— Не так ты меня поняла. Я говорю, что вы хотите побольше у меня забрать. А отделить-то я вас не прочь.
— Знаю я, как ты не прочь отделить, я уже не маленькая, не обманешь!
— Эх, доченька, — Орлай Кости со вздохом покачал головой. — Я о тебе да внуке забочусь. Хотел этой осенью отделить — хлеб не уродился. Чем же я виноват?
— Нам того хлеба, что уродился, хватит, лишнего мы не просим.
— Вам-то, может, хватит, но для того, чтобы землю отрезать, надо разные бумаги оформлять, начальству деньги платить. Где взять денег, если хлеба на продажу нет? Так что придется этот год вместе прожить, вот на будущий…
— Я это много раз уж слышала, — перебила его Амина, — и знаю/ что на будущий год будет то же самое.
Орлай Кости встал и сказал насмешливо:
— Коли знаешь, значит, незачем об этом больше говорить.
— Ты еще издеваешься! Ух, собака черная!
— Откуда у тебя такая злость? Родного отца собакой ругаешь. Но я не сержусь на тебя.
— Ты, отец, хуже собаки! Но погоди, не отделишь нас добром, отделимся по суду!
— Вот и проговорилась! Значит, твой Эман в город поехал в суд подавать?
— В суд! В суд! — закричала Амина.
— Нет, доченька, не выйдет у вас ничего. И судья хочет хорошо жить, и ему деньги нужны. С такими нищими, как вы, он и говорить-то не станет!
— Взятки берут за то, что закон обходят. А мы требуем свое по закону.
— Вот тебе весь закон! — Орлай Кости тряхнул карманом, в котором звякнули монеты.
— Если понадобится, мы тоже денег достанем! — в запальчивости воскликнула Амина.
Орлай Кости засмеялся.
— Нищие! Алтына не имеете, а хотите денет на суд достать!
Продолжая смеяться, Орлай Кости вышел из комнаты. Амина заплакала.
Вскоре после того, как Эман воротился из города, по Коме пошел слух, что он собирается вместе с сережкинскими и луйскими переселенцами в Сибирь.
О.рлай Кости пристал с расспросами к Кугубаю Орванче. Но тот отвечал одно и то же: «Не знаю». Спросил у Амины — она промолчала.
Старый Кугубай Орванче и Амина в самом деле ничего не знали. Однажды вечером, когда они вместе ходили за орехами, Амина спросила:
— Правду или нет говорят про Сибирь?
— Лунские уезжают, это я наверное знаю, — ответил Кугубай Орванче, а про нашего Эмана, верно, пустое болтают.
— Мне он несколько раз говорил: «Хорошо живут те марийцы, что в позапрошлом году переселились. Может, и нам уехать?» Но я думала, он просто так говорил.
— Не знаю, он со мной не советуется, про старого отца совсем забыл. Нынче опять в город уехал, мне ничего не сказал. А твой отец меня по десяти раз на дню попрекает: «Твой сын коня украл и продал, ты его этому научил».
— Ты на его ругань не обращай внимания.
Кугубай Орванче вздохнул:
— Скорее надо отделяться. Что отец-то говорит?
— Все то же. В этом году, говорит, не отделю. Эман опять поехал к адвокату.
— Зря ты его отпустила, сноха. От суда добра не жди.
— Что же делать? Дальше так жить нельзя. Нет, хватит мучиться!
— С богачом судиться — проку не будет. Все равно он дело выиграет.
— Что наперед гадать. Кто знает, может быть, мы выиграем?
— Ну, предположим, суд решит дело в нашу пользу. Все равно отец твой хорошей земли не даст, отрежет самую бросовую, на которой ничего не вырастишь.
— Не сделает отец так! Хоть он и бессердечный человек, а все ж мы ему не чужие!
— Нет, сноха, когда дело доходит до суда, от родства и духу не остается. Будете весь свой век враждовать, как луйские мужики с хуторянами враждуют.
— Почему «будете»? А ты куда денешься?
— Уходить надо. Был у меня свой дом, теперь нет. Пойду по миру.
— Пустое говоришь, отец. Ты скажи лучше вот что: если суд ничего не присудит, что нам тогда делать?
— Уезжать куда-нибудь придется.
— А землю оставить тому кровопивцу?
— Землю продать можно.
— Что мы без земли делать будем? Я только на земле работать умею…
— Говорят, в Сибири хлеб хорошо родится.
— Я об этом тоже слыхала. Родственник матери из Сережкина приходил, говорил. Далека она уж очень, Сибирь-то.
— Тут не то, что в Сибирь, куда угодно уедешь, только бы не оставаться у Орлая Кости.
Амина, вздохнув, согласно кивнула.
Разговор оборвался, но и Кугубай Орванче, и Амина про себя продолжали думать о том же. Каждый по-своему представлял себе будущее, но сходились они на том, что все-таки надо уезжать…
Эман, вернувшись домой, поговорил с женой и отцом. Орлай Кости два дня терпел, не расспрашивал, хотя ему очень хотелось знать, что решил Эман. Он делал вид, что его это вовсе не интересует, насвистывал, прикидываясь веселым, и говорил жене:
— Слава богу, живем хорошо. Если и дальше так дела пойдут, к зиме можно будет мельницу купить.
— Как хочешь, — ответила жена.
На третий день Орлай Кости, наконец, не выдержал и — спросил жену:
— О чем это они все шепчутся? Отделяться собираются что ли?
— Не знаю, — жена вытерла глаза.
