И вышли мы в местность Тысячи Родников, обрамленных с юга горами, а с других сторон равнинами. И еще там густые леса.
Внезапно мы услышали позваниванье колокольцев. Как будто по лесу шли богомольцы некие. Наш караван остановился. Мы ожидали увидеть фигуры паломников, но внезапно из-за деревьев появился олень. Прекрасный олень с рощей рогов и колокольцем на шее. Подняв голову, он глядел на нас и не убегал. Вскоре к нему присоединился еще один олень, потом другой, третий, олениха с олененком, еще одна и еще оленята. И у всех были повязаны ремешки с колокольчиками. И они мелодично пели. Животные совершенно не боялись нас. И мы смотрели во все глаза на них, а они — на нас не так уж и пристально, облизывали друг друга, щипали траву, один олень рвал зелень с ветвей, зеленый мох. Оленята затеяли игру. Мы созерцали это в благоговении. И ждали нового явления. И один монах пробормотал ошеломленно, уж не достигли ли мы Оленьего парка Сарнатха? И, думаю, в этот миг нас не удивило бы появление Татхагаты, читающего всё ту же первую проповедь оленям и пяти монахам о страдании и благородном пути, ведущем к его прекращению. А нас как раз и было пятеро: Тамачи, два монаха, Тумиду и я.
Но никто так больше и не вышел к нам. А Тумиду вдруг изловчился и, метнув аркан, накинул петлю на рога одного оленя. Но Тамачи тут же обрубил ее ударом меча.
«Безумец! — крикнул он. — Эти стада принадлежат кагану! Он покровительствует оленям. И всюду известен его указ об этом. Нарушившему указ — смерть. Потому среди этих оленей так много старых, посмотрите».
И мы действительно увидели оленей, покрытых седой шерстью, и снова подивились уму и сердцу кагана.
Тумиду ответил, что каган ведь не принял учение, почему же он поступает так?
«А ты его принял, но поступаешь вопреки этому, — сказал толмач весело. — Как разнообразен мир!»
И мы, еще полюбовавшись на оленей, продолжили наш путь и еще долго слышали серебристое позваниванье колокольчиков. В этих звуках будто пела оленья радость. И я поведал спутникам джатаку об олене.
Когда-то и Татхагата был оленем. И он питался плодами в лесу и травами. А на оленей охотился один зверолов. И он выследил этого оленя, устроился высоко среди ветвей с копьем. И Татхагата-олень вышел туда, но сначала присматривался и наконец обнаружил охотника. Тот, не утерпев, швырнул ему плодов. Олень же сказал, что раньше дерево не бросало ему плоды и лучше не поднимать так брошенное. И он повернулся и пошел прочь. А охотник в сердцах закричал, что это радость и удача оленя! Но пусть он бережется впредь! На что олень ему ответил: «Берегись сам, ибо ожидают тебя пять видов мучений в восьми великих адах».
Запомни эту джатаку, сказал я Тумиду.
«Указы и джатаки защищают оленей, слонов и птиц, но кто защитит меня?» — спросил Тумиду запальчиво. — «Ты сам». — «Как же это?» — «Очень просто: живи праведно».
«Ши-гао жил, — ответил Тумиду. — И где же он сейчас?» — «Надеюсь, ни в одном из восьми и восьми адов». — «А если их и нету вовсе?! — воскликнул Тумиду, и эхо вернулось от склона лесистой горы и ударилось о склон противоположной горы. — Ни адов, ни Западного рая, ни нирваны?» — продолжал Тумиду, щеря желтоватые зубы и с вызовом глядя на меня из-под меховой своей шапки. — «Но есть традиция, — сказал я. — И она осветляет жизнь уже здесь и сейчас».
«И ведет нас в Индию», — подхватил веселый Тамачи.
Тумиду хотел возразить, но в этот миг сверху что-то упало. Мы посмотрели. Это было гнездо. Пустое гнездо со следами скорлупок.
— Что это значит? — спросили монахи монастыря Приносящего весну фламинго.
Махакайя развел руками.
— Я не знал этого тогда, когда шел в Индию, не знаю и сейчас, когда возвращаюсь на родину.
Чаматкарана удивленно глядел на него, удивленнее, чем обычно.
— Стоило ли ходить так далеко? — тут же проскрипел Таджика Джьотиш.
Махакайя прикрыл глаза, раздумывая, и наконец ответил:
— Стоило ли тебе, уважаемый Таджика Джьотиш слушать мой рассказ?
Тот провел ладонями по серебристым щекам и сказал:
— Да, на них стало больше серебра.
— И у меня тоже, — ответил Махакайя, проведя ладонью по ежику волос на голове. — Но никакое серебро и злато познаний не наполнит смыслом то гнездо, упавшее с дерева в местности Тысячи Родников. И меня это радует.
— Как же вы, почтенный, — подал голос шраманера, — можете бороться с омрачающим неведеньем?
— Разве это неведенье? — возразил Махакайя. — В гнезде были птенцы, они улетели. И оно упало. Вот и все.
— Но именно тому человеку на голову и как раз в такой момент, — продолжил шраманера.
— И мы все теперь об этом размышляем на горе монастыря Приносящего весну фламинго, — сказал Махакайя, обводя жестом собрание монахов. — Наверное, для этого оно и упало.
