассказывал ему кое-что о странах, лежащих на западе. Сам он там не бывал, но читал отчеты чиновников, занимавшихся созданием управлений дуду, уездов и цзюньфу в Западном крае. Правда, об этих управлениях и о включении территорий в состав Срединного государства по секрету, с усмешкой, рёк Пэй Цзюй, с длиннющей, как обычно, жидкой, черной бородой и вислыми усами, — никто, кроме чиновников империи и самого императора, и не ведает. И вот, что ему доводилось читать об этой стране, где сейчас находился Махакайя. Государство Цаоцзюйто. В нем правят князья из Кана[190]. Войско — десять тысяч. Законы суровые, храмы еретические. За убийство и разбой — смерть. Обряд поклонения пышный — в зале с золотыми стенами и серебряным полом. Тысяча человек совершают жертвоприношение. Перед храмом лежит позвонок рыбы, и через тот позвонок проезжает всадник. Головной убор правителя в виде золотого быка. А престол его в виде золотого коня. Много слонов, лошадей, много пшеницы, благовония из Парфии — умусян: аромат пяти деревьев; ковры, киноварь, черная соль, много диких быков, синий коль[191].
Но Махакайя уже видел, что тот картограф, чьими сведениями пользовался добрый господин Пэй Цзюй, ошибался, указав, что Цаоцзюйто находится к северу от Цунлина[192].На самом деле, Цунлин — на севере, и таким образом, это государство — к югу от Цунлина. И, говоря о еретических храмах, тот картограф умолчал об этом, например, монастыре. Храм Будды, говорят, есть еще и в стенах города, и есть другие храмы Будды в этой стране.
Махакайе хотелось увидеть и тот великий позвонок рыбы, через который можно проехать верхом, и многое другое. Да все монахи монастыря Приносящего весну фламинго ждали обещанного продолжения рассказа о пути за книгами. И, когда все устроились — не в вихаре, а в зале для дхьяны, — Махакайя повел свой рассказ, снова видя этот путь и себя рассказывающего, но и себя какого-то иного, совершенно непостижимого, как обитатель иных миров, чья жизнь нагнала его в этом монастыре или, скорее, чью жизнь он догнал, коснувшись протуберанца на лбу Татхагаты. И теперь это его весьма смущало. Потому что, возможно, свидетельствовало о невыходе из круговорота сансары, не в том смысле, как это бывает у бодисатвы, осознанно принявшем решение после достижения ниббаны остаться по сю сторону и проповедовать живым существам дхарму. Что-то свидетельствовало о его будущей вовлеченности в круг сансары, как вовлекаются палые листья и соринки в водоворот… Круг воды, вспомнил он «Абхидхармакошу», лежит на другом круге — и это круг ветра.
Рано утром он немного поведал об этом верному и проницательному Хайе. Но тот не смог ничего сказать. Ему нужны были подробности. А их и сам Махакайя не схватывал. В том-то и дело, что его кружило, как в вихре, в сфере чувственного мира. И он лишь догадывался, что этот мир еще не наступил.
В ацининском монастыре идти вместе с монахом-странником вызвались сразу четверо монахов. И они все загорелись желанием идти в Индию. А настоятель не отпустил их. Но там десять монастырей, исповедующих, правда, только «малую колесницу».
— Может быть, поэтому настоятель и не захотел отпускать монахов со мной, приверженцем «большой колесницы». Хотя между обоими учениями нет вражды и неодолимых преград, как известно. Одно переходит в другое. В «малой колеснице» просто мало людей, а в «большой» — больше. «Малая» может доставить к цели лишь монахов, а «большая» и мирян, соблюдающих правила. Цель — ниббана. Но я же не мирянин, монах. И не ем вообще мяса, тогда как тамошние монахи примешивают к еде три чистых вида мяса, то есть монахи не видят, как убивают это животное, не слышат об этом и не подозревают, что это совершено именно для них. Как это возможно, спрашивал я у настоятеля. И наверное, мой вопрос не пришелся ему по сердцу, потому настоятель воспретил монахам сопровождать меня, хотя и снабдил меня на дорогу съестными припасами. И мы расстались.
Да ехал я дальше не один, а все с тем же господином Пэй Цзюйем.
Мы миновали Цюйчжи с храмами дэвов и с храмами и монастырями Будды, хорошими музыкантами и жителями в одежде из расшитой узорами шерстяной ткани и детьми, чьи головы еще при рождении сжимают досками, чтобы они приняли зачем-то уплощенную форму, — неужели поток мыслей изменится? И они станут какими-то необычными?
Слушавшие Махакайю монахи засмеялись.
