Я ругал себя на чём свет стоит. Надо же! Красивой мордашки никогда не видел, что ли? Поплыл от одного взгляда. Взрослый мужик, а слюни распустил словно молокосос. Мне было стыдно, но подавить эти мысли усилием воли не выходило. Поэтому я стал пользоваться запасным входом в участок и обходить танцевальную студию за версту, чтобы случайно не столкнуться с девушкой.
Но судьба распорядилась иначе. Очередное убийство произошло почти вслед за предыдущим. В этот раз парень. Птица Гамаюн. Слишком быстро после Жар-Птицы. Неужели промежутки между преступлениями стали сокращаться? По какой же логике? Я вновь окунулся в дело со всем рвением. В участке будто преисподняя разверзлась. Все слетели с катушек. Руководство неистовствовало. Я чувствовал, что вот-вот полетят головы. Газеты трубили на каждом углу о несостоятельности системы правопорядка. Сверху летели и летели распоряжения, и теперь-то начальство требовало проверять всех. Смены патрулирования снова увеличили, но теперь я не имел к этому никакого отношения. Сложно поверить, что всего с одним дополнительным убийством всё так сильно изменилось. Я недоумевал. Пока не узнал, кто именно стал новой жертвой.
Сын Верховного Судьи. Да уж! Шесть человек погибли страшной смертью, и, когда я взывал о помощи в расследовании, меня превратили в изгоя. Но стоило пострадать кому-то сверху, переполошились все. Теперь проверяли каждого следопыта и потрошителя, а также врачевателей, которые проводят иссечения и удаления, то есть владеют искусством точного надреза. И даже мясников не обошли стороной – они тоже вскрывают животных твердой рукой. К основному вороху работы прибавилась еще гора. Допросы, проверка фактов и показаний, бумажная работа. К концу этой безумной недели я и думать забыл о танцевальной студии, а запасным входом в участок пользовался, чтобы избегать газетчиков, которые ополчились на всех следопытов города, словно каждый из нас своими руками резал невинных юношей и девушек. Оказалось, что предыдущие полгода писаки демонстрировали нам лояльность, но уж сейчас, «когда ни один житель Столицы не может быть в безопасности», они нашли тех, кто «выполняет свою работу спустя рукава».
Отшвырнув газету, я обхватил голову руками. Казалось, я чувствовал, как болит мозг. А сегодня еще два допроса по делу сына Судьи. Я покосился на часы. Четверть девятого. Безумно хотелось спать: уже вторые сутки на ногах без отдыха. Сил почти не осталось. Сетевик издал надсадное гудение. Пришло письмо по внутренней сети. «Пожаловала подружка птенца». Я поморщился. Даже по служебной защищенной сетке не стоило обмениваться такими сообщениями. Насколько нужно быть безмозглым, чтобы не понимать этого. «Пригласи ее», – отбил я дежурному, с такой злостью ударяя по клавишам, словно это они виноваты.
Через несколько минут дверь распахнулась, и Семён – сегодня была его смена на посту – провел свидетельницу в мой кабинет. Я заканчивал оформлять бумаги по последнему допросу и, не отрываясь от работы, кивнул коллеге. Еще пара секунд, и буду готов начинать новую беседу. Семён молча вышел, закрыв за собой дверь. Краем глаза я видел, что девушка переминается с ноги на ногу. Ужасно невежливо, конечно, с моей стороны. Я поставил точку и поднял взгляд, чтобы поприветствовать ее. Да так и застыл.
Это была она. Но одновременно и не она. Куда-то подевались стать и огонь. Девушка передо мной скромно смотрела под ноги, волосы были тщательно заплетены в две тугие косы, ни единого волоска не выбивалось. Ладони она сцепила в замок прямо, нервно переплетя пальцы. На ней было строгое, наглухо закрытое длинное платье. Но это она… я был почти уверен.
Прошло не меньше минуты, пока я разглядывал ее, раскрыв рот. В горле пересохло, и я зашелся кашлем, а девушка испуганно вскинула на меня глаза на мгновение, после чего снова уставилась в пол.
– Добрый вечер, – поприветствовал ее я, стараясь говорить сдержанно, хотя эмоции так и рвались наружу. – Старший следопыт Комаров.
Жестом я пригласил ее сесть на стул, приставленный с другой стороны моего рабочего стола. Она снова бросила на меня испуганный взгляд и засеменила к указанному месту. Ее движения были робкими и суетливыми, никакой величественной статности, которую я видел в танцевальной студии. Я вновь на секунду засомневался: она ли это?
Девушка молчала, и я просмотрел бумаги по делу убитого. Так, подругой жертвы указана…
– Милослава, верно? – я постарался добавить душевности в голос. Всё-таки она потеряла близкого человека.
– О… н-н-нет-нет, господин Комаров, – заикаясь, пробормотала девушка. – Милослава – это подруга Богдана.
Я недоуменно нахмурился. То ли дежурный что-то напутал, то ли ошибка в документах.
– А вы? – задал я наводящий вопрос.
– Мы с ним были партнерами по танцам, – выдавила девушка и вскинула на меня глаза.
