Это был дом аргбеда. Солдат, который привел их, взял колотушку на цепочке с птичьей головой и несильно ударил в небольшой медный гонг у двери, вскоре та открылась и появился другой солдат, как и первый, бородатый и смуглый, в кожаном доспехе, в шишаке и с мечом у пояса; он провел вошедших полутемным коридором и жестом велел идти дальше.
Здесь была большая зала, украшенная коврами, щитами и оружием. На деревянном возвышении, покрытом красной тканью, сидел аргбед.
Таджика Джьотиш склонил голову, приложив руку к сердцу. То же сделал и Махакайя. Потом он взглянул на аргбеда. Тот сидел, облокотясь на подставку в виде головы какого-то зверя и разглядывал Махакайю. Был он немолод, с огромными черными и уже серебрящимися усами, но с чисто выбритыми тяжелым подбородком; лоб бороздили морщины. Темно-зеленый шелковый халат облегал могучие плечи и широкую грудь; длинные волосы крепко охватывал голубой тюрбан. Насмотревшись, аргбед разлепил толстые губы и что-то громово вопросил. Таджика Джьотиш снова приложил руку к груди и с поклоном ответил. Аргбед помолчал и потом, вперив темный взгляд в Махакайю, что-то велел.
— Говори, — перевел Таджика Джьотиш.
И Махакайя начал говорить. Он рассказал, из какой страны явился и куда теперь держит путь. Услышав о цели его странствия, аргбед потребовал разъяснений. Тогда Махакайя и поведал об этой традиции — путешествии за священными книгами.
— Это как посвящение? — спросил аргбед.
Махакайя на мгновение задумался и кивнул.
— Да.
— Посвящение в монахов букв? — снова спросил аргбед насмешливо.
«Буквы складываются в знаки, как звезды на небе», — так ему отвечал Таджика Джьотиш, пересказывая потом Махакайе все речи. Аргбед старика слушал снисходительно. Тот говорил ему о большом упорстве Махакайи и всех его спутников, о благосклонности царей Индий к путникам, о том, что в Поднебесной все с нетерпением его ожидают — с книгами и рассказами о пройденных странах, в том числе и об этой стране Цзаоцзюйчжа и городе Хэсина.
— Так ты человек писания? — спросил аргбед, глядя на Махакайю.
— Не отвечай утвердительно, — предупредил Таджика Джьотиш.
— Я человек учения Татхагаты, — сказал Махакайя.
Аргбед хмыкнул.
— И что же тебе нужно? — спросил он, поглаживая кончики усов.
— Он просит отпустить ни в чем не повинных его спутников.
— Они оказали сопротивление моим стражникам, — возразил аргбед. — И должны понести наказание. Кроме того, один из них араб. — И тут глаза аргбеда сверкнули. — И мы должны допросить его со всем тщанием. Это всё, — добавил он, расправляя плечи и небрежно поводя тяжелой дланью в воздухе и прикрывая потом ею глаза.
Но Махакайя возразил, что аргбед обо всем может расспросить его, он наставник этого, так сказать, странствующего монастыря, хотя и не все в нем монахи, и именно он отвечает за всех людей в караване.
Аргбед отнял ладонь и изумленно посмотрел на монаха.
И затем он громово молвил — так, что задрожали своды этого зала.
— Нам лучше сейчас же уйти, — пробормотал старик.
Но Махакайя на своем пути не раз встречал правителей, были среди них и те, кто держался высокомерно, сурово, были и те, кто угрожал ему. И он снова обратился к аргбеду с речью. Тот не стал его слушать и — поверх голов — что-то приказал воину, стоявшему у входа. Но тогда к нему воззвал старик Таджика Джьотиш. Шамкая беззубо, он говорил горячо и быстро, жестикулируя и возводя глаза вверх. Странно, но аргбед его выслушал. А когда старик закончил, снова повел тяжелой рукой в воздухе, отпуская их. И старик просто схватил Махакайю за край одеяния и повлек за собой.
Глава 36
— Мы побывали в пасти льва! — громко проговорил Таджика Джьотиш, выведя свою лошадь из ворот.
Его санскрит был неведом стражникам. Он посмотрел сбоку на Махакайю, готовясь лезть на лошадь.
— Мне доводилось бывать в Пасти Пяти Львов, — отвечал ему Махакайя, окидывая взглядом всё такие же туманящиеся от пыли городские пространства. — Есть такое ущелье в стране Фулишисатанне неподалеку от ее столицы — Хубины[242].
— Ущелье! — с негодованием воскликнул старик. — Этот Аспанак хуже любого ущелья, проглотит и не поперхнется!
И Таджика Джьотиш попытался взобраться на лошадь, но у него не получилось. Махакайя, увидев это, подошел и предложил помощь. Старик не отвечал и снова повторял попытки. Махакайя все-таки подсадил его, а потом и сам сел верхом. И они направились вниз по дороге, спускавшейся косо от цитадели.
Пока ехали по городу, старик молчал. Снова тянулись узкие улицы, застроенные глинобитными домами. За всадниками увязались сперва собаки, потом и детвора. Жители города, мужчины в халатах и высоких шапках и тюрбанах и женщины в длинных платьях и легких покрывалах на головах, останавливались и почтительно здоровались со стариком, потом с любопытством взглядывали на его спутника. Впрочем, жителей им попадалось совсем немного, все-таки пыльный ветер мешал дышать, говорить, смотреть и что-либо делать, и жители предпочитали лишний раз не высовываться из своих убежищ.
