Они укрощенное пламя
привыкли держать под рукой,
еще самоцветные камни
влекут их своей красотой.
И чем минерал ни упорней
в своем потаенном ряду,
тем радостней и чудотворней
творят мастера красоту.
Такой человек не обидит,
он слишком силен для обид,
он взглядом единым увидит,
что встречное сердце таит.
Такая природная сила
уральскому люду дана.
Меня она тоже взрастила,
упорная эта страна.
* * *
Что со мною случится?
Надо мною вчера
Обронила жар-птица
Два горячих пера.
Жароптицевы перья
Тихо в косу вплету,
Жароптицево пенье
В саду заведу.
Спросит милый: откуда
Этот певческий свет?
Где жарптицыно чудо?
А жар-птицы и нет.
Поселилась жар-птица
В тихом сердце моем.
Мне светить и светиться
Самым ясным огнем.
ПИСЬМА
В конверте строгом строгие слова,
ни чувства в них, ни даже обещания,
и почта, разумеется, права,
что письма эти шлет без опоздания.
Опаздывают теплые слова.
Придут некстати, принесут отчаянье,
о совершенном горькое раскаянье,
успев к раскаянью едва-едва.
Любимый! Писем строгих мне не шли,
пусть в воздухе застынут корабли
почтовые. Ах, нет, неправда это!
Когда бы письма строгие твои
ко мне без перерыва шли бы, шли,
а мне бы их оставить без ответа!
* * *
Ах, кони скачут
по кругу — кони,
в глазах горячих
азарт погони.
Ах, гривы — розги,
мечи — копыта,
и рубят воздух,
и почва взрыта,
И сила рвется,
и все доступно:
на крупе — солнце,
земля — на крупе.
И круг клокочет,
щекочет нервы,
и каждый хочет
быть самым первым.
Ах, кони-кони,
глазам не верю:
не вожаком,
а просто первым…
МИНУТА ПОКОЯ
Светло и сторожко
играют степные зарницы
над полем, где рожь,
где пшеница, шурша, колосится.
На небе то звезды,
то низкие стелются тучи,
то душно, то дождик
осыплется с облачной кручи.
И только под утро
затихнет июль надо мною, —
настанет минута,
всего лишь минута покоя.
Светло и сторожко,
и голову клонит усталость…
По млечной дорожке
уже поднимается август,
шумят звездопады
по черной окраине неба, —
готовиться надо
к янтарному шествию хлеба,
а два колоска,
две упавшие с неба зарницы,
в уснувших руках
продолжают тихонько светиться.
* * *
Зорюют домны, и сияние
восходит от земли до неба.
Мы ходим будто марсиане
по апельсиновому снегу.
Уральские нас греют камушки
да так, что обжигают руки.
У нас в Магнитке даже бабушки
в недавнем прошлом металлурги.
И вместо сказок слышит внук
слова, похожие на зарево:
«Бывает, можно отдохнуть,
бывает, страшно, как в аварию…»
А мы с тобою так сильны,
так молоды, что мы пока еще
в огонь и воду влюблены,
земля и небо — нам товарищи.
Виктор Туманов,строительДОБРАЯ БЕСЕДА НОЧИ СТОИТРассказ Ильи Петровича
— Нет, ты скажи мне, старуха, будет в нашей жизни такое время, что выйдешь ты на работу, часа три повкалываешь и пять часов после этого будешь за бригадиром или мастером бегать, еще чтоб работой тебя завалил, а он тебе в ответ: «Иди-ка ты, Иванов, домой, — надоел, голова разболелась, ничего для тебя придумать не могу?» То-то! Сама знаешь, что не будет такого. Хватаем мы эту работу руками и зубами, а ее впереди еще на миллион лет. А хочется всю ее до конца переделать так, чтобы сесть и сказать: баста! Небо я сделал, землю сотворил, цветы распустил, злаки выколосил, животных выпестовал, птиц петь научил, человека породил — пора и кваску попить. Так нет же, нет! Оглянуться не успеешь, как на пенсию провожают, а ты еще и половины того, по чем руки зудели, не сделал. Без тебя комбинат расширяют, плотины строят, пятое там, десятое, а ты уже, как лишняя спица в колесе… Даже думать о том времени страшно!
Тут еще бригада в июльскую жару тает день ото дня: нет, чтобы подождать, — в отпуск потянуло; кто ангину, черта бы ей в глотку, летом хватил; и как нарочно из ГПТУ ребятишек не выпустили еще с экзаменов… Вот и осталось всего работников четырнадцать плотников. А работы!..
За смену, сказали бригадиру, тепляк с одной стороны коксовой батареи разобрать и до последней щепки на трактора погрузить. Батарея новая, разогрелась, расширилась, двери железные, штук пятьдесят, на крючки вешать пора, а тепляк — помеха. Неделю строили мы эту сторону тепляка, стойки раскрепляли, потолок настилали, железом обшивали, и вот теперь, хоть оно ломать — не строить, за смену должны разобрать. Это с четырнадцатью-то человеками!
