Наконец, старику удалось поднять меч на достаточную высоту, но старческие руки в пигментных пятнах не выдержали и тяжелый клинок со свистом опустился вниз прямо на шею жертве. Раздался глухой удар, меч отскочил от шеи, но голова осталась на месте. Вор завопил.
Толпа ахнула.
— Да кто ж так рубит! Сильнее, отец, сильнее! Крепче держи меч, сделай хороший замах и попробуй еще раз! У тебя получится! — послышался голос, до боли знакомый незадачливому вершителю правосудия. Много лет он не слышал его.
Датарфа! Его девочка.
Она пришла насладиться его триумфом.
— Руби! Руби! — завопила толпа.
Палач вновь поднял меч, и вдруг почувствовал, что он стал еще тяжелее. Он украдкой посмотрел вверх и вздрогнул. На острие меча, шумно взмахивая крыльями, пыталась усидеть большая черная птица с лоснящимся оперением.
Толпа ахнула громче.
Палач встряхнул мечом, но наглое создание лишь громче захлопало крыльями, не покидая свой насест.
Он с силой опустил меч на шею вора — на середине пути птица сорвалась с места и улетела, но удар был безнадежно испорчен. Вор снова завопил.
— Руби, руби! — кричали кругом.
Палач проводил улетающую птицу взглядом — и вдруг увидел то, чего не могло быть. Черная башня мертвой половины дворца задрожала и начала шататься. Старик помотал головой, пытаясь избавиться от наваждения. Но башня продолжала раскачиваться и ее черный силуэт колебался, как будто его окружало полуденное марево.
Раздался грохот. Теперь шаталась не только башня. Дома вокруг площади стали крошиться и рушиться.
Люди возле эшафота больше не кричали «руби». Они вопили от страха.
Вор встал, поворачивая пораненной шеей.
— Я больше не хочу умирать от старости, — заявил он. — Это слишком мучительно. Оказывается Старость не в состоянии даже ударить как следует. У Старости слишком слабые руки, уже не способные обрывать нити жизни. Поэтому я передумал. Теперь я умру не от Старости, а от Молодости!
И он толкнул палача, одновременно выхватив у него меч.
Старик упал и сжался в углу эшафота. Стигиец поднял клинок, развернул его острием к себе и принялся не спеша перепиливать собственное горло.
У него это получилось лучше.
Всего несколько движений и голова злодея слетела с плеч и, стукнувшись о плаху, подмигнула палачу.
— А меч ты наточил неплохо, — успела сказать голова, прежде чем начала разлагаться.
XX
Косоглазый Арфаст лежал в постели и смотрел в потолок, на котором были изображены дерущиеся рыбы. Это были большие рыбы с плоскими мордами и маленькими глазками. Рыбы схватились в суровом и красивом поединке, по прихоти художника, симметрично расположившись друг к другу.
Арфаст когда-то сам изучал геометрию и даже пару лун провел в школе Мастера Росписи. Но за нерадивость его выгнали. Малый любил поспать, и не мог не опаздывать. Кроме того, косые глаза все время его подводили и рисунки получались слегка кривыми. В конце концов, Мастеру это надоело и он, призвав все проклятия на голову дурного ученика, хорошим пинком указал ему на дверь.
Странно было находиться в доме дочери палача. Она лежала рядом и мирно посапывала, положив тяжелую руку на грудь своего возлюбленного. Арфасту было тяжело. Он дышал с трудом, но не смел снять руку, чтобы не обидеть почтенную женщину. Потом, может быть, и следует проявить своенравие, но в первую ночь этого делать не пристало.
Арфаст видел Меропу и раньше. Видел, когда был еще мальчишкой. Уже тогда Меропа отличалась от остальных дев. Другие были худосочными, а дочь палача дразнила взор аппетитными формами и была сдобной, как сладкая медовая лепешка. Арфаст всегда хотел ее потрогать. Но боги не даровали ему такой возможности. Из-за своего косоглазия Арфаст был робок, словно мышь. Он пытался обратить на себя внимание тучной крастоки и краснея и смущаясь, прилежно покупал у нее мясо. Но Меропа исправно продавала ему сочную вырезку, но отказывалась замечать пламенные взгляды воздыхателя.
Наконец, ему повезло. Он смотрел на красавицу рядом с собой и едва верил свалившемуся счастью. Она безумно хотела его, и когда дело дошло до ложа, почти свирепо содрала с него одежду. При воспоминании об этом его сердце вновь сладко забилось.
Он все еще пребывал в блаженном состоянии, когда с улицы раздались вопли, в которых сквозили неподдельные ужас и боль.
Арфаст встрепенулся.
Рыбы на потолке вдруг зашевелились.
Посыпалась штукатурка.
— Меропа, Меропа! — вскричал Арфаст. — Проснись!
Меропа со счастливой улыбкой открыла глаза.
— Возлюбленный мой, — еще сквозь сон произнесла она. Потом нахмурилась и пристально уставилась на мужчину.
Она смотрела, будто не узнавала его.
— Это я, Арфаст, — тихо пробормотал бывший ученик Мастера.
Меропа сняла руку с его груди и приподнялась на локте. Ее тяжелая грудь заколыхалась словно бурдюк, наполненный зрелым вином.
— Любимая! — воскликнул Арфаст и, не в силах более сдержаться, страстным поцелуем прильнул к огромному коричневому соску.
