– До недавнего времени?
– Мне сказали, что он был у отца дней десять назад.
– А сейчас он у него?
– Нет. У папы он пробыл пару дней. Потом к ним приехали трое интеллигентного вида господ[28], и младший Поднебесный в этот же день укатил вместе с ними на станцию. Куда поехал дальше, не знаю: и в сторону Выборга, и в сторону России поезда отправляются каждые два часа.
Изба состояла из небольшой комнаты, половину которой занимала огромная печь, крохотных сеней и пристройки, из которой сыщик услышал мычание коровы.
Пол в комнате так скрипел и прогибался под ногами, что по нему было страшно ходить. Потолок был так низок, что даже невысокому Кунцевичу пришлось немного нагнуть голову. В переднем углу стоял стол с двумя лавками, над ним с потолка свисала керосиновая лампа. У другой стены – комод и железная кровать. Мечислав Николаевич удивился наличию кровати – ни в одной из крестьянских изб, в которых ему до этого приходилось бывать, кроватей он не видел, – и удивительной чистоте в избе.
Хозяин сидел у печи и топил ее, подкидывая в топку хворост с прилипшим к нему сеном. На плите грелся черный от копоти чайник. Пахло дымом, гарью и кофе.
Поднебесный посмотрел на вошедших, но своего занятия не прервал, а только спросил что-то по-фински.
– Мы по поводу вашего сына, господин Поднебесный, – ответил ему по-русски ленсман.
Старик поднялся, зачем-то открыл и тут же закрыл крышку чайника, и повернулся к гостям:
– Сына? Зачем он вам понадобился?
Кунцевич хотел было соврать что-нибудь про незначительное правонарушение, якобы совершенное младшим Поднебесным, но становой его опередил:
– Он подозревается в смертоубийстве.
«Идиот! – мысленно обозвал ленсмана сыщик. – Теперь он нам ничего не скажет!»
– Он убил человека, который специально приехал из России, чтобы убить его. Гофгерихт еще не рассматривал его дела, но я уверен, что вашего сына оправдают. Он защищался от человека, на совести которого есть уже по крайней мере одна жертва. Но пока Борис под подозрением, его укрывательство незаконно. За то, что вы дали сыну пристанище, вам назначат штраф в 80 марок.
– Где же я возьму такие деньги! – невозмутимый доселе старик ударил кулаком по печи и тут же отдернул обожженную руку.
– Если у вас нет денег или если уплата такого штрафа приведет к разорению вашего хозяйства, штраф заменят поркой. Получите десяток-другой прутьев – и свободны.
Поднебесный сжал кулаки и, набычив голову, уставился на станового. «Сейчас набросится», – подумал титулярный советник и потянулся за револьвером.
– Но этого можно избежать, – ленсман был абсолютно спокоен.
– Как? – спросил крестьянин.
– Вы правдиво ответите на наши вопросы, а я напишу рапорт так, что никакого наказания вам не последует.
Хозяин сглотнул:
– А какие вопросы?
– Ловко вы его надули! – сказал Кунцевич, когда изба старшего Поднебесного скрылась за поворотом.
Ленсман удивленно на него посмотрел:
– Я и не думал его обманывать. Если я хотя бы раз обману здешнего обывателя, мне никто из них не станет верить. А если они перестанут верить мне, я не смогу здесь служить. Власть не может обманывать.
– Но постойте! Как суд может рассмотреть дело Поднебесного, если он еще не разыскан?
– Наши законы предписывают рассматривать дела об убийствах и в отсутствии обвиняемого, ежели последний спасся бегством. Статья 1 главы 26 Отдела о наказаниях.
– Как же можно признать человека виновным, не выслушав его оправданий?
– А ему никто не мешает явиться на суд, пусть приходит и оправдывается.
Мечислав Николаевич только покачал головой.
– И про штраф и порку вы тоже правду сказали?
– Абсолютную.
– А про то, что младшего Поднебесного могут оправдать?
– Могут и оправдать. Я внимательно прочитал привезенный вами акт дознания. Он убил человека, тайком пробравшегося в его номер, нанес только один удар, то есть оборонялся, и не превысил пределов необходимой обороны. Если бы я был обвинителем на этом процессе, я бы отказался от обвинения в убийстве.
– Вы, может быть, и отказались бы, но профессиональный обвинитель, я думаю, не стал бы. Поверьте мне, прокуроры очень редко отказываются от обвинения. Я знаю это не понаслышке.
Ленсман первый раз за все их знакомство улыбнулся:
– Я выступаю обвинителем почти по всем делам, открытым на моем участке, и довольно часто отказываюсь от обвинения.
– В Финляндии становые поддерживают обвинение по делам об убийствах?!!!
– Да.
– Да-с… Никогда бы не подумал, что мы так вас обогнали в судопроизводстве… Никогда бы не подумал.
– Я уверен, что мы вас скоро догоним и обгоним.
– А я вот, простите за откровенность, совсем в этом не уверен. Признаюсь, вначале я вашей страной был просто очарован, но после того, что я узнал о здешних порядках…
– А что конкретно вам не нравится в наших порядках?