В стороне осталась торговая площадь, почти пустая, за исключением троих-четверых лавочников, которые все-таки пытались что-то продать под своими навесами, несмотря на погоду. Позади площади в окружении вытянутых тополей возвышался храм огнепоклонников — четыре каменные колонны на высоком постаменте из глины и камней, увенчанные куполом. Позади небольшая постройка, в которой и хранился священный огонь, возжигаемый по особым дням на алтаре. Подобные храмы Махакайе уже доводилось видеть, но и другие: без крыши, и они всегда почему-то волновали его. Огнепоклонники считали куполом таких храмов небо.
Когда они оставили наконец позади город, старик, отпустив поводья, сложил руки у груди вознес молитву Авалокитешваре. Последовал его примеру и Махакайя.
И только в монастыре Таджика Джьотиш сказал, что Махакайя был на волосок от погибели, ну, по крайней мере, от заточения, но аргбеда Аспанака остановили только звезды.
— Как это? — не понял Махакайя.
— Твоя звезда Небесного Волка, — отвечал Таджика Джьотиш. — Я сказал, что Небесный Волк ведет тебя тропой удачи и никакие звезды не препятствуют. Тем более не должны препятствовать и люди. Так истинней.
— А его звезда? — спросил Махакайя устало.
— Его звезда, как и звезда всех огнепоклонников, — Тиштрйя[243].
Махакайя вопросительно взглянул на старика.
— Божество дождя, воин и белый конь. Она и твоя звезда — Мргавьядха, или Небесный Волк, или Сван — Пес. У них есть даже песнопение, посвященное этому Тиштрйе, яшт. — Старик погладил щеку. — В городе есть песнопевец Девгон. Надо было к нему заехать и послушать… Думаю, тебе придется еще туда вернуться. Сейчас во дворце нет Фарнарча. И без него, аргбед, наверное, не станет казнить задержанных…
— Фарнарч?
— Да, марзпан[244] этого города Хэсина и всех земель окрест, Фарнарч Чийус. Он в отъезде по приграничным крепостям. После битвы при Нехавенде[245] здесь очень неспокойно. Все ждут с часу на час арабов. И вот пожаловали вы, с арабом. — Старик развел руками.
— Слышно, — проговорил Чаматкарана, — шахиншах Йездегерд Третий направляется со всем двором сюда, чтобы найти в этих горах спасение.
— …И навлечь погибель на нас, — сказал старик.
— Монахи далеки от сражений, — возразил Чаматкарана.
— Наставник, разве вы не слышали о бесчинствах этих диких пастухов пустынь?! — воскликнул старик. — Что они творили после сражения при Кадисии…[246] И захвата столицы… Золото у них сыпалось из дырявых мешков. И плавало в крови. Их предводитель поклялся бить горожан, пока кровь не потечет из-под ворот. И его воины устали от избиений и тогда стали поливать улицы водой. Вода смешивалась с кровью и красной рекой вытекала из ворот. И только тогда этот Умар успокоился.
— Говорят, это был не сам Умар, а его полководец, — возразил Чаматкарана. — Ваккас.
— Чего они хотят? — произнес Махакайя.
— Утвердить свою веру. Бог их… Олло. Он явился человеку, который у них считается учителем. Неграмотный пастух или торговец верблюдами.
— Снова… верблюды, — с усмешкой заметил старик.
Махакайя и Чаматкарана посмотрели на него.
— Заратуштра огнепоклонников означает Староверблюдный. Или: Хозяин старых верблюдов, — проговорил Таджика Джьотиш.
Чаматкарана возвел на него свои удивленные глаза. Он напряженно всматривался в старика, словно тот мог дать ответы на все его вопросы.
И старик кивнул.
— Да, да… Вместо Приносящего весну фламинго они поставят свой храм, если придут. А они придут вослед за Йездегердом Третьим. Говорят, они уже всюду. Воюют с Да-Цинем.
Махакайя отрицательно покачал головой.
— В Индиях их еще нет.
И все трое задумались.
Перед сном Махакайя пошел проведать найденного человека. Ему уже сказали, что никто не смог его опознать. Но, судя по всему, это перс, по крайней мере, точно — огнепоклонник, у него авйанхана, плетеный шнур, трижды обвязанный вокруг пояса и завязанный узлом спереди и сзади, и это означает следование тройному правилу: благой мысли, благой речи и благому деянию. И нижняя рубашка расшита звездами. Он лежал в паритране, приюте для больных, небольшом глинобитном доме, стоявшем отдельно. У входа сидела собака. Она встала и завиляла хвостом, словно старому знакомому. Несомненно, эта собака тоже могла стать героиней джатак, подумал Махакайя. В сумерках он сначала увидел только лежавшего на кхатве, кровати; прислушался: дышит ли? И вдруг уловил дыхание сбоку, оглянулся. Это был Кисалая. Махакайя от неожиданности вздрогнул.
— Шраманера?..
Кисалая молчал.
Махакайя кашлянул тихо в кулак.