Wie schlau für Ernst du achtest,
was wir zum Scherz nur beschlossen!
Die liebliche Göttin, licht und leicht,
was taugt euch Tölpeln ihr Reiz? —
что значит примерно следующее:
Хитро всерьез ты принял то,
что мы в шутку решили!
Прекрасен богини светлый лик,
зачем, вам, грубым, она?
Это из либретто, там они продавались перед театром. В общем, тут является полубог огня Логе, который и составлял договор с шабашниками. И он рассказывает про Альбериха и русалок, а главное — про золото Рейна, из которого можно сковать кольцо мира. То есть — власти над ним. Вотан загорается, вопрошает, как его раздобыть. И этот плут Логе просто отвечает:
Durch Raub!
Was ein Dieb stahl, das stiehl'st du dem Dieb;
ward leichter ein Eigen erlangt?
(Грабеж!
То, что вор взял, —
у вора возьми:
что может быть проще, скажи?)
Не напоминает ничего тебе этот лозунг? Сказано — сделано. Вотан с Логе отправляются и просто отбирают золото и кольцо у Альбериха, а потом вынуждены все золото уплатить за Фрейю да еще и кольцо отдать. Скажешь, какие благородные боги и полубоги? Отнюдь. Чем и интересен вообще-то Рихард наш Вагнер. Дело в том, что у всех у них там появляется слабость в членах из-за того, что садовница Фрейя не покормила их вовремя молодильными персиками, тьфу, китаизм въелся, как порох, за дни нашей боевой юности, — яблочками. Да и потом инь — та еще сила, как вода, что точит, точит камень-ян и подтачивает, тот кренится в нужную ей сторону. Фрикка, супруга Вотана, свое дело знает.
Так все просто?
Нет, mein Genosse. На то и Рихард Штраус… оговорился — Вагнер. Тут еще происходит сеанс вызывания богини из земных недр, и она является и серьезно предупреждает патрона о последствиях владения золотом и кольцом, — Альберих, заплативший за него возможностью любить, то есть вообще утративший эту способность, проклял и злато, и кольцо. И Вотан с большой неохотой уступает этим зловещим предсказаниям, зудению жены. А также его уступка продиктована нехваткой витаминов, что содержатся в молодильных яблочках. Ну и в последнюю очередь нежеланием схватки братьев Фрейи, — они уже прибыли, — с шабашниками и вообще желанием все-таки поддерживать хоть какое-то соблюдение законов, договоров и своей репутации главного и мудрого. Вот такой коктейль смыслов, поводов, желаний. Все прозрачно, каждая составляющая ясно различима, но в итоге это сливается в тот самый… забыл определение, в общем, синтез. И связывает все музыка. Музыка. Она течет, как расплавленное золото. Вагнер тот еще алхимик.
Коротко говоря — я покорен. Чего и всем вам желаю.
P. S. Да, чуть не забыл. Чем эта первая опера закончилась. Предсказание насчет злата начало сбываться. Брат-шабашник прибил брата, чтобы зацапать, как сказал бы Сунь Укун, все золотишко и кольцо, и убрался восвояси. Брат Фрейи вызвал грозу, чтобы очистить место преступления. А другой брат выстроил радугу к замку Валгалле. И все эти боги пошли по ней в замок. Умельцы электрики отлично наладили эту подсветку.
Глава 43
Mein Genosse! Продолжу с твоего позволения.
Я понимаю, что действую несколько навязчиво. Но вот что говорил Заратустра: «Смотри, — говорила она, — я всегда должна преодолевать самое себя»[267]. То есть это жизнь говорила Заратустре, а он — нам, а я, сирый горемыка, тебе. Жизнь погибает, чтобы возродиться. В преодолении — воля к власти. И каждый из вас должен к этому стремиться, преодолевать свою лень и свое непонимание, чтобы становиться господином. Снова наш Заратустра: «А где есть жертва, и служение, и взоры любви, там есть и воля быть господином». Вот и я приношу, можно сказать, жертву, талдычу, как рек бы Сунь Укун, про горние выси музыкальные, чтобы и вы почувствовали себя на высотах господами. На господствующих высотах — господа и живут А? Как тебе мой афоризм? Я его не стырил, как сказал бы Сунь Укун, ни у Ницше, ни у кого-то еще.
Итак, на следующий день я очнулся и, пока брился, вспоминал сны, дикие, прямо скажу. Увы! Человеческое, слишком человеческое преследует нас. Куда деться от природы? Мы ведь молодые представители рода человеческого, мужского пола. Да и представителей женского пола это гнетет. Только, как говорят, немного в иной степени. В общем, снились мне вовсе не долы и горы и театр с оркестрантами, а сплошное взаимодействие инь — ян. Я даже аппетит потерял. Утреннюю кашу с маслом и кофе со сливками употреблял совершенно, как сено, — ну клички просто так не дают, верно? Сослуживцы спрашивали о впечатлениях, отпускали какие-то шутки — тут ведь тоже, как во всем мире: по статистике любителей классической музыки два или три процента человечества. А у нас так и того меньше — один. Процент по кличке Конь. Как говорил Заратустра: «Среди народов жил я, заткнув уши, чужой им по языку, чтобы их язык барышничества и их торговля из-за власти оставались мне чуждыми».
Ведь можно и музыкой затыкать уши, знал ли ты об этом, mein Genosse?
