— Но почему тебя сюда перевели? — спросил Аланов.
— Помнишь, я тебе показывал своего хозяина?
— Лавочника?
— Ну да. В прошлом году он согласился взять меня приказчиком, и даже исправнику написал, что берет меня. Только благодаря этому меня перевели в город. Лавочник видел, что я работаю честно, старательно, и хо-рошо ко мне относился. Но второй приказчик был вор и прохвост, он и меня подбивал жульничать, да я не согласился. Тогда он на ремингтоне напечатал такое письмо: «Дорогой Петр Леонтьевич! Мы начали работу, дела идут хорошо. Исправник только за гимназистками бегает, ничего не замечает, это нам на руку. И мой хозяин-лавочник— дурак, его легко обманывать. Пиши, что у вас, скоро ли начнете? Боевой привет! Ардаш Яиков».
— И куда он с этим письмом? К исправнику что ли? — спросил Володя.
— Нет, он сделал хитрее: вложил в конверт, на конверте безо всякого адреса напечатал: «Петру Леонтьевичу», подкрался к моему окну и через открытую форточку забросил на стол, а сам побежал с доносом в полицейское управление. Я в это время в магазине был, без меня пришли, сделали обыск, нашли это письмо. Больше ничего, мои бумаги им в руки никогда не попадутся. Соседская девочка видела, что письмо было мне подброшено. Но исправник слушать ее не стал. Хозяин мой перепугался, сказал, что увольняет меня, вот я и очутился снова в деревне. Ну да ничего, брат, всюду жизнь! Не пропадем, верно? — Яик Ардаш схватил Володю и попытался его поднять. — Ох, не получается, видно, стареть начинаю. Бывало, на Астраханской пристани пятипудовые ящики, как игрушки, таскал… Да, года проходят, не остановишь… Ну, а ты как живешь? Знаешь что, я не стану искать себе квартиру, пусти к себе.
Володя обрадовался. Что бы там ни было, а с хорошим другом, да еще с таким, как Яик Ардаш, будет легче.
Он показал Настино письмо. Яик Ардаш прочел, «сказал одобрительно:
— Хорошая девушка, видать.
Потом он показал Володе конверт, спросил:
— Видишь?
— Конверт как конверт.
— Посмотри внимательнее.
— Ничего не вижу.
— Край конверта заклеен: это в полиции сделали перлюстрацию: вскрыли конверт, письмо прочли, потом снова заклеили.
— Совсем незаметно!
— Теперь они наловчились делать это незаметно.
— А если бы на письме была сургучная печать?
— На сургучную печать наклеивают хлебный мякиш, и она на нем отпечатывается. Потом сургуч ломают, письмо читают и на новый сургуч переводят печать с хлебного мякиша.
— Действительно, наловчились охранники!
— Мы тоже не лыком шиты. Если, нужно сообщить что-нибудь тайное, у нас есть свои методы.
— Знаю я один метод, — вспомнив, как писал дневник молоком, сказал Володя.
Возвращая письмо, Ардаш улыбнулся.
— Ну, Володя, скоро домой вернешься, свадьбу сыграешь, а?
— Кто знает, вернусь ли, не своя воля…
— Не бойся, минет срок, никто тебя здесь задерживать не станет… Эх, жалко, не придется мне на твоей свадьбе погулять… — вздохнул Яик Ардаш, но потом засмеялся и сказал:
— Слышал я одну забавную историю про женитьбу. В прошлом веке один богатый поляк князь Любомирский женился на девушке по фамилии Шейковская. Женился он против воли отца. Отец пожаловался царю Николаю Первому на непослушного сына. Царь распорядился так: «Брак объявить недействительным. Любомирского в наказание за неподчинение отцу отправить на Кавказ солдатом на три года. Шейковскую считать девицей».
Долго еще в тот вечер Ардаш и Володя сидели, разговаривали и смеялись.
СЕДЬМАЯ ЧАСТЬ
Сегодня особенно хорошо на Урюп-реке! Взглянешь с гористого берега на реку — вода блестит на солнце, как стекло, а отражения деревьев, возвышающихся по берегам, похожи на таинственный лес, опрокинутый в водную глубь.
— Эма-а-ан! — слышится с берега. Голос летит далеко, дважды отдастся эхом и только потом замирает.
Посреди реки виднеется лодка. Три рыбака в ней тянут сеть; вторая лодка качается на легкой волне чуть поодаль.
— Эма-а-ан!
Звук голоса как будто раздваивается: летит в тайгу, стелется по воде.
Один из тех людей, что тянут сеть, оборачивается, чтобы взглянуть на кричащего с берега человека. От его движения лодка качнулась, по воде побежали волны.
— Эма-а-ан!
Эман приставил ладонь ко рту, крикнул:
— Чего тебе, отец?
Не дожидаясь ответа, он повернулся к своим товарищам и, продолжая тянуть сеть, сказал:
— Вот ведь беспокойный какой! Скучно ему без дела сидеть, сюда пришел…
Рыбы золотыми кольцами выпрыгивали из сети, падали на дно лодки.
— Эма-а-ан! Левее держите, левее-е! — кричит с берега старый Кугубай Орванче.
— Чего-то руками машет, — сказал один из рыбаков.
— Пусть машет, ты на сеть смотри, а не на него, — ответил Эман. — Рыбы, видно, много, сеть тяжело идет. И на той лодке тянут с трудом.
Кугубай Орванче не унимается:
— Левее-е, говорю! Всю рыбу упустите-е!
