Махакайя хотел поведать об испытании водой, которому подвергли араба, правда, не в Индии, а в Хэсине, но зимородок увернулся и понесся дальше. Да, ни к чему бросать тень на А Ш-Шаррана.
— Погребения трех родов: в огне, в воде и в лесу на съедение диким зверям.
— Живого?! — невольно воскликнула молодая женщина со вспыхнувшим взором.
— Нет, трупа.
— А живого, бывает, провожают так: устраивают прощальную трапезу под музыку, потом сажают осужденного в лодку, и, достигнув середины Ганги, тот бросается в воду. Но это когда человек сам того пожелал из-за болезни или крайней усталости от жизни. Мы почитаем этот обычай диким и глупым. Государство стремится облегчать бремя налогов и повинностей. Крестьяне возделывают землю, торговцы торгуют, воины несут службу. Государственные стройки всегда оплачиваются всем. И на них не гибнут изнуренные работники…
— Что же они едят? — поспешно спросил евнух.
— Виноград, персики, гранаты, абрикосы, рис, пшеницу, тыкву, сыр, мясо, молоко, горный мед; рыбу, баранину — изредка; ни коров, ни ослов, ни слонов, ни собак, лисиц, обезьян, львов и тигров не едят. Кто ест — тот презираем и живет вне селения.
— Пьют вино? — спросил советник.
Махакайя отвечал, что пьют виноградное вино и вино из сахарного тростника. Едят пальцами из посуды по большей части из необожженной глины.
— Почему же так? — спросила зрелая женщина.
— Чтобы чаще ее менять… И вошли мы в страну Нагара, где неподалеку от монастыря со ступой, построенной Ашокой, в пещере появляется тень Будды. Меня отговаривали туда ходить, но я все же отправился к этому монастырю один. Джанги сказал, что все-таки ему дорог последний глаз и он не хочет, чтобы его выбили. А Дантах с утра мучился зубами, и ему посоветовали пойти к какому-то лекарю. Я же мечтал узреть тень Будды. Правда, она не всякому и не всегда показывается. И я решил получить ответ, добился ли хотя бы чего-то на пути Дхармы.
— Это был ваш экзамен, учитель, — сказал император.
Почему-то он теперь обращался более церемонно к монаху, возможно, из-за присутствия множества слушателей. Но вид, с которым он обратился к монаху, не выражал благосклонности. Лик императора был строг, брови сдвинуты. Он о чем-то напряженно думал. Но и слушал внимательно.
И зимородок устремился в пространство, наполненное зримыми звуками. Зимородок вонзился в поток и выхватил из него рыбок, и это были рыбки-понятия, смысл которых ускользал, но при этом окрашивал птицу в кровь, дым, крик, звон и скрежет.
— И чем он закончился? — снова подал голос император.
Монах очнулся и продолжил:
— Я направился по пустынной дороге, достиг невысоких гор и возле них увидел стены и строения монастыря. Вошел во двор. Там были великолепные залы для собраний и созерцаний. Посредине возвышалась ступа, возведенная Ашокой, великим царем империи Маурьев. Основал эту империю Чандрагупта Маурья, и он, как говорят, был шудрой, то есть выходцем четвертой низшей варны. Но другие утверждают, что он был кшатрием. Завоевав большие территории, он принял учение Махавиры Джины. Джин — значит победитель страстей. Его последователей называют джайнами, они радетели ахимсы, несотворения зла живому. Этот Махавира и ходил голым, потому и многие джайны поступают так. И основатель империи уморил себя голодом.
— Зачем? — не выдержав, резко спросил советник Фан Сюаньлин.
— Он отрекся от мира, противоречащего ахимсе. Но моя речь не о нем, а о царе Ашоке, внуке Чандрагупты. Его называют Деванампия Пиядаси, что означает Возлюбленный Богов. Он завоевал царство Калингу и на скале высек указ, в котором сказано, что было взято в плен сто пятьдесят тысяч, сто тысяч казнены, но еще больше погибли. И зрелища разрушений, крови и страданий обратили Ашоку к Дхарме. Он отрекся от дигвиджаи — завоевания мира, от идеи, которая была путеводной звездой всех предыдущих царей. И стал приверженцем дхармавиджаи — распространения Дхармы. Он сказал: вместо поклонения барабанам войны — поклонение Дхарме. Слова его были просты: слушайся отца и мать, уважай все живое, говори правду. И больше его войска не ходили в походы. А вместо солдат шли монахи, проповедники. И сам он совершал поездки с целью проповеди, оставляя всюду изречения на скалах и каменных колоннах. И его чиновники делали то же, они назывались дхарма-махаматра. Распространяя Дхарму, они облегчали наказания, отменяли смертные приговоры. Ашока созвал третий собор последователей Дхармы. И сутры зазвучали в камнях. Он отправил своего сына в Страну Льва, и там Дхарма стала господствовать. После затмения солнца Ашока последовал к месту рождения Будды. Мне довелось стоять перед скалой и читать речение Ашоки. Там было выбито: «Вот свыше двух с половиной лет, как я упасака, но не очень старался на поприще Дхармы. Уже больше года, как я посетил сангху, и очень стараюсь»[363]. Он вел завоевание с помощью Дхармы. Отменял пышные процессии и приемы. Призывал щадить и не обижать рабов и слуг. И царство процветало.
— И сколько оно процветало после его смерти? — спросил высокомерный Фан Сюаньлин.