– Да многое! Судебная система, например, – если, конечно, то, что я о ней слышал, правда. Сейм ваш, три четверти крестьян безземельных. Право слово, все это намного хуже, чем в России.
Ленсман улыбнулся вторично.
– А чем вы были очарованы?
– Ну как… Чистотой, красотой… Люди у вас, как это сказать… Любой человек, будь он хоть дворник, да хоть нищий, ведет себя с таким достоинством, будто он особа по крайней мере четвертого класса[29]. Если я в Питере могу двинуть «ваньку» зонтом по хребту, коли мне покажется, что он медленно едет, то даже крикнуть на здешнего извозчика мне и в голову не придет… Не знаю даже, почему.
– А я вам отвечу, почему. Да, законы у нас не самые хорошие, а многие откровенно плохи. Но это законы, которые обязательны для всех, от нищего до генерал-губернатора. И каждый нищий знает, что если он и генерал-губернатор нарушат один и тот же закон, то и наказание для них будет одинаковым. Отсюда и достоинство, которое вам сразу бросилось в глаза. Безнаказанно ударить можно того, кто привык, что его бьют. А у нас ударить можно только по закону. Бить извозчика за нескорую езду закон не дозволяет, извозчик это знает, и ударь вы его, воспримет это не как должное, а как покушение на свою честь, ну и ударит в ответ. Это чувствуется, сразу чувствуется. Да и вообще, мы по-другому относимся к жизни, не так, как русские.
– Это в каком же смысле?
– Как бы помягче… Вам приходилось когда-либо наблюдать, как работают финны?
Кунцевич отрицательно помотал головой.
– Когда смотришь на занятого работой финна, то кажется, что он трудится без всякого интереса, так медленно, будто вовсе и не хочет заканчивать. Однако присмотревшись, понимаешь, что дело движется, причем на самом деле движется довольно быстро, да не кое-как, а основательно и аккуратно. Ничто не заставит финна поторопиться кончить работу, пожертвовав ее качеством. Маляр, который красит забор, при первых каплях дождя уйдет домой пережидать непогоду, потому что по мокрому дереву краска плохо ложится. Извозчик не выедет на сломанном экипаже или на некормленой лошади. И делается это не из-за особой любви к лошадям, а из-за практического расчета: нечиненый экипаж может окончательно сломаться, когда в нем будут седоки, не вовремя покормленная лошадь быстрее падет и надо будет покупать новую, покрашенный в дождь забор скоро облезет, и этого маляра больше никто красить забор не позовет… У вас работают по-другому, согласитесь?
Титулярный советник промолчал.
– К тому же у нас, в отличие от России, нет практически никаких природных богатств, мало хорошей пахотной земли, и нам волей-неволей приходится учится извлекать как можно больше из того малого, что мы имеем. Полвека назад, например, мы вывозили в Европу бревна, а сейчас везем мебель, бумагу и картон. А у вас как начали при Петере Великом топить на Урале доменные печи корабельными соснами, так до сих пор и топят. А законы мы поправим. Вот уж и Риксдаг вместо Сейма избирать будем, и дамам право голоса дали, хотя здесь, я думаю, мы поторопились… Да, мы тихо едем, зато не останавливаемся и назад не сдаем, и в конце концов многих перегоним, несмотря на то, что и страна наша из самых скудных, да и мы сами звезд с неба не хватаем.
Глава 9Опять в Москву
– Он приехал к отцу в ночь с 20 на 21 апреля, то есть сразу после убийства бывшего пристава. Достал из саквояжа пачку ассигнаций, отсчитал батюшке тысячу, а остальные попросил спрятать. Сказал, что поживет у отца месячишко-другой. Но на следующий день к Поднебесным явилось трое господ – каких-то знакомых сына. Один остался в избе, караулить отца, а двое других отвели младшего в лес. Вернулись через полчаса. Борис был подавлен, одежда на нем оказалась грязной, воротничок сорочки он нес в руке. На лице сына старший Поднебесный заметил ссадины и кровоподтеки. Сын попросил отца отдать своим приятелям все деньги. Прибывшие их пересчитали и один из них, брюнет жидовской внешности, сказал, что три с половиной сотни придется отработать. Старик предложил свою помощь в зарабатывании этих денег, сказав, что триста пятьдесят рублей они вдвоем заработают за год, чем вызвал дружной хохот приехавшей компании, даже Борис улыбнулся. После этого вновь прибывшие и Борис уехали на станцию, при этом сын попросил отца никому ни про него, ни про его «приятелей» не рассказывать. Я тщательно обыскал избу и все надворные постройки Поднебесного, но никаких денег не нашел. Отец клялся, что при Борисе были только позже отобранные неизвестными деньги. Прибыв на станцию Перк-Ярви, я опросил кассира, начальника станции и прочих служителей. Сезон уже начался, но в субботу – а уехали они в субботу, 22 апреля по российскому летоисчислению, – билеты на станции почти не покупают: все приезжают, уезжают единицы. Поэтому эту четверку запомнили. Они взяли второй класс до столицы.
– До нашей или до финской? – немного раздраженно спросил Григорьев.