И вот еще что скажу: когда бригада в полном составе, командовать ею легче. Дал каждому звену по участку — и справляется оно с работой двумя или тремя головами. А тут всего четырнадцать, каждый — сам себе звено. Взять хоть нашего Черного, как раз на его звеньевого ангина-то и нашла. Что с этим Черным без его звеньевого делать? А упрямый… Говоришь ему: так вот надо, а он по-своему, пока сам не увидит, что полсмены зазря на щепки извел.
И находятся ж мученики командовать всеми! Анатолий, к примеру… чем не бригадир? Видит, что можем не справиться, уши топориком держит, из разговоров наших выуживает — путное кто предложит. Алексей у нас — молодая, но разумная голова, давно бы пятый разряд ему иметь пора, а он все не хочет, по четвертому все… Алексей этот и говорит: железо с крыши сорвать, прогоны, что стойки соединяют, распилить и по частям тепляк весь веревкой свалить. Анатолию и слушать дальше не к чему, смотался из будки, минут через пять кричит:
— Выходи на работу!
Глядим: веревка уже принесена, белая, новая, только что со склада. Подходим к тепляку, а нам от ворот поворот. Начальство с коксохима нашему мастеру втолковывает, что тепляк пока разбирать нельзя: загазованность. Позвал нашего прораба. И прорабу от коксохимического начальства такой же ответ. Прораб привел нашего главного. И тоже никакого толку. Подвел тогда главный инженер к коксохимикам начальника управления. Поговорили начальники между собой — и такое же решение: часа два ждать придется. Два часа рабочего времени носом груши околачивать! Трактора тарахтят, мы стоим. Коксохимики по батареям лазают, один понизу ходит, в рупор спрашивает: газ, воздух. Сверху крик: готов! Чего «готов» — не нашего ума дело, — стой, жди. Да что мы, анекдоты сюда пришли точить?
Спишь, что ли, старуха? Слышь, ветер какой поднялся, к дождю, должно быть. Встань, окно затвори, как бы стекла не выбил… Во, так и языку теплее. Ночь долгая — не торопи.
Видит Анатолий, что скучными мы становимся, отвел в сторону мастера, пошушукался с ним. Вернулся, дал команду: айда за мной! Нашел-таки чем занять. Две машины бетону в другом управлении выклянчил. Мы этот бетон носилками… и куда следует уложили. А уж вечереть стало, животы про ужин напомнили. Глянули мы на батарею: — Газ! Воздух! Готов! — кричат еще. Поужинали. Прислушались — крику нет. И все наши командующие уже на нас ворчат: что, дескать, мешкаете. Полезли мы наверх, железо с крыши мигом сбросили. Прораб рукой нам машет: трактора простаивают. Успеют, отвечаем. Анатолий с Алексеем уже веревку привязывают за верхний прогон. Кто пилит этот прогон на части, кто ниже спустился другие прогоны перепиливать. Черный на землю слез, за веревку тянуть, — не любит он высоты. Гляжу, и главный инженер за веревку с ним уцепился. Рванули они — ни с места тепляк, даром, что на части, или по-ученому говоря, на секции распилен. Вразумило тогда Гришку-тракториста трактор к ним подогнать. Привязали веревку к трактору, натянулась она, как струна, дернулся трактор — веревка лопнула. Кинулся мастер вовнутрь тепляка — нашел прогон. Перепилили, связали веревку, опять трактором дернули. И пошло-поехало, пыль, треск, веревку подавать не успевали. Слезли мы все на землю и с пылу, с жару накидали первый трактор досками! Отправили. И тут-то почувствовали, что выдохлись. Сели передохнуть. А начальник управления другой трактор подгоняет. Быстрей, говорит, ребята, надо!
— А чего ему надо? — спрашивает Алексей. — Работу организовал, нечего больше около нас крутиться, сами знаем, что надо.
Минут пятнадцать мы отдыхали. Понял начальник, что промахнулся, и отошел от нас к кучке, где стояли мастер и прораб с главным инженером. Снова принялись за работу. Но не простил Алексей начальнику последнего понукания, подбил Черного подойти к командирской кучке. А Черному что, он со своей придурью и к управляющему трестом попрется.
— Александр Александрович, — негромко так, но внятливо говорит Черный, — может, займете на пару бутылочек? С устатку бы не мешало.
— А где ты, Черный, найдешь на комбинате? — не поняв подвоха, начальник спрашивает.
— Я и за проходную сбегаю.
— Нету у меня с собой, — отвечает Александр Александрович.
— А я думал есть, — говорит Черный, — раньше, я в книжках читал, если люди работают, а человек иной, вроде вас, в стороне землю топчет, словно купец какой, то обязательно на водку дает.