— Монастырей там еще больше, около ста, и монахов тысяча. И несмотря на то что и там исповедуют «малую колесницу», двое монахов пошли со мной — до следующего города. Но то был опустошенный резней пограничный город, люди на его улочках мелькали, как тени умерших. И монахи шли не туда, а дальше со мной. В четырнадцати ли от того города по обе стороны реки стоят два монастыря, Восточный и Западный. Они изрядно украшены трудолюбивыми и чистыми монахами. В зале Восточного монастыря лежит светло-желтый нефрит большого размера — как морская раковина, со следами ног Будды. И в день поста раковина начинает светиться. Сюда является царь со своими подданными, чтобы слушать сутры и пребывать вне суеты и заботы. Там проводят шествие статуй. И этот праздник подробно описывал Фа-сянь. Только это было уже на той стороне пустыни, в Хотане. Но действо все то же: на украшенных повозках плывут статуи будд, дэвов, бодисатв, издали подобные храму, в хоругвях и под зонтами. И царь выходит их встречать босой, с поклоном, рассыпая цветы.
До Балуцзя наш путь с Фа-сянем совпадал. Между нами были два столетия и несколько лет. Но временами мне казалось, что мы идем рядом.
На мой путь накладывались иероглифы «Записок о буддийских странах». Страну на берегу Черной воды Фа-сянь называл Шаньшань. А сейчас это — Лоулань. Я спрашивал Пэй Цзюйя, не от Фа-сяня ли пошло это название? Не являлся ли ему дух Глубоких песков, которого теперь называют Шэньша шэнь? Но господин Пэй Цзюй отвечал, что название Шаньшань известно со времен Западной Хань[193], а название Лоулань еще древнее. Почему я его так называю? Лоулань? А не Шаньшань? И я подумал, что… из робости. Теперь бы так и ответил господину Пэй Цзюйю. Но тогда я был еще молод и хотел выглядеть лучше, чем был на самом деле. И ответил, что название Лоулань мне ласкает слух. «А не шуршит песком барханов!» — воскликнул, смеясь, господин Пэй Цзюй.
Глава 25
— …Еще дальше, за рекой, есть другой монастырь, Ашэлиэр называется. Просторно там и светло! Изваяния Татхагаты прекрасные. Прибыли мы затем в Балуцзя, где хороши ткани из шерсти и войлока и много монастырей, и монахов тысяча, а исповедуют опять-таки «малую колесницу». И тут мы расстались с господином Пэй Цзюйем. Он так и не удосужился узнать, есть ли у меня разрешение, или сделал вид, что не может и подумать об ином. На дорогу он снабдил меня деньгами и провиантом. Монахи, которые сопровождали меня из монастыря в Цюйчжи, отсюда повернули назад. А со мной захотели идти трое других монахов и один мирянин из Балуцзя. Правитель города подарил нам ослов, и на них и на коня мы погрузили провиант и воду. Но места уже были другие. Воды там оказалось вдосталь, и мы опорожнили бурдюки.
С пустыней мы распрощались. Я увидел ее сверху, когда наш маленький караван взошел на Ледяной перевал[194]. Далеко-далеко колыхалось желтое марево Большой Пустыни Текучих Песков. То были владения Шэньша шэня. И я не мог поверить, что мой остов не остался там белеть среди россыпей песчинок. В третий ли раз я здесь? Смерть еще не раз была близка, но в Большой Пустыне Текучих Песков я уже наполовину был мертв. И если бы не мой Бэйхай, точно остался бы там. Пустыня с тех пор тревожила мой разум. Я навсегда запомнил пещерные небеса, увиденные там.
Что такое пещерные небеса?
О них говорят последователи учения дао. Дун тань. Пещерные небеса. Это врата в иные миры, в миры бессмертных. В горах есть пещеры, и тот, кто вступит в них, узрит иное небо, иное пространство, изведает иное время. Эти пещерные небеса искал смотритель Сада вечнозеленой горькой травы Хой Цзы-юнь, служивший и живший в окрестностях Чэнду. Пребывая вместе со старшим братом в одном из тамошних монастырей, Махакайя и познакомился с Цзякутуном, как тот сам себя называл. К нему ходили монахи монастыря за цзя ку ту[195], ибо уже в ходу была поговорка: «Цзя ку ту и дхьяна одного вкуса». Цзя ку ту выращивали издавна в Поднебесной, особенно на юге, но и здесь, на юго-западе, тоже. Его принимали как лекарство от яда и всяких недугов, жевали и пили. Готовили листья на пару, измельчали в ступке, прессовали в брусок и кипятили с имбирем, рисом, солью, цедрой цитрусов, специями, молоком, добавляли и лук, и чеснок. Готовили салаты: свежие листья цзя ку ту размельчали и клали в сосуд, приправляли листьями апельсина, чесноком, красным перцем, солью и другими специями, а потом заливали родниковой водой. Но Хой Цзы-юнь считал, что цзя ку ту следует ссыпать в бурлящую воду, вращая сосуд с кипятком, тогда каждая