Теперь-то я понял, что это точно была она. Но как сильно отличалась эта скромница от той, что величаво скользила по паркету танцевальной студии. Будто два разных человека. Мне это не понравилось. Притворяется? Есть что скрывать? Я внимательно осмотрел ее. Очевидно, девушка напугана. Глаза покрасневшие, словно от долгих слез. Кожа бледна, хотя рыжеволосые всегда бледны. Пальцы нервно цепляются за длинную юбку.
– Ваше имя? – я порадовался, что голос ровный. Не заметил, чтобы она узнала меня. Да и успела ли в горячке танца рассмотреть соглядатая сквозь залитое дождем стекло? По крайней мере, я не видел и проблеска горящего огнем взгляда, который мне почудился тем вечером. Лишь страдание и нервозность.
– Пава… – тихо ответила она, но потом, резко вздохнув, выровняла дыхание и добавила чуть увереннее: – Павлина Павлова.
Я замаскировал смешок кашлем. Вот откуда павлиний костюм. Очень образно. Я пролистал документы и наконец нашел запись следопыта, выезжавшего на сбор сведений о свидетелях. «Павлина Павлова – вместе занимаются в танцевальной студии. В день смерти убитый на занятиях не появился. П. П. в момент совершения преступления имеет доказательства невиновности. Допросить как свидетеля», – почерк у следопыта был корявым, я еле разобрал. Ну-ну, сразу, на первом же допросе, железные доказательства невиновности? Нигде подтверждения этим строчкам следопыта я не нашел. Что же, поверил ей на слово и не подкрепил никакими бумагами? Халтура! С другой стороны, как эта маленькая хрупкая девушка совершала бы те зверства? Они не каждому физически здоровому взрослому мужчине под силу. Многие жертвы были крупнее нее. Но, опять же, убийства совершались в группе. И она вполне могла быть ее частью. Я понимал, что следопыт провел опрос поверхностно. Конечно, никто не стал бы так подставляться и убивать человека из своего ближайшего окружения, так что всерьез я ее не подозревал. Но привычка отрабатывать все версии победила.
– Что ж, Пава, – я снова посмотрел в глаза девушке. – Почему же Богдан танцевал с вами, а не с Милославой?
– Она совершенно… – Павлина сбилась, но тут же продолжила: – Бодя говорил, что у Милы совершенно нет чувства ритма.
– И что же? – я прищурился. – Она совершенно не ревновала вас к жениху?
– Бог с вами! – хохотнула девушка, но нахмурилась, словно осознав всю неуместность веселья. – Простите, мне всё еще сложно поверить, что Боди нет… Мила приходила почти на каждое занятие. Мы с ней очень подружились. Не было никакой ревности.
Я сделал пометку, чтобы проверить эти слова. Значит, об убийстве из ревности и инсценировке речи не шло. Версия подражателя была очень слабой. Я задавал вопросы больше из принципа. Без сомнений, это была та же рука, что оборвала предыдущие шесть жизней. Некоторые подробности преступлений не были известны даже вездесущим газетчикам. Так что я почти облегченно отбросил версию случайного убийства и подражания ритуалу.
– Как часто проходили ваши танцы? – я продолжал задавать уточняющие вопросы по инерции; допрос должен быть проведен по всем правилам, независимо от моих личных суждений.
– Дважды в неделю, – ответила Павлина.
– В отчете указано, что в участок звонил некто Смирнов Владан Владимирович, – я нахмурился, вчитываясь в записи. – Богдан не явился на танцы всего раз, а вы подняли тревогу уже спустя два часа после занятий?.. И почему не сами? Зачем попросили это сделать прохожего? Поясните, будьте добры.
– Бодя никогда не пропускает танцы, – подробно начала Павлина, не замечая, что говорит о покойном так, словно он лишь отлучился на время. – И сначала я не слишком переживала. Встала в пару с новичком. Но под конец занятия появилась Мила. Оказалось, они договорились с Бодей встретиться ближе к окончанию занятий. В честь годовщины они планировали ужин на подворье. Это было слишком не похоже на его поведение: он никогда не забывал о важных событиях. Мила пыталась писать ему в разных болталках, но его наладонник не отвечал, а в сети Бодя был три часа назад. Это тоже не похоже на него. У Милы была настоящая истерика, она начала рыдать, и я заразилась ее тревогой. Мы сходили в несколько мест, где обычно бывал Богдан, а потом наладонник Милы разрядился. И пришлось воспользоваться… автоматом. Но у Милы была такая истерика, что она не могла позвонить сама. Пришлось попросить проходящего мимо мужчину.
– А почему не позвонили сами? – мне стало казаться, что я задаю абсолютно ненужные вопросы, лишь бы продлить беседу. Звук ее голоса и застенчивый взгляд зеленых глаз будили во мне странное чувство. Не то, что я испытал, глазея на нее во время танца. Совсем другое. Но следующие слова девушки настолько ошарашили, что я так и не нашел названия этому новому чувству.
– Я не умею, – просто сказала она.
– Простите? – глупо спросил я. Она не умеет пользоваться телефоном? Что за бред? Даже дети умеют. Понимаю, если бы такая новомодная штука, как наладонник, вызывала проблемы. Но старые телефонные автоматы, натыканные по всему городу и отживающие свой век в государственных учреждениях? Ими умели пользоваться все. Хотя… Моя подозрительность вернулась.