— Чего плачешь? Из-за них, небось?
— Не знаю я ничего, отстань!
— Ну, мне до этого дела нет, — Орлай Кости притворно зевнул.
В это время в избу вошел Эман.
— Ну, зять, как дела? — лениво спросил Орлай Кости.
— Дела хороши. Завтра свою долю земли продаем, через четыре дня уезжаем.
«Значит, не зря болтали», — подумал Орлай Кости, а вслух сказал:
— Куда же вы собираетесь переселяться? Знайте, я вам нынче ни скотины, ни хлеба не дам.
— Куда поедем, тебе знать не обязательно. Ты готовь свидетеля, завтра приедет землемер, отрежем землю, и я ее продаю Антону.
Орлай Кости, не ожидавший такого оборота, обеспокоенно опросил:
— Антону, значит, продаешь?
— Ему.
— А если я не разрешу?
Эман усмехнулся. Он чувствовал, что право на его стороне, и был спсикоен.
— Вот бумага с разрешением на отрез земли и отношение из уезда на право продажи.
— Дай, взгляду.
— Смотри, а в руки не дам.
— Экий ты, тестю не веришь!
— Готовь на завтра свидетеля. Я хочу до вечера все кончить.
— Не спеши, наперед надо в волостное правление съездить. Без его разрешения землю отрезать нельзя.
— Уезд разрешил, волость отказать не может. Опоздал, теперь уж твоя кадка меда не поможет.
— Ну так я в уезд поеду.
— Хоть в губернию! Дело-то уже сделано, завтра, говорю, землемер приедет землю отрезать.
— Без меня не имеют права!
— Отрежут! Будешь ты или нет, все равно.
— Нет, я съезжу, разузнаю. Ты меня так легко не проведешь!
— Поезжай, только свидетель завтра пусть будет готов!
Орлай Кости запряг в тарантас лучшего коня и, наказав жене, чтобы та как следует замкнула сундук и клеть, уехал. Его не было весь день и всю ночь. Он вернулся только на следующее утро. Лошадь была вся в пене. Заехав во двор, бросил вожжи и сразу кинулся в дом.
— Где Эман? В поле? — опросил он жену.
— В огороде сидят, ждут землемера.
Орлай Кости вышел в сад, подошел к Эману, вытирая потное запыленное лицо, подмигнул:
— Жарко нынче.
Эман переглянулся с Аминой.
— Дорога хорошая? — спросил Эман. Он догадывался, о чем хочет говорить с ним Орлай Кости.
— Хорошая.
— Там батраки пришли наниматься на работу, тебя ждут.
— Подождут, не до них теперь.
— Нехорошо заставлять людей ждать.
— Скоро он придет? — опросил Орлай Кости.
— Кто? — Эман сделал вид, что не понял вопроса.
— Землемер.
— Через полчаса должен быть.
— Вот что, зять, — начал Орлай Кости решительно. — Отойдем, надо поговорить.
— Надо так надо, — Эман встал и пошел, за ним, держа шляпу в руке, заторопился Орлай Кости.
— Напрасно ты, зять, не посоветовавшись со мной, решил землю продавать, — начал Орлай Кости.
— Теперь уже поздно об этом говорить, дело сделано.
— Сделано, сделано, но я о другом… Ведь тебе все равно, кому землю продавать.
— Ясное дело, все равно.
— Так продай не Антону, а мне. Не придется отрезать, тратиться на землемера, договоримся тихо-мирно и — делу конец.
— Опоздал. Сейчас землемер приедет.
— Зятек, еще успеем. Лошадь не распряжена, сгоняю в Кому, скажу, чтоб не приезжал. Сколько просишь?..
Орлай Кости помчался в волостное правление.
…Через три дня Кугубай Орванче, Эман и Амина с маленьким Сергеем сложили вещи на телегу и тронулись в дальний путь. На большаке их ждали сережкинские и луйские переселенцы.
Старый Кугубай Орванче за последние дни сильно переменился. Раньше он ходил повесив голову, хмурый, молчаливый, теперь же стал веселый, взбодрился, как молодой. Играл с внуком, щекотал его и сам смеялся, глядя, как заливается смехом Сергей.
Амина улыбалась и тайком вытирала слезы. Мать проводила их за деревню и, вытирая слезы дрожащими руками, напутствовала: «Живите на новом месте счастливо, берегите внука». Провожающие пили водку, пели под гармошку, плакали. Амина не выдержали, громко разрыдалась.
Лошади тронулись, голоса провожающих стихли вдали. Переселенцев встречали незасеянные поля да бесконечная большая дорога, пересекающая эти поля. С разговорами, песнями под гармошку и с думами о будущей жизни ехали они мимо полей и лесов до губернского города, на железнодорожную станцию, до которой было сто двадцать верст.
ШЕСТАЯ ЧАСТЬ
К делу недавно арестованного Владимира Аланова был подшит его дневник.
Некоторые листы с наиболее любопытными, как предполагал следователь, для следствия записями были заблаговременно вырваны самим автором дневника, словно он предвидел, что его дневник попадет в чужие руки. Записи, сделанные до марта, отсутствовали целиком.
«21 марта, 1910 г. Не зря Настя говорила, когда встречали Новый год: если хорошо встретишь Новый год, то весь год будет удачным.- Пожалуй, сейчас у меня все идет хорошо. И с Н. — тоже. Правда, в последнее время к ней липнет один гимназист, придется темной ночью навешать ему фонарей, чтобы ходил со своим фонарем.