«Будто не знаешь, — усмехнулся он, шагая по цеху. — Знал бы ты, Геннадий, что я и газет-то в руки не беру… А ведь именно я был сюда кандидатом в сталевары. Как же это я, а? Нового нет, кроме… Словом, «а в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо…»
Конец цеха виделся как бы в тумане, и шуму там было больше. Свод крайней печи уже уронили, и завалочная машина с разбегу стучала длинным хоботом, сбивая переднюю стенку. Монтажники в широких поясах толстенными стальными тросами стропили балки, снизу подрезали их; снопами вылетали искры, а в том месте, где еще недавно кипела сталь, стоял грохот и рев могучего двигателя. Сквозь плотные клубы пыли с трудом можно было разглядеть бульдозер — острым ножом он вспарывал ванну, сдвигал и сваливал вниз раскаленные, красные еще кирпичины, поворачивался, гремел, усердно трудился на небольшом пятачке, на самом горячем месте и самом пыльном.
Недогонов посочувствовал трактористу: наверняка работает в кислородном аппарате — там, где находился сейчас тракторист, не мог помочь никакой респиратор — легкая марлевая маска для такого пекла — фу-фу!
Он оглянулся и спрятался за чью-то неподвижную спину: по пролету шла девушка в каске, курточке и спортивных брюках.
«Неужели Геннадий сказал, что я здесь?» — промелькнуло вдруг, но девушка подошла к посту «Комсомольского прожектора», состоящего из двух — красной и черной — квадратных досок с надписью «хорошо» и «плохо», развернула рулончик и на красной доске прикнопила «молнию»: «Привет коллективу Уралстальконструкции, занявшему сегодня 1-е место!» Потом легкой походкой удалилась.
Недогонов вышел из-за спины рабочего, тот стоял с непонятным аппаратом на груди и передвигал рычажки, глядя не на аппарат, а в облако пыли, на трактор.
До слез обидно стало парню, что никому не нужен здесь. И эта девчонка — такая знакомая, даже больше, чем просто знакомая! — шла, оказывается, по своим делам, а не увидеть его. Выходит, мартен прекрасно обходится без него. А сталевар Геннадий Рогов варит сталь на двухванной печи, которую он, Недогонов, до этого и в глаза не видел. Сейчас даже трактористу позавидовал, хотя тот, видать, совсем изжарился. Трактор вон уж свесил гусеницы над рабочей площадкой и остановился, рокоча мотором.
— Упарился тракторист, должно быть, — заметил Недогонов.
— С чего бы это я упарился?! — отозвался рабочий с аппаратом на груди. — Я, кстати, теперь не тракторист, а оператор радиоуправляемого трактора…
Недогонов покашлял, сказать было нечего. Лишь подумал: «Как же это я умудрился почти что целый год такого валять дурака?!»
Александр Лаптев,учительСТИХИ
РУЧЬЕВУ
…Какая мудрость
в тихой думе домен,
скрестивших руки-трубы
на груди.
Какая радость
в каждом новом доме!
Гляди, поэт!
Ты так хотел… Гляди!
Ты песней стал,
на подвиги зовущей.
Вошел огнем души
в рабочий строй.
И вечно будешь с теми
в самой гуще,
кто начинает
свой
Магнитострой.
ГОРНАЯ ДОРОГА
Закружит ущелье
и спуск с Уралтау.
Тут столько извилин,
что мозг устает.
То травы, как лес,
То леса, будто травы.
И нервы пружинят,
и голос сдает.
То яма на яме,
то просеки узки,
то камни, то бревна,
то бездны воды.
Здесь «Волги» как будто
ползут по-пластунски,
боясь в колее
распороть животы.
Одни лесовозы
Здесь боги и черти.
Бердяуш, Алатау —
им все нипочем.
Бугры, перелески
испашут-исчертят,
но вылезут, выползут,
выжмут плечом.
ПАМЯТНИК
Навек его приняли
степи и горы
назло кулачью,
притаившему рев.
Стоит в Исянгулове
вольно и гордо
поэт-зоотехник
Сергей Чекмарев.
И в бронзе, и в славе…
Хоть песнь не допета:
подрублен,
как в цвете и росте сирень!
Он жизнью
поэму сложил о поэте.
И только конец ее
в речке Сурень.
Людмила Назимова,инженерСТИХОТВОРЕНИЕ
Мне тишина не кажется немою,
Не умер в ней, а затаился звук.
Вот он уже отпущен тетивою
Уральских склонов и речных излук.
Мне тишина не кажется немою.
Прислушайся! Ведь в ней слышны слова,
Не сказанные ни тобой, ни мною,
А лишь душой рожденные едва.
Я верю, тишине не быть немою,
Покуда дышит и живет земля,
И лось спешит тропинкой к водопою,
И колосятся знойные поля.
Владимир Чурилин,военнослужащийПУРГАСтихотворение
Как за дальнею околицей
ветра буйный перебор…
Небо темное расколется,
упадет в сосновый бор.