— На улице крики! Слышишь? — пробормотал он, с трудом отрываясь от предмета своего вожделения. И вдруг почувствовал, что кровать под ними словно ожила. Она принялась раскачиваться и проседать, дерево заскрипело. Шелковая подушка, набитая мягчайшим пухом, стала жесткой, как солома.
— Меропа! Что это? — завопил смертельно напуганный Арфаст.
— Мяса, я хочу мяса! — тупо промолвила торговка и вонзила крепкие зубы в плечо Арфа-ста. Он заорал и попытался оттолкнуть дочь палача, но поздно — та вцепилась мертвой хваткой. Боль застила Арфасту разум. Он с ужасом посмотрел на плечо из которого хлестала кровь. Его возлюбленная сидела на раскачивающимся ложе, грозная словно богиня Кали, принимающая кровавую жертву. С ее губ, жующих свежее мясо, стекала кровь.
Арфаст очнулся и, истошно завопив, попытался сползти с кровати.
Меропа поймала его за щиколотку и, не обращая внимание на его вопли, втянула обратно на ложе. Приблизив к нему свое лицо с бешеными белками глаз, она сделал резкий выпад и откусила нижнюю губу бедняги.
— Вкусно, возлюбленный мой. Вкусно! — повторяла она, будто в забытьи.
— Меропа… — прошептал Арфаст остатком рта.
В закатившихся глазах дочери палача полыхнуло пламя и она, с ужасным воем набросилась на свою жертву.
Арфаст с побагровевшим от натуги лицом пытался исторгнуть из себя хотя бы один-единственный крик. Но звуки застряли в горле, словно он проглотил колючую рыбу тхану. От кровати уже остались одни обломки, покрывала превратились в лохмотья, а роспись на потолке полностью осыпалась.
Дверь в спальню Меропы вдруг распахнулась, и на пороге появился судья Ахупам. Он был обнажен по пояс, и в руке его был меч. Глаза сверкали огнем, а изо рта текла кровавая пена.
Меропа мгновенно соскочила с Арфаста, и искусанному возлюбленному все-таки удалось вдохнуть немного воздуха. Правда, облегчения это не принесло, потому что мгновение спустя его собственный нос сделался мягким, как сгнившая груша.
— Я не звала тебя! — закричала Меропа и бросилась к судье.
Ахупам взмахнул мечом, в полной уверенности, что услышит хруст разрезаемой плоти. Но раздался только свист воздуха. Несмотря на тучность, дочь палача была весьма проворной. Она схватила руку судьи и шутя сломала ему запястье. Ахупам завопил от боли тоненьким, как у птенца голоском. Дочь палача вырвала у него меч и ловким движением перерезала толстяку горло.
— Он был плохим судьей, — покачала головой торговка.
Тело Ахупама со стуком упало на пол. Кровь из рассеченной гортани брызнула на стену.
— Жди меня, возлюбленный, — крикнула Меропа й взбежала из спальни.
Вряд ли Арфаст ее слышал. Потому что вслед за носом внутрь черепа провалились и его уши. Еще миг — и его тело стало похоже на тающий воск. Терция — и от ученика Мастера Росписи осталась только влажное пятно на истлевшей ткани.
Меропа сбежала по лестнице вниз и увидела двух подростков, слуг Ахупама. Один держал опахало из страусиных перьев, а второй — серебряное блюдо с виноградом. Оба выглядели настолько нелепо, что Меропа не смогла удержаться от хохота.
Давясь от смеха она взяла кисть винограда и поднесла к окровавленному рту.
— Никогда не видел голых женщин? — осведомилась она, глядя прямо в глаза мальчишке.
Тот оцепенел от ужаса, не сводя глаз с меча судьи, лезвие которого было покрыто алыми пятнами.
Попробовав ягоды, она сморщила лицо в гримасе отвращения, и смачно сплюнула:
— Есть невозможно, — сообщила она, и точным движением снесла подростку голову.
Лицо на покатившейся голове ничуть не изменило выражения.
На второго слугу Меропа не стала тратить время. Схватив отрубленную голову за курчавые волосы, она отправилась к месту казни. Пусть ее старик-отец порадуется, увидев, как его девочка ловко управляется с мечом.
XXI
Царь Нилам сидел на троне, чуть наклонившись вперед. Перед ним танцевала обнаженная девочка-подросток, высокая и тонкая, с золотистыми кудрями, зелеными глазами и подвижными бедрами. Но царя она уже не волновала. Спору нет: ее гладкая нежная кожа, благоухающий рот, быстрый острый язычок, робкие прикосновения, глупый смех — были прекрасны, но это было в прошлом, а владыка с нетерпением ждал будущего. Оно уже готово было распахнуть окна и двери, и бесцеремонно ворваться в монотонную жизнь.
Лицо царя было сосредоточенным. Он чувствовал, как Грядущее рождается из глубин мертвой половины дворца, как Время, давно превратившееся в лед, готово растаять от жара новых мгновений.
Вдруг девочка-подросток сбилась с ритма.
Нилам нахмурился.
Танцовщица остановилась и испуганно посмотрела на потолок. Потом ее детские губы изогнулись в робкой улыбке.
Царь проследил за ее взглядом и увидел птицу.
Большую черную птицу с блестящим, лоснящимся, оперением. Птица металась, шумно хлопая крыльями, не в силах найти путь на свободу.