Кугубай Орванче, отвешивая поклон, думал: «Где-то я раньше встречал этого карта, вот только — где? Ишь, жирный какой, ай-ай! От молебствий, конечно, еще больше разжиреешь: еды вдоволь, да и денег хватает…»
Но тут карт стал молиться о семейном благополучии, и Кугубай Орванче, откинув посторонние мысли, снова стал слушать внимательно.
— …с вечера вдвоем ложиться, утром втроем вставать. Пошли, великий бог, каждому девять сыновей да семь дочерей, пусть будут крепки телом, высоки, как стога, пусть растут, как на дрожжах, пусть будут покладисты, пусть прыгают, как блохи, щебечут, как ласточки, дошли им здоровья на всю жизнь, счастье непрерывное. Сделай так, — добрый, великий бог!..
«Эх, — подумал Кугубай Орванче, — хоть бы не девять, а один сынок был у Эмана, чтобы я мог любоваться своим внуком. Да дет, молись не молись я, как другие, богу, все равно не слушается меня Эман».
— …Добрый великий бог, дай девяти сыновьям счастье, дай семи дочерям счастье… — продолжал читать молитву карт. — Одну часть прибыли. дай, чтобы казенную подать заплатить, другую, чтобы в доме осталась…
Кугубай Орванче выбрался из толпы и пошел домой.
У полевых ворот он встретил знакомого мужика из соседней деревни. Тот спросил:
— Куда спешишь? Или дела какие ждут?
— Да так…
— Нельзя делами заниматься, когда идет молебен.
— Это я знаю.
— Ну, тогда пойдем со мной.
— А ты что припозднился?
— Я уж был. Да что-то живот схватило, сходил па речку, искупался. Ну, идем? Потом вместе домой вернемся.
— Ну, ладно, — согласился Кугубай Орванче, повернулся и зашагал рядом с мужиком.
Теперь карты суетились у котлов с мясом, проверяя, сварилось ли.
Женщины подходили к карту каждая со своей стопой блинов, чтобы тот благословил пищу.
Блюдо с мясом пошло по рукам. До Кугубая Орванче оно не дошло: мяса хватило только передним.
И снова, ударяя железом о железо, молились карты.
Кугубай Орванче пожалел, что поддался на уговоры мужика и вернулся.
Окончив очередную молитву, карт налил в блюда мясной суп. На этот раз Кугубаю Орванче попался в супе маленький кусочек мяса. А знакомый мужик спроворил себе большой кусок с костью.
«Хват!» — подумал про него Кугубай Орванче и рассмеялся.
— Чего ты? — спросил мужик.
— Над собой смеюсь.
— Что так?
— Сорок лет хожу на моленье, прошу у бога счастья и богатства, а пользы от моего моленья — вот разве что этот кусочек мяса.
— Ты бы побольше кусок хватал, вот как я, ха-ха…
— Нет, так не годится.
— Это почему?
— От людей совестно.
— Чего тут стесняться?
Поев и попив, стали расходиться.
И снова — одни ехали на телеге, другие — верхом, третьи плелись пешком.
Солнце опустилось низко, быстро вечерело.
Дома Эман насмешливо посмотрел на отца:
— Ну, доволен? Помолился от души?
— Как сказать… Думаю, что теперь меня никто не осудит. Вот и твой праздник подошел. Небось, на улицу закатишься?
— Ясное дело, не в избе же, как сычу, сидеть.
— А то остался бы хоть ради праздника дома, посидели бы с тобой вдвоем, потолковали бы…
— Знаю я, о чем твой разговор пойдет: опять про сватовство. Угадал?..
— Эх, Эман, без женщины дом не стоит. Сам же видишь, никакого порядка у нас с тобой нет: одежда вся порвалась… Да и стряпать уж надоело…
— Коли женюсь, и рваной рубахи не будет.
— Не пойму, что ты говоришь.
— Говорю, что ежели жену приведу, лишний едок будет.
— Сказал бы — лишний работник. Вот это вернее.
Кугубай Орванче снял праздничную одежду, сложил ее в мешок, мешок повесил на стену, переоделся в старые штаны и рубаху. Из кармана холщовых штанов достал старый, потертый кисет, прочистил проволочкой трубку, набил ее табаком и закурил.
— Не терпелось закурить, отец? — улыбнулся Эман.
— Очень курить хочется.
— А ну как попадется сноха, которая не терпит табачного дыма, что тогда делать станешь?
— Эх, Эман, Эман, все ты насмехаешься надо мной, стариком. Хотя не зря говорят, что от ели ель родится, яблоко от яблони недалеко падает. В меня насмешник.
— Может, и жена мне попадется насмешница.
— Какая б ни попалась, лишь жена была.
— Ну, коли так, пойду тебе сноху искать. Где моя гармошка?
— Не шути, сынок, я тебе дело говорю: нынче тебе непременно надо жениться.
— Хватит, я об этом больше слушать не хочу, и ты со мной больше про женитьбу не заговаривай!
— Что ты как береста вспыхнул? Не на что сердиться, дело говорю.
— Надоел! Хватит!
— Хватит так хватит, коли так, больше и говорить никогда не стану.
Оставив разобиженного отца, Эман ушел на гулянье.
В этот вечер вся деревня — и молодые и пожилые — вышли на улицу. Старики сидят возле домов, молодежь затеяла игры: в колечко, в ручеек, в прятки, в горелки.
Эман подсел к девушкам и стал наблюдать за играющими в ручеек.