Старался я только не попадаться на глаза командирам, боясь чем-нибудь раздражить их, и не угодить в итоге в ту чашу, полную золота, по именованию Байройт.
И после завтрака еще раз придирчиво осмотрел свою лошадиную личину, нос, снова прижег одеколоном легкий порез от бритвы на кадыке и сразу припустился иноходью на вокзал. Ну то есть иноходью — до трамвайной остановки. А дальше уже ехал. С обеих сторон деревья, солнце в окна полыхает. Чисто, уютно, мостовые, дома невысокие. Тут обратил внимание на сидящую рядом девочку с косичками и бантами. Насупленная, губы надутые, вот-вот заревет. Что-то подсказало: соотечественница. И точно, когда я к ней обратился, она по-русски и ответила. Сначала зыркнула-резанула, как сказал бы Сунь Укун. Но потом все-таки заговорила. Призналась, что не все у нее в порядке. А что не так? Да что, что — всё, у папы командировка заканчивается. Не хочешь уезжать? Не хочу-у-у. Тут друзья и среди наших, и среди плауэнцев. А там ни друзей, ничего и никого, кроме дедушки с бабушкой, которые вечно ворчат, поучают и вообще недовольны их местом проживания, неметчиной. Особенно дедушке это не по сердцу… А что там хорошего у них самих? В Челябинске этом? Одни трубы и заводы. Тоска зеленая, точнее — дымная серо-буро-малиновая. В противогазе ходи. И школа какая? А тут — какие классные доски, штативы для пособий там всяких, пособия в золотистых рамочках, в биологии шкаф, полный птиц и фруктов всяких. Что, прямо птицы и фрукты? Ну чучела и восковые фрукты, а всё будто настоящее. Там такая ярко-желтенькая колибри! Так и хочется ее в ладошках подержать… И унести? Ха-ха… Нет, зачем. Тут все очень честные. Велик где хочешь бросай, никто не притронется. А у моего брата двоюродного, Владика Морозова, украли даже из сарая. В Челябинске. А кабинет химии — во-о-бще-э-э… Столько реактивов, и на каждом уроке опыты, дым столбом, стенки качаются. Зоологичка показывает строение голубя, совы, медведя через диапроектор, накладывает кровеносную систему, потом, нервную, потом лимфосистему. И чуть что — кино: по истории, географии, физике. И живая музыка на танцах. Какая? Здоровская. Военные дяди с гитарами, трубой, ударником приходят. Только плохо, девчонок больше. В нашем классе восемь девочек и только три мальчика, да и тех привозят. Откуда? Из Бад-Эльстера. И что же, друг с дружкой танцуете? Да нет, с малышней из седьмого, шестого…
Она вышла на своей остановке. И только стал я ее ободрять, внушать, что можно и в Челябинске все это устроить… И тут она подскочила как ужаленная, и порхнула, и таким взглядом меня наградила, что мне стало, как говорил Верещагин из «Белого солнца», обидно. За Челябинск.
Но скоро трамвай и к вокзалу подкатил. Вокзал довольно стандартный: прямоугольная коробка из стекла и бетона, площадь пустая и унылая. Очень неприглядно. Да. Так что зря уж эта юная особа убивается. Не так все здесь идеально, будто сплошь девятнадцатый век и далее — назад, в прошлое. Тут тоже новостройки. Бетонные панельки и прочие прелести нашего века. Века минувшие все-таки война проредила. Надо будет у Любы спросить, отчего это нам больше нравится, ну, Дом на Котельнической и старые переулки — Газетный, Никитский, или Кудринская площадь с особнячком, в котором живал Петр Ильич Чайковский, единственный, кстати, дом в Москве, хранящий дух его живого пребывания. Хорошо сказано? Сунь Укун так в жизнь не выскажется. И наверное, никто больше в нашей банде. Не хвалюсь, а констатирую. Видать, неспроста говорят, что есть во мне что-то блоковское. Только я больше на Коня похож. А Блок — меньше, но тоже чуть похож. На такого, знаешь, породистого рысака. У Серова я видел в Третьяковке портрет такого коня. Ну, точнее, портрет князя Юсупова, но мне там больше конь, конечно, понравился. Это тот портрет — их несколько с конем, — где с папироской он. Князь, а не конь.
О ком вообще-то я рассказываю? Уже запутался. Не серчай, mein Genosse.
Ладно, не буду тянуть за хвост… К делу.
Снова — Байройт. Вокзал тут осовременен, но благородная старина видна, сохранена. Да и весь Байройт таков. Еще бы! Град полубога.
До начала представления было время, и я пошастал, как сказал бы Сунь Укун, по мостовым, глазея на строения старинные. Ну это все преимущественно века восемнадцатый да девятнадцатый. Тридцатилетняя война в первой половине семнадцатого погромила там прежние постройки основательно. Хотя и бомбардировщиков не было, а? С чего это вообще люди так изводят друг друга, ты еще не выяснил? Вот конкретно эта тридцатилетняя началась как религиозная война. Чехи ее замутили, как сказал бы, сам знаешь кто. Поднялись против католической церкви. Чехи были преимущественно протестанты. Терлись, терлись противоречия и, когда матерьялы разогрелись, оно и полыхнуло. Но за религиозными противоречиями на самом деле — она, старая песнь нибелунгов, воля к власти, златое кольцо. По сути, злато. Ведь это синонимы. У кого власть, у того и злато. И наоборот.