— Да, — откликнулся Махакайя.
Здесь еще не начиналась Индия, но она уже была рядом. И о ее близости свидетельствовали монастыри нашего учения. Они снова стали нам попадаться, и нам уже не приходилось гадать и надеяться на гостеприимство случайных людей, знатных горожан или правителей. Разглядев среди строений белеющую ступу, мы сразу направлялись туда. Мы прошли страну Духоло[292], запертую Железными Воротами на севере, Большими Снежными Горами на юге, на западе граничащую со страной Параса[293] и разбитую на двадцать семь владений. Начиналась зима. Хотя и было тепло, но всюду стояли туманы, сыпались дожди. И монахи предавались отрешенной жизни. Нам предлагали тоже прекратить поход и остаться на это время в том или ином монастыре. Но, благодаря настоятелей, мы неустанно шли дальше. Хорошо, что нам всем подарили зонты в Дами[294], там оказался мастер, научившийся у одного пришельца из Поднебесной делать зонты от солнца и от дождя. Только вместо бамбуковых палочек он использовал ивовые, не столь прочные, но зато гибкие, выдерживающие напор сильного ветра. И мы хлюпали по грязным дорогам. Но прежде полюбовались ступами и изваяниями Будды в Дами. Там монахи, которые шли из Балуцзя и претерпевали столько лишений и страхов, оставили меня, признавшись, что пересечь великую Фочу у них уже нет ни сил, ни желания. На время дождей они хотели предаваться созерцаниям в монастыре, а весной уже примут решение: возвращаться ли в Балуцзя, что остался за Железными Воротами, реками, странами и городами Холисимицзя, Бухэ, Самоцзянь, Цзебудана, Судулисэна, Мимохэ, Большой Песчаной Пустыней, Фэйхань, Чжэши[295], Нучицзянь, Гунъюй, Далосы, Белыми Водами, Тысячей Родников, Большим Чистым озером, Небесными Горами с Линшань — Ледяной Горой, — там где-то на краю смертельно полной чаши Большой Пустыни Текучих Песков и зеленеет их город, покинув который, они, трое монахов, пошли со мной. Одного из них похоронили. Остались двое. И мы простились с ними, Ши Анем и Каном, и переплыли на лодках широкую разлившуюся мутную и холодную Фочу. Мы остались вдвоем с Тамачи. Тому хотелось идти дальше и учить языки Индии, он был настоящей породы толмачей. Уже с другого берега мы увидели стоявших на том берегу Ши Аня и Кана, фигурки их были как два робких деревца. И я верю, что проделанный путь наполнит их сердцевину живительными соками и они густо будут зеленеть и давать успокоительную тень сподвижникам. Ведь путь — как книга, полная сутр. Но и всяких иных речений и учений. И от них не надо прятаться. Иноверцы — это те, кто избрал другой путь, окольный, на наш взгляд, уводящий в сторону, в бурьян и колючки и бесплодные пески. Но и в их пути, в их старании есть смысл и опыт, и лучше знать его. Вспомните, о монахи, как нам помог сон Чжуан Чжоу о бабочке, а ведь этот мудрец придерживался иного учения — дао.
— Вот поэтому я и слушаю Девгона-песнопевца, — сказал Таджика Джьотиш, взглядывая на Чаматкарану и других монахов, которые, видимо, порицали его за дружбу с иноверцем и жрецом.
— Кто спорит, — произнес Чаматкарана раздумчиво, — любое знание лучше неведения. Но может быть ядовито и заразно.
— Учение Будды противоядие, — сказал Таджика Джьотиш. — И не боится же Девгон-песнопевец слушать меня? — напомнил он.
— После этого он купается в корыте у коровы! — воскликнул один монах, и все засмеялись. — То-то и от тебя, Таджика Джьотиш, попахивает.
— Пусть лучше попахивает коровьей очищающей мочой, чем грязным козлом, как от некоторых, — ответил Таджика Джьотиш, беззубо улыбаясь и взглядывая на того монаха.
Монахи смеялись.
— И потом, запах коровы — запах Индии, — добавил торжественно старик.
…И далее мы шли в Хо[296], потом в Фоцзялан[297] и наконец вступили в Фохэ[298]. И уже дыхание Индии здесь было ощутимо: жители называют свою столицу Малой Раджагрихой, что значит Дом Царя. Правда, жителей там и не так уж много. Но гостей более чем достаточно. Ведь через Фохэ проходят пути торговли Поднебесной и многих стран, отсюда открываются дороги в Индии и на запад, в Да-Цинь. И в стране множество монастырей Будды — около ста, а монахов больше трех тысяч. Хотя едут они все только на малой колеснице. Вне городских стен большой монастырь Навасангхарама, возведенный царем в древние времена. Здесь слагались прекрасные шастры, сверкающие слогом, как тамошнее изваяние Будды — драгоценными каменьями. Тамачи, правда, со вздохом вспомнил лотос с рубином того настоятеля Паталопала из монастыря Ирина, — но лучше его назвать не монастырь Ручья, а монастырь Одного человека, — и сказал, что лотос не померк бы рядом с этим изваянием, которым, как рассказывали, желали завладеть многие древние цари.