Вот вперед выбежала Амина. В белом шовыре[3] и белом платке, она похожа на белую лебедь. Вот Кудряш взял ее за руку, его взяла за руку другая девушка, ту — третья, и так образовалась длинная цепь. Амина остановилась, и цепь стала закручиваться вокруг нее. Оказавшись в центре, Амина растолкала подруг, вырвалась из круга и снова побежала, остальные с шумом и смехом кинулись за ней.
Эман подумал, что хорошо бы сейчас догнать ее, схватить и убежать с ней.
Подумав об этом, он стряхнул со своего плеча руку светловолосой девушки, которая стояла с ним рядом. Та взглянула с обидой, поправила платок, но промолчала.
Эман заиграл на гармошке, и светловолосая девушка, взмахнув косами, в концы которых были вплетены серебряные монеты, села рядом с гармонистом и задорно запела:
Ой, замерзла, ой, замерзла,
Дайте шубу поскорей!
Обними меня, миленок.
Поскорей меня согрей.
— Кому поешь, Марзива? — спросила одна из подруг.
— Кому пою, тот поймет, — и она запела снова.
Хоть миленок мимо ходит,
Не желает полюбить,
Все равно по нем страдаю,
Не могу его забыть.
Собравшись на открытом месте, начали играть вкруг. Встали парами и закружились. Эман пригласил стоявшую рядом девушку и пошел по кругу, продолжая играть на гармони. Пройдя немного, он хлопнул по плечу одного парня, тот вышел в круг. Эман занял его место, и под его игру девушки дружно запели.
Наступила ночь, но молодежи все прибывает: идут и идут, с другого конца деревни, из соседних деревень.
Эман увидел Унура Эбата.
— Здорово, Эман, что-то давно тебя не встречал, — окликнул его Эбат.
— И тебя не видно.
— Далеко ездил.
— Куда же?
— В губернский город.
— О-о, дело хорошее! Кого возил?
— Какого-то барина. Почему-то не захотел брать казенных лошадей, меня подрядил.
— Что он у нас тут делал?
— В Изган ездил. Там помещика убили. Слышал?
— Выходит, тот человек — следователь?
— Кто его знает, он не сказывал, кто он.
— А не тот ли, что приезжал в Боярсолу расспрашивать, как ученого хотели в погребе сжечь?
— Нет, совсем другой.
— Эман, почему ты не играешь? — послышался чей-то голос из толпы.
Эман, продолжая разговаривать, пошел по кругу рядом с Эбатом. Вдруг к ним подбежал мальчишка и принялся теребить Эмана за подол рубахи:
— Эман, Амина велела спросить, почему не играешь, зачем заставляешь себя упрашивать.
— Брысь отсюда!
Мальчишка отскочил в сторону и убежал.
Эбат рассмеялся, потом спросил:
— Скажи, отчего ты бросил Амину? Она хорошая девушка.
— Я с ней не гулял, значит, и не бросал.
— Ну, это не мое дело. Я вот недавно встретил их Настю. Настоящая красавица, пожалуй, получше сестры будет!
— Уж не влюбился ли?
— Я бы влюбился, да она девчонка еще… Ладно, пошли играть.
Играли в круг. Эбат хлопнул по плечу Амину, которая стояла в кругу. Та, не взглянув, вышла, Эбат встал на ее место. Амина посмотрела — она стоит в паре с Эманом. Как положено, они пошли по кругу с ним под руку. Она чувствовала в своем сердце одновременно и радость и горечь. В темноте не было видно, как пылало румянцем ее лицо. Они долго ходили по кругу молча.
Все играющие уже дважды менялись парами, а Амина и Эман все ходили и ходили, потом Эман высвободил руку, которой держал Амину, и заиграл на гармошке.
Амина в темноте пыталась разглядеть углы гармони, похоже, все угольники были на своих местах. «Починил гармонь», — подумала она.
Эман играл грустную мелодию, и девушке вспомнились грустные события последних дней: как Эман ушел тайком от нее на свадьбу, как втоптала она в грязь угольник от его гармошки, а потом не могла уснуть в ту весеннюю ночь, до утра проворочалась с боку на бок.
Эман, не переставая играть, сказал Амине:
— Пойдем погуляем.
Девушка, звякнув нагрудными украшениями, кивнула.
— Эман, играй, чего замолчал? — крикнули из круга.
Но Эман махнул рукой, ничего не ответил, и они с Аминой, выйдя из игры, пошли в сторону.
За их спиной уже играла другая гармошка, и снова послышалась песня.
Не ладилась у Амины любовь с Эманом. Ей казалось, что он совсем не имеет к ней никакого интереса. Поэтому она после той свадьбы в Луе твердо решила забыть Эмана. Она старалась не встречаться с ним, на Троицу даже не выходила на гулянья.
Однажды через Кому проезжали цыгане. Одна старая цыганка отстала от своих и ходила по деревне и ворожила. Амина тоже решила узнать свое будущее.
Цыганка взяла ее руку в свою, подняла глаза кверху и, как бы глубоко задумавшись, сказала:
— Ты счастливая, очень счастливая, самая счастливая из всех девушек! Проживешь семьдесят четыре года и еще два месяца. Будет у тебя пятеро детей, двоих схоронишь, трое станут богатыми. Душа твоя не принимает русскую веру, к марийской стремится. Один из твоих сыновей примет русскую веру, он-то будет терзать твою душу, все остальное в твоей жизни сложится хорошо. Твой первый муж проживет с тобой недолго, умрет легко, ничем не болея. От него у тебя не будет детей, и о нем ты не будешь печалиться. Выйдешь за другого по любви, и в любви проживешь с ним свой век. Ну, д