— Для чего именно?
— Чтобы наполниться вопросами и остаться пустым.
— Не содержится ли здесь намек на шуньяту? Пустоту?
— Нет.
И монахи вдруг завздыхали облегченно, задвигались. В этот миг что-то произошло, и всем стало хорошо.
А Махакайя продолжил свой рассказ о пути в Индию. И это была дорога среди гор и степей, по берегам бурных узких и широких спокойных рек, через города, полные людей, храмов буддийских и огнепоклонников, полные торговых лавок, складов с пшеницей и проса, сухого винограда, вина; с чудесными лошадями, садами, высокими строениями, скульптурами будд. Каких только изделий не видели странники! Изящные кувшины и блюда, чаши из железа и стекла синего, зеленого, деревянные фигуры, каменные головы; всевозможные украшения из драгоценных ярко и тихо сияющих каменьев и даже из розовой соли — статуэтки верблюдов, казавшиеся живыми. Так что Тумиду не вытерпел и купил одну такую. Но потом она попала под дождь — это была бурная гроза, внезапно разразившаяся в открытой долине без деревьев, — и фигурка подтаяла, верблюд охромел. В конце концов его съели с супами и кашами. И Тамачи подтрунивал над Тумиду, мол, эх, никак тебе не избавиться от поедания животных, любишь ты их поесть. Тумиду злился. Да и жаль ему было потраченных денег.
Останавливались странники в монастырях, изредка в домах, куда их приглашал тот или иной правитель, которому хотелось услышать повествование о пройденных путниками странах, горах и пустынях.
Особенно изумлялись монахи изделиям из стекла красного и изумрудного цвета. В Поднебесной тоже умели из камней плавить цветные стекла, но такого совершенства тамошние мастера не могли достичь. Из этих стран Западного края издавна в Поднебесную приходили мастера стеклянных дел обучать своему искусству. Но и теперь на своей родине они всё делали лучше.
Караван двигался мимо грандиозных каналов, тянувшихся на много ли, с отводами, валами, шириной в двенадцать и больше шагов, с дамбами высотой в пять домов; иногда канал расширялся до тридцати шагов и больше. По нему бежала благостная вода, орошая поля пшеницы, хлопка, проса и риса. Правда, риса в тех краях было немного. Но в изобилии фрукты и сушеный виноград. Монахи поедали его горстями в домах знати, а то и в богатых монастырях, — в тех городах, чей правитель следовал истинному учению.
Однажды они пришли в монастырь у горы и разветвленного среди фруктовых деревьев ручья, и на стук к ним вышел монах с красным лицом — да, цвет его кожи был чуть светлее его одеяния. И нос у него был, как лал[231]. А глаза ярко голубели. И звали его Паталопала[232]. Он пригласил путников в монастырь Ирина[233]. Здесь не было стен. Стояла одна облупленная ступа, неподалеку жилище из глины и небольшой храм с деревянным Буддой, держащим лотос из синего сапфира, с огромным лалом голубиной крови[234] посередине, а также с росписью птицами, цветами и бодисатвами.
Все засмотрелись на лотос необыкновенной красоты. Казалось, в камне сияет целая вселенная и синие лепестки знаменуют бесконечность.
С трудом оторвавшись от этого зрелища, Махакайя спросил, а где же остальные монахи? Паталопала ответил, что больше никого нет. Это был монастырь одного монаха. Он сам его выстроил, получив благословение настоятеля монастыря из города.
«Но там же нет монастыря», — возразил Махакайя, имея в виду только что пройденный небольшой одиноко стоящий город, населенный ханьцами.
Когда-то этот город разграбили тюркюты, но потом ханьцы снова заселили его и отстроили. Город был мал, но чист и уютен. И речь его жителей отличалась благородством, — это была речь Поднебесной.
Паталопала потрогал свой алый нос и согласился. Но за благословением он ходил совсем в другой город, очень далеко.
«А что же случилось с вашим лицом?» — поинтересовался Тумиду.
Паталопала ответил, что у него слишком горячая кровь, а Тумиду слишком любопытен и нетерпелив.
Они ночевали в этом монастыре и утром отправились дальше. Земли вокруг простирались весьма плодородные, тучные пастбища с табунами лошадей, стадами овец, у которых были толстые хвосты, наполненные жиром. Им попадалось множество городов и селений. И в каждом был свой правитель.
Путники уже и забыли о монастыре Ирина и его настоятеле с красным лицом, как вдруг в городе Белые Воды на постоялом дворе, где они остановились, послышались голоса: кто-то громко спрашивал о путниках из Поднебесной, и ему отвечали, что здесь есть такие. А затем перед ними предстал Паталопала в запыленной одежде. Он поклонился Махакайе и сказал, что, если бы ему не помог один человек, он так и не смог бы догнать их. У него ведь нет ни лошади, ни мула.
«Зачем же было так спешить?» — спросил Махакайя.
«Я хочу, чтобы вы передали лотос в Индию», — отвечал монах.
Махакайя и остальные посмотрели на его руки, но они были пусты.
«Лотос?» — переспросил Махакайя. — «Да». — «Но… где же он?»
И Паталопала посмотрел на Тамачи, потом на Тумиду и, помедлив, кивнул на него: «У него».