Но вот лодка, полная рыбы, причалила к берегу. Кугубай Орванче торопливо спустился по тропинке. Подошел, опираясь на палку, сказал:
— Небось, половину рыбы упустили. Ведь говорил я, как надо было!..
— Ничего не упустили, отец, отойди-ка в сторонку, — с раздражением оборвал его Эман.
Рыбаки принялись перекладывать рыбу в корзины. Кугубай Орванче отошел в сторону, присел на поваленный в прошлом году бурей кедр, закурил трубку.
С высокого берега спустились внук Сергей с приятелями и сосед-старик.
— Дедушка Орванче, ты уже здесь?
— Хе-хе-хе, — посмеивается Кугубай Орванче, — я не сплю, как вы, допоздна. Я с солнышком выхожу на работу.
Все стали разглядывать улов.
— Раньше больше было, — сказал Кугубай Орванче.
— Чего? — не понял сосед.
— Про рыбу говорю. Раньше много рыбы было. Наши деды ее решетом черпали, не надо было ни намета, ни сети.
— Где это, в Ипонии что ли?
— В Уфимской губернии, там, где мы раньше жили.
— В нашей Казанской губернии тоже много рыбы водилось. Бывало, отец с берега кинет хлеб. Рыба подплывет, отец ее хвать рукой и вытащит.
— Ну, это ты врешь, сосед! — улыбнулся Кугубай Орванче.
— А ты не врешь?
Ребятишки засмеялись.
— Уходите отсюда, вот я вас! — Кугубай Орванче замахнулся своей клюкой.
Ребятишки убежали. Старики помолчали немного, потом Кугубай Орванче показал палкой на кучу рыбы:
— Чавычи много, небось, на нерест шла.
— Красивая!
— Самка это, потому и красивая, голова-то у нее серебром-золотом блестит.
— Это самец, он красивше.
— Неправда! Самка.
— Зачем споришь, Орванче, я-то знаю, видел самцов.
— И я видел.
— Ты, может, нельму видел.
— Нет, нельма сюда не заплывает. Она, говорят, только в Колыме водится.
— Наверно, так. Я тоже эту нельму ни разу не видел. Ее здесь нет. Давадчан, таймень, кижуч — этих много.
— Да-а, рыбы много, ельника много, а вот береза не растет… — вздохнул Кугубай Орванче.
— Не растет — и не надо, без березы можно прожить.
— Так-то оно так, да… Вот у меня в Коме во дворе березы росли. Бывало, придет сосед или кто другой, сядем под березкой, побеседуем, как хорошо!
— Здесь-то лучше, вон лес какой большой, не то, что твои березы во дворе.
— Все равно душа не может забыть родные, места…
Кугубай Орванче хотел еще что-то сказать, но увидел, что рыбу начали таскать наверх, и хотел пойти помочь.
Сосед остановил его.
— Не ходи, сами управятся, ты им только мешать будешь.
Кугубай Орванче неохотно сел на прежнее место.
— Обидно, сын со снохой никуда меня не пускают: ни рыбачить, ни пахать, ни за кедровыми орехами. Неужто я так уж сильно состарился, а?
— Да уж не молодой, конечно.
— Ты сам такой же, так что не радуйся моей старости.
— Чего сердишься? И тебе и мне только и осталось, что на печи лежать да дожидаться, когда на тот свет отправимся.
— Э-э, нет, хочу еще немного подышать сибирским воздухом, всего-то пять лет, как сюда приехали…
Между тем рыбаки ушли с берега, лишь пустые лодки, лениво покачивались на воде.
— Чего теперь родные места вспоминать? — снова заговорил сосед. — Все тебя там забыли, ты теперь, как говорится, отрезанный ломоть.
— Может, не забыли… Отцы и деды наши велели не забывать родню.
— Ну, отцы-деды чего только не говорили! Кто об этом нынче вспоминает?
— Это плохо, что не вспоминают. Они правильной жизни учили. Отцы-деды говорили:, чего себе желаешь, того же желай и другим. Говорили: не нужно мстить, потому что даже небольшая месть может привести к большой беде. Еще говорили: люди должны жить в согласии, помогать друг другу, заботиться как о друге, так и о недруге.
— Хе-хе, ничего себе! Что еще говорили эти старые дураки?
— Какие ж они дураки, очень даже, умные были люди. Правильно говорили. Еще велели держать в чистоте дом, двор и собственное тело, учили беречь и слушаться родителей.
— Вот это верная заповедь!
— Верная, конечно. А меня ни сын Эман, ни сноха Амина не почитают, не пускают никуда. Говорят: «Уйдешь, заблудишься, кто тебя искать станет?»
— Правильно говорят. В прошлом году уходил — и пропал.
— Э-э, разве это «пропал»? Просто я за дикими пчелами побежал, хотел найти их дупло.
— Дупла не нашел, самого тебя насилу нашли.
Кугубай Орванче пожалел, что начал этот разговор, по все-таки не мог допустить, чтобы не за ним осталось последнее слово.
— Да я хоть на целое лето в тайгу уйду травы собирать, все равно не пропаду, и когда захочу, дорогу домой отыщу, без дороги к деревне выйду.
Солнце поднимается все выше, греет сильнее. Старики надвинули на глаза свои войлочные шляпы, потом повернулись к солнцу спиной. Теперь Урюп-река сверкает справа от них.
С крутого берега вниз сбежал Сергей, у него из-под ног катились мелкие камушки…
— Зачем так спешишь? — спросил Кугубай Орванче.
— Мужа Салвики медведь задрал! Мама говорит, что он до вечера не проживет.