Здесь мы увидели изваяние Вайшраваны, и я вспомнил Шэньша шэнь, духа Глубоких Песков, воплощение Вайшраваны, того незнакомца в тростниковой шляпе и тростниковом плаще. И, заглянув в каменные глаза изваяния, я узрел оранжевое сияние Большой Пустыни Текучих Песков. Монахи утверждали, что это изваяние оберегает обитель издавна. Каган хотел разорить монастырь и направился сюда с войском, но в ночь увидел сон, в котором ему явился Вайшравана и поразил его в грудь. Пробудившись, каган раскаялся и повернул коня. В дороге у него и остановилось сердце.
Там мы видели кувшин, из которого умывался Татхагата, играющий всеми цветами радуги. И теперь, когда идут дожди и встает радуга, я, Махакайя, спешу подставить дождю лицо, ибо радуга и есть кувшин Будды. Еще там хранится сияющий зуб Будды. А также есть метелка Будды, которая при взмахе вспыхивает искрящимся ветром. Рядом с монастырем ступа, полная реликвий и разных драгоценностей. Иногда оттуда доносятся звуки, говорят, что драгоценности начинают петь. И от ступы ночью исходит свет, как от встающей луны. Пройдя на юго-запад от монастыря, мы нашли Вихару Странствующих. Здесь сходятся дороги и собираются необыкновенные люди, чтобы обменяться своими знаниями. Каких только лиц мы там не наблюдали! Смуглые с раскосыми глазами, светлые с серыми и голубыми глазами, желтые, даже совсем черные — но на всех лежала блаженная печать далеких дорог с именем Будды на устах. И глаза лучились светом, будто омытые из Кувшина Татхагаты. А речи были спокойны и редки. Да, там мало говорили, — не то что я, Махакайя, уже какой день наполняю ваш слух словесами. Но таков уж мой удел. И мне далеко до тех мудрецов в бедных ветхих одеяниях, в растоптанной и зачастую драной обуви, с мешками, в которых весь их дом, все их имущество. И многие, прослышав об этой Вихаре Странствующих, направляли свои стопы сюда, чтобы обрести истинный Дом. Но — ненадолго. Пути, расходящиеся во все стороны, звали их. Как сказал один из них, черный губастый с единственным глазом, сухой, как щепка, но щепка крепкого дерева: «В пути обретаешь живознание». И это, о монахи, главная весть, полученная мною в путешествии. Я сейчас передаю ее вам. Айдхабхарт аджмасья[299] звали его, и он таким и был, джанги из Зенгибара[300], с великим оружием — красным сандаловым посохом, срубленным им в горах острова Страны Льва. И это он поведал нам о дальнейших дорогах, простирающихся за Большие Снежные Горы, полные демонов и тысячи ветров… И самого Айдхабхарта аджмасью — высокого, с жилистой шеей, прокаленного солнцем до почти черной красноты, как его посох, в выцветшем одеянии, с одним сияющим глазом и прорехой в крепких белейших верхних зубах, — местные жители принимали за демона. Второй глаз он потерял не в битве или драке с разбойниками, его выклевал стервятник, когда этот человек, Айдхабхарт аджмасья, лежал без сознания в горах Туфаня[301]. «И тогда, — сказал он нам, — в мой манас[302] вошло солнце. И я стал видеть, как четырехглазая собака огнепоклонников смерть. Только я стал собакой одноглазой». Говорят, что особые собаки огнепоклонников, с черными пятнами над глазами, видят смерть и прогоняют духа ее. И, взглянув на меня, он молвил, что моя смерть еще за песками, горами и морями и принесут ее на крыльях дикие гуси. А потом он посмотрел на Тамачи… и ничего не сказал.
Навасангхарама, большой монастырь, ранее был храмом огнепоклонников. Говорят, именно сюда, в Фохэ, пришел мудрец Заратуштра. Откуда он явился, никто толком не знает. Рассказывают, что родина его на далеком варварском севере, на равнине у цепи гор. Здесь, в Фохэ, его приветили тогдашний царь и его царица. И тогда всюду стали возжигать в храмах огни. Но потом пришло учение Будды, и великий ревнитель веры Ашока построил храмы и ступы. И этот храм стал местом нового учения.
Город окружают две стены, одной, как и здесь, в Хэсине, обнесена цитадель, а второй — уже дома жителей; но подальше проходила и третья стена, охраняющая окрестные селения, пашни, рощи и пруды. Вторая стена была самой высокой и широкой, поперек нее можно сделать тринадцать шагов. Там было шесть ворот, одни из которых назывались Индия. И в селении неподалеку жили выходцы из этой страны. В городе были улицы: Плетельщиков корзин, Серебряных дел мастеров, Золотых дел мастеров, Гончаров, Веретенщиков. Среди парков стояли дворцы знати. Всюду проложены каналы, чтобы унимать жару и давать влагу садам и рощам. Садов множество вокруг города. Здесь выращивают виноград, апельсины, инжир, гранат, сахарный тростник. И разводят в Фохэ верблюдов, которые славятся по всем странам.
Иные странники приходят сюда, в Вихару Странствующих, чтобы умереть. И вокруг Вихары Странствующих уже сто ступ над их останками, которые стоят впритирку друг к другу. И это только ступы, посвященные тем, кто обрел здесь ниббану. А иных странников похоронено сотни. И земля та священна… Ну или мудра, курится мудростью.