— Нет, все бумаги в башне. Надо было с твоим отцом поговорить.
За окном обреченно гудел ветер. Винтик услышал, как Вадим бормочет про себя: «Что же этой дряни от ребят-то нужно...»
Вдали пересыпали звонкую медь куранты.
— Вадик, почему Морская охрана не за короля?
— А ты за короля?
— Вот еще! У нас вольный город.
— Вольный город Бремен...
— Чё?
— Ну, там, откуда я родом, есть такой город.
— А на карте он есть?
— Какая там карта...
Хоть и взрослый, и с шевронами инженера на рукаве, почти офицерскими, только серебряными, но чувствуется у него какая-то мальчишечья боль. И нездешняя темная грусть. Теперь многим больно и плохо. Даня исчез... Винтик прижался к Вадиму.
— Ложись-ка спать, гражданин вольного города.
— А папа?..— встревожился Винтик.
— Он придет, ты не бойся, просто, видно, у него разговор долгий вышел.
— С кем?
— Да так, в Ратуше... Спать.
Вадим подхватил мальчика на руки. Тот брыкнул тощими коричневыми ногами.
— Вы, сударь, не дергайтесь, все равно не отпущу,— строго сказал Вадим. Винтик обнял его за шею.
— Ты не уйдешь? — сонно спросил он.
— Дождусь, пока твоя мама придет из госпиталя...
Утро началось с горна городского трубача, проскакавшего в черно-золотом камзоле от площади Побед до Зеленого кургана. Так полагалось по стародавнему обычаю. Во время Смуты трубача вроде бы посадили в тюрьму, устроенную для военных нужд из цирка, то ли держали под домашним арестом в Ратуше. Люди короля и стражники в один голос утверждали, что он своей трубой сбивает с толку солдат... Переливы утренней песни под звонкое щелканье подков возвращали прежние теплые и ясные дни. Они были совсем рядом, со своими рассветами, долгими играми, похождениями следопытов на Стапельном пустыре и острым запахом жестких коричневых груд водорослей, к которым тихо, пересчитывая каждый самый мелкий камешек, докатывается присмиревшая после шторма волна, прозрачная, как тонкое зеленоватое стекло; но между этими днями и сегодняшним утром поднялась тусклая тяжелая стена недавней памяти огня и взрывов, шелестящего полета снарядов над головой. Каждый мог убить Даню, Вадика, маму, всех! Каждый крошил, разносил в щебень город, ласковый и добрый, с его синими заливами, со старыми фортами, угрюмо глядевшими на бронированные «утюги», сменившие на рейде шхуны и бригантины.
А мелодия, чистая и свежая, как утро, прогоняла, уводила, пронесенная трубачом через весь город, те страхи, что вчера еще бродили по улицам вместе с патрулями,
Винтик пулей вылетел из кровати, дел было полно. Дома оказались и папа, и мама, кажется, впервые за последние три месяца они никуда особенно не торопились.
— Пап, пойдем сегодня в слободу? — Это уже, перехватывая бутерброды, после фырканья под умывальником. Брызги летели во все стороны, на полу вышла лужа, Винтик получил необидный, для общей потехи, шлепок. Ну, а лужу тут же извел он сам огромной жесткой тряпкой. Ладно уж, в честь такого утра...
— Между прочим, ты и один сегодня можешь, заставы сняты,—- отец прихлебывал кофе с лимоном из огромного бокала с отбитой ручкой.
— Даже не верится,— мама покачала головой. На ней было новое желтое с цветочками веселое платье. Стала она вдруг такой молодой и красивой, какой Винтик ее вообще не помнил.
— Пап, а чего ты так долго не приходил вчера?
— Говорили много слов. Ты, брат, даже не представляешь, сколько нужно их потратить, чтобы доказать очевидные вещи.— Отец посерьезнел.— Например, что мир лучше, чем война, что от нашей идиотской свары всем плохо...
Только сейчас стало видно, как он измотался.
— А ты уверен, что теперь безопасно? — тревожно спросила мама.
— Уверен. Меня сейчас беспокоит другое... Ну ладно, братцы, вам об этом знать не обязательно.— Он прихлопнул ладонью по клеенке, поднялся.— Я к Борису, потом в Ратушу и в редакцию. Так что до вечера. Салют.
Он пошел к двери, горбился, шагал тяжело, и недавняя радость поблекла, съежилась как-то. Коричневая обшарпанная дверь хлопнула, закрылась.
— Значит, сына... обедать будешь один, я в госпиталь через час, а ты уж как-нибудь осторожнее. Где что взять, знаешь?
Винтик кивнул:
— Я в слободу позже, с Вадимом, он вчера обещал... а пока в гавань.
— Ох, нет у Вадика дел, кроме твоих... Ладно, так лучше будет.
Город оживал. По мостовой, выбитой, щербленой пулями, тарахтели, едва не рассыпаясь на ходу, грузовички с камнями, досками, цементом. Они плевались сизым выхлопным дымом, пускали кругом бензиновый перегар и хлопали брезентовыми крышами кабин. Шоферы орали на случайных прохожих. Сюда, на Городскую линию, тяжелые снаряды почти не залетали. Только дворец Норица Нэль Нако получил пару фугасок с броненосцев: целое крыло со статуями, гипсовым лицами и фальшивыми колоннами легло грудой белых камней. Винтик — с камня на камень — перебрался через завал и — бегом мимо горелого квартала. Отсюда неделю назад началась смута. Стекла были высажены, окна чернели гнилыми зубами. Пятна гари — повсюду на стенах, прежде белых, даже на мостовой черные мазки. Башенки, ветровые гребни на кровлях снесены, пробиты насквозь снарядами полевых пушек десанта, выставленных у Водного клуба. Тут бродили погорельцы, прикидывая ремонт или разыскивая уцелевшие вещи, люди подозрительные, осторожные, неприятные. Винтик заспешил.