— Наследники его разделили, — сказал Махакайя. — Брахманы и другие иноверцы подталкивали их к этому, недовольные тем, что Ашока выше других учений ставил Дхарму.
— Сколько лет существовало это царство? — настойчиво повторил советник.
— Говорят, сто тридцать или сто сорок лет.
— Наше пробудет столько же? — вдруг вопросил император, окидывая взором всех.
Наступила тишина.
— Дольше, Ваше Величество, дольше, — отозвался наконец пожилой Фа-и в даосской накидке с широкими рукавами изумрудного цвета, в фиолетовом халате, с лотосовой короной-чашечкой. — Дольше! — повторил убежденно он и взмахнул мухогонкой с оленьими хвостами.
— Почему вы так думаете, досточтимый Фа-и?
— Потому что в Чанъани множество храмов и учения свободно живут.
— Но слушаем мы все этого монаха, — возразил император.
— И все же рядом с вами не только он, — скромно заметил даос, качая головой с лотосовой макушкой.
— Дальше начались преследования монахов и наставников Дхармы, — сказал Махакайя. Монастыри и храмы разрушались. За убийство монаха давали награду. И за это царство поплатилось. Царей убивали полководцы и министры. Враги совершали набеги отовсюду. И теперь только скалы и каменные столбы гласят о великом царстве. Но еще и ступы Ашоки, а он возвел их великое множество. И еще имя его с благодарностью повторяют монахи, и ученики, и многие миряне. Ашока прославил Дхарму. Дхарма озарила Ашоку… И ступу его я узрел в том монастыре. Но монастырь был пуст. Ни одного ученика, ни одного монаха там не было нигде — ни в просторных залах, ни в вихаре. Только птицы перелетали. Печальное зрелище. Но что поделать, преходят дома с семействами, монастыри и целые царства, как и вся вселенная однажды будет разрушена, чтобы возникнуть вновь на круге ветра.
Выйдя из монастыря, я побрел к гремящему водопаду. Воды низвергались со скалы, образуя внизу озеро. На другом берегу высилась скала, и в ней чернел вход в пещеру, похожий на кривой рот дракона. Так и говорят, что там обитает дракон Гопала, бывший ранее пастухом, что доставлял царю молоко, пока не совершил какую-то оплошность, за которую его наказали; и тогда он свершил жертву и бросился со скалы и после смерти возродился драконом; и только вознамерился убить царя и разорить всю страну, как ему явился Татхагата, усмиривший его и оставивший свою тень в пещере, дабы дракон при злом порыве глядел на нее и снова усмирялся. И я поднялся по крутой тропинке к пещере, найдя перед входом два квадратных камня, похожих на игральные кости. Испытывая судьбу, я словно тоже бросил игральные кости и вошел в пещеру. И сразу погрузился в глубокий мрак. Было очень тихо. Но вскоре стали различимы звуки струения воды. Протянув руку, я ощупал каменную стену. По ней стекала вода. Дальше она бежала по каменным желобам. Я почувствовал жажду и набрал воды в ладони, но выпить не успел — внезапно раздались шаги, я оглянулся. Кто-то заслонил вход. И уже я хотел взмолиться Будде, как вдруг вошедший противно гаркнул. За ним показался еще силуэт. За тем — другой. Вспомнив предупреждения жителей города, я решил затаиться. Но они тут же прошли дальше, вытянув руки со скрюченными пальцами, наткнулись на мои плечи, лицо, схватили меня и выволокли наружу. Там был еще один человек. Все они имели злобный вид. Один из них тут же влепил мне затрещину, остальные засмеялись. Они начали что-то требовать, но я не разумел их язык. Тогда они стали обшаривать мою кашаю, а также вытрясли из котомки патру, горсть риса, изюм, прибор для письма и пустой свиток. Это разозлило их еще больше. И они стали пинать меня, а один подхватил дубину и уже собирался размозжить мне голову, но замер. И все остолбенели. Тут и я покосился назад — и узрел тень на скале. Видение длилось несколько мгновений, но произвело на злодеев неотразимое впечатление. Ведь они наверняка знали историю пещеры. Опустив дубину, человек в грязном балахоне начал пятиться. Его товарищи тоже отступили. И тут раздался душераздирающий вой, словно дракон Гопала вынырнул из горных вод, и эти люди снова онемели, а когда вой повторился, разом подхватились и пустились наутек.
В зале для экзаменов установилась полная тишина. Нет, стало слышно, как из клюва бронзовой птицы капает вода. И все невольно обратили лица к ней, а потом снова посмотрели на фигуру гладко обритого монаха в шафрановой кашае.
— Внизу меня повстречал Джанги, — продолжил Махакайя. — Он сказал, что не утерпел и отправился следом за мной, чтобы показать свою диковинку: конх, морскую раковину, как только он увидел ее в одном монастыре в городе, то взмолился отдать ее ему, дабы разгонять демонов на пути монаха из Поднебесной, идущего за священными книгами. А с этими раковинами он научился ладить еще в детстве и одно время был непревзойденным исполнителем в Зенгибаре. И когда те монахи услышали его игру, они поклонились и подарили ему этот конх. «Я же все время трубил, пока шел за вами, учитель, — сказал Джанги, сверкая глазом. — Неужели вы не слышали?» Нет, не слышал, видно, ветер сносил. А тут, когда он заблудился среди скал и затрубил изо всех сил, ветер как раз стих. Я поблагодарил его за спасение. «Йиихху! — воскликнул он. — Так это