Встрепенутся сосны звонкие,
скинут белые шелка,
озорницею девчонкою
позовет меня пурга.
Убреду в снега барханные
под разлапистой сосной,
будут ветры ураганные
насмехаться надо мной.
— Обманула, одурачила
шаловливая краса.
Заманила, как незрячего, —
и оставила в лесах.
Как над сонною равниною
стынут белые снега…
Где теперь искать любимую,
не сказала мне пурга.
Петр Гагарин,журналистНА РЫБАЛКЕРассказ
Степан Михайлович Богунов после получки зашел в магазин «Спорттовары» и купил надувную лодку. Он устроился в тени кленов у автобусной стоянки. Сейчас пройдет Володя Синяев — мимо ему никак нельзя — и поможет донести.
У ворот опрятного домика Степан Михайлович, поблагодарив парня, как бы между прочим сказал:
— А хочешь, милости просим со мной на рыбалку…
— Ладно, поговорю с Тамарой, — махнул рукой Володя и пошел.
…В один из мартовских дней по цеху пронеслось: «Опять Володька Синяев не вышел на работу».
Пошли ребята на поселок, разбудили его у забора. С кем-то обмывал первую получку…
— Выгнать, — решил коллектив, — чтобы не позорил.
— Правильно. Выгоним, — сказал Степан Михайлович. — Ну, а потом в какие руки попадет?
— С голоду не сдохну, — сверкнул глазами Синяев.
— С голоду в наше время не помрешь, что правда, то правда, — спокойно ответил Богунов. — Жена где у тебя?
— В роддоме…
— Вот видите. Одним словом, с вашего позволения я с ним дружбу попробую завести.
— Нужна мне ваша жалость! — буркнул Синяев.
Встал — и след его простыл.
Но прогулов Синяев больше с тех пор не делал, пьяным его не видели. А за шефство, которое вскользь было предложено Богуновым, молча всем вызов решил бросить. Оскорбило его крепко.
«Раз так — я вам наработаю…» — в разгар смены говорил он себе, останавливая агрегат. И начинал подчеркнуто изучать его.
А то садился на порожнюю катушку и курил, посматривая на машиниста канатовьющей машины Богунова.
«Няней ко мне захотелось! Мудрецы… Сами норму выполняйте, если такие умные…» — злорадствовал он.
А Степан Михайлович делал вид, будто не видит ничего. Да пусть карман его страдает, коль так нравится. Целую неделю не подходил, не надоедал наставлениями. Однако спокойствие его покинуло и на работе и дома… Не шел из головы Володька. Что за характер! Податлив был и к делу охоч… Не мог же тот прощелыга с наколками, черт его принес, так повлиять! Володька же умнее, в технике смекалист…
Вот теперь и зови на помощь золотую рыбку. Ба! Рыбка-то и выручит. Уже и лодку присмотрел, и снасть готова, как будто нарочно для такого трудного случая!
…Пологий косогор спускается к самой воде Давлетовского озера. Редкие березки разбежались по зеленому пологу. Рыбаки огляделись и сбросили котомки у прибрежных камышей. Синяев пошел по берегу высматривать мальков, а Степан Михайлович приморился и лег в тень — пятьдесят лет не двадцать. Потом они оборудовали стан, вбили колышки, натянули палатку, сложили рюкзаки, одежку, накачали лодку, спустили непривычное суденышко на воду.
Володя торопливо гребет, не терпится удочку забросить.
— Не спеши, плещешь сильно. Левее, левее, вон заливчик, в него давай. Стоп! Бросай якорь!
С носа и с кормы опустили на веревках по большому камню — лодка на приколе. Степан Михайлович не спеша составлял свое трехколенное удилище, менял поплавок. А Володя быстро размотал леску, насадил малька и закинул под розовые от заката камыши.
Все ждал: «Сейчас начнет старик… ход мысли обдумывает…»
Но Степан Михайлович только и сказал, когда за ухой сидели:
— Кости под ноги не бросай, в костер их.
А рано утром тихонько поднялся, укрыл Синяева фронтовой шинелью, проверил кружки, на ночь поставленные, и выволок полуметровую щуку.
До обеда Володька активно рыбачил, надеясь еще такую же подцепить. А когда навьюченные шли к тракту, намолчавшись за день, он не вынес безразличия Степана Михайловича к его «дисциплине» (шефство ведь обязывает!) и спросил:
— А почему вы со мной не говорите… не воспитываете?.. За тем же меня с собой поволокли.
Но Степан Михайлович и на это ничего не ответил. А лишь посмотрел по-доброму, усмехнулся и положил ему руку на плечо. Потом, однако, сказал:
— Я пришел сюда отдыхать. А тебе что, говорить хочется?
— Неинтересно в молчанку играть… Воспитывать не желаете, так о работе давайте потолкуем… только всерьез.
— Ладно, если всерьез, — ответил Богунов.