— Украл что-нибудь!—удовлетворенно бормотнула вслед толстая старуха, она была в потертом пальто и войлочных зимних сапогах, несмотря на жару.
Если бы не это, Винтик постоял бы у здешней церкви, послушал, глядя в небо, как гудит струнами и трубами ветровой гребень, уходящий крутым изгибом вверх, от малой башни к самой высокой.
За храмом до самого Восточного Форта курчавился густой жесткой порослью огородный пустырь, прорезанный оврагами, невидимыми под плотным здоровенным кустарником, разделенный надвое балкой, застроенной вкривь и вкось неряшливыми дощатыми сараями. Между оградами можно было пробраться к гавани сразу за Петушиным мысом. Траву в этом году никто не косил, она вымахала чуть не по плечи мальчишкам, иссохла и покачивала под ветром белые ершистые колоски. Винтик сорвал один, зажал в ладонях и слегка пошевелил ими. Колосок выскочил упруго, улетел в траву. Винтик счастливо засмеялся: значит, и завтра будет хороший день. Такая примета. В травах прятались плоские валуны, можно было пристроиться на любом, не опасаясь колючек, достающих через брезент старых шорт, зверски жалящих ноги в сандалиях.
Тропинка нырнула, как в пещеру, в серебристую тень плакучих ив, под ногами зашуршала, осыпаясь, земля. Винтик запрыгал через промоины, неприятно заерзали под пятками острые камешки. Он остановился, сердито дернув ремешок, расстегнул сандалию. И тут сверху, со старой ивы, служившей в прежние счастливые времена штабом «вольных стрелков», посыпался мусор, послышался осторожный сдержанный шорох. Внимание! Нервный холодок тронул тело. Неужели опять абрикосовские засаду устроили? Вот дураки-то, нашли время! Винтик медленно выпрямился, а потом резко глянул вверх, готовясь в случае чего махнуть через кусты, потому что абрикосовские разговорами дело не кончат.
— Ого...— сказал Винтик немного смущенно. В развилке толстых, ребристых от старой коры ветвей устроился мальчишка на год или два постарше Винтика, его алый бархатный берет отсвечивал даже в тени золотым знаком летящего сокола... Правда, черная форменная курточка со стоячим воротником засалилась кое-где, а рукава не отблескивали командирскими угольниками, но все равно — Королевская юнггвардия! Да еще из клинковых, если по праву на шортах золотистые лампасы. Все-таки мог бы и не морщиться, как лимон откусил!
— Ну, чего стоишь, будто баран в столб уперся...— При этом мальчишка глянул куда-то за спину Винтика. А сзади вдруг отчетливо застучали кованые каблуки, и тяжелое свистящее дыхание врезалось в лопотанье листьев.
— Беги...— услышал Винтик вдруг отчаянный, вовсе не злой голос мальчишки.
— Стой! — рявкнули над ухом. Проклятый расстегнутый сандаль подвернулся неловко, и колючая боль прошла из ступни под коленку. Винтик упал, проехав ногой по жесткой, рвущей кожу земле.
— О-ой...— Перед глазами замерцало, а сверху надвинулись поля черной шляпы.
— Куда вы так торопитесь, молодой человек? — Голос стражника шелестел, как змея в траве.
«Бульдожья морда», — беспомощно подумал Винтик. Стражник ухватил за плечо, больно дернув вверх, поставил, повернул к себе. Новый страх и тошнотворная боль в ноге выдавили слезы из зажмуренных глаз. «Гад... вот гад...»
— Ну! — пальцы, сжавшие плечо, стали железными.— Разве так ведут себя со взрослыми?
За спиной стражника затрещало, захрустело, посыпалось что-то, твердо стукнули о землю подошвы.
— Эй, Кен Виталь, говорят, вы меня искали?
Рука разжалась, Винтик покачнулся. Но устоял. Сквозь серую муть в глазах остро блеснул узкий клинок позади стражника. Тот не спеша оглянулся.
— Наконец-то, Алэ Этре Ольхель... Мы было потеряли надежду...
Коротко свистнул клинок у ремня, и Виталь растерянно повел рукой на месте кобуры.
— Отлично,— кисло улыбнулся он,— вас недаром учили. Но вы пойдете со мной.
— Посмотрим,— голос у мальчишки из Юнггвардии был чуть охриплый, и в нем дрожала яростная нота.
Виталь усмехнулся, повернулся не торопясь, так же неторопливо поднял к губам свисток на цепочке. А дальше — быстро. Трелью — свисток, хлестнул сбоку выстрел, берет слетел на землю, Аль повернулся неловко, лег.
Винтик не понял, а потом дошло, как ледяная вода к горлу, сдавило...
Стражники теперь не обращали на него внимания. Винтик присел, и руки сами коснулись холодной кожи кобуры. Он поднял револьвер двумя руками, ребристая рукоять вдавилась в ладонь...
— Зачем? Ты спятил. Тут законы... Ты что?!
Револьвер жалко щелкнул. Виталь шагнул вперед, отобрал оружие и назидательно покачал им перед носом Винтика:
— Предохранитель, молодой человек. Такая маленькая защелка.— Оскалился, гад... Неожиданно резко и зло: — Отвечай живо. Где и как ты познакомился с этим своим другом?