Иногда, в особые моменты, еще не успев прийти в себя от бурных ласк, Пава начинала плакать.
– Милая, ну что с тобой? – я протягивал руки, и она падала в объятия, всхлипывая и причитая.
– Я так люблю тебя, что мне страшно, – шепотом признавалась она.
– Чего ты боишься? – послушно спрашивал я, хотя этот разговор велся не впервые.
– Что всё это закончится, – скулила она мне в грудь, после чего рыдала так надсадно и горько, что я пугался каждый раз.
– Никто – слышишь! – никто не сможет нас разлучить! – клялся я, вкладывая в свое обещание всю силу чувства. Я молил всех богов – Старых и Молодых, – чтобы у меня получилось бороться за нее до конца. Никакой строгий отец нам не преграда.
– Спой мне, – просил я, чтобы отвлечь любимую от грустных мыслей.
И она пела. У нее был высокий чистый голос. Не идеальный, но пела она всегда с душой. Когда мы только познакомились, она знала лишь религиозные песни и гимны. Но после посещения театров и концерта репертуар Павы расширился. Она запоминала песни быстро, с первого раза. И пела искренне и честно, словно распахивая душу. Иногда от ее пения у меня увлажнялись глаза, и я сильно стеснялся таких моментов, чувствуя себя далеко не мужественным. Но не мог не просить ее петь.
До назначенного Павой ужина у родителей оставался ровно месяц, и в теплых весенних сумерках я пришел к зданию приюта, чтобы встретить ее после дневных часов добровольческой работы и провести время вместе. Сегодня был вечер свиданий, десятый по счету. Я ждал уже пятнадцать минут на ступенях приюта, но любимой всё не было. Может быть, что-то задержало ее, хотя раньше такого не бывало. Еще через пятнадцать минут я заволновался. Получасовое опоздание – не совсем типичное поведение для моей девушки. Поразмыслив, я решил всё же зайти в приют и узнать. Возможно, случилось непредвиденное и сегодня она поменялась сменами с кем-то. Связь у нас, к сожалению, была односторонняя. После самого первого свидания я научил Паву пользоваться уличными телефонами, но она могла лишь позвонить мне на службу – в моем кабинете был аппарат – либо прислать через оператора связи сообщение на мой наладонник. Но сообщений не было, и Пава не звонила сегодня.
Я решительно преодолел несколько ступеней крыльца и толкнул дверь в помещение. Пахло медикаментами и старостью. Чуть прелый душок плохо вымытых тел с едва различимыми аммиачными нотками. Я поморщился. Несмотря на грязную сущность моей службы, к смраду я так и не привык. Как же Пава здесь работает? Нужно иметь большое сердце, чтобы проводить много времени со стариками.
Оглядев длинный пустой коридор с высокими потолками, я приметил пост главной сестры в самом конце. Хотелось как можно быстрее преодолеть расстояние, но коридор казался бесконечным. Некоторые двери в палаты были плотно закрыты, другие же распахнуты настежь. Я старался не смотреть по сторонам, но то и дело цеплялся краем глаза за тела на койках. Воздух был спертым, ни дуновения. Хотя ничего удивительного. Пожилым людям вредны сквозняки.
Сестры на посту не оказалось, и пришлось ждать. Наконец из третьей по счету палаты справа показалась дородная женщина в аккуратном белом халате.
– Время посещений закончилось, – устало, но беззлобно произнесла она, не дав мне открыть рот.
– Простите, но я ищу свою… подругу, – начал объяснять я. – Она работает у вас. Мы договорились встретиться после ее смены, но я не дождался.
Сестра зашла за стойку и начала перебирать тетради, которые лежали на столе.
– Да где же он… – бормотала она, перекладывая бумаги с места на место, после чего пожаловалась: – Не могу найти журнал дежурств. Как фамилия подруги? Возможно, я видела ее сегодня.
– Павлова, – подсказал я, и женщина, замерев на секунду, вскинула на меня встревоженный взгляд. Я занервничал.
– Вы друг Павушки? – озабоченно спросила она, и сердце мое ушло в пятки от предчувствия беды.
– Д-д-да… – сказал я внезапно севшим голосом.
– Дело вот в чём, – затараторила сестра, – Павушка сегодня не вышла на смену, чего с ней не случалось ни разу, понимаете?
Внутри у меня всё сжалось, но я отогнал дурацкие мысли. Ну, это несерьезно. Что угодно могло случиться. Может, у нее в семье какие-то неурядицы или появилось неотложное дело. Незачем обмирать от страха. Но я ничего не мог с собой поделать. Тревога поселилась глубоко внутри.
– …и вы, наверное, в курсе сложной ситуации в ее семье, – продолжала главная сестра. Я понял, что пропустил начало фразы, погрузившись в безотчетный страх.
Не успел я ничего ответить, как наладонник в кармане завибрировал как сумасшедший. Я хотел было продолжить разговор с сестрой, но вибрация всё не прекращалась. Извинившись, запустил руку в карман и увидел шесть сообщений, одно за другим всплывающие на экране. Буквы складывались в слова, которые я надеялся больше никогда не видеть: «СРОЧНО! Всем явиться в участки! Обнаружен еще один труп. Дело ритуальных убийств. Жертва – девушка».
Я сорвался с места и побежал. Сестра что-то кричала вслед, но я не слушал. В голове стучало «нет-нет-нет!». Этого не может быть. Только не это. Страшные мысли набатом бились в моей несчастной голове. Я практически сошел с ума от ужаса.
Я бежал и молился. Молился и бежал.
6. Год 857 от Великого Раскола
Три дня без сна. Казалось, потерял рассудок. Когда первый ужас отпустил и мысль, что новая жертва не была моей Павой, укоренилась в сознании, я попытался взять себя в руки. Но это было почти невозможно. Личность последней погибшей так и не удалось установить. Заявление о пропаже не поступало, я начал подозревать, что девушка приезжая. Из-за несовершенного сообщения между городами я боялся, что пройдет немало времени, прежде чем опознаем очередную жертву сумасшедших. Переезды были большой редкостью, и предстояло сделать запросы во все поселения, чтобы понять, в какую именно семью пришло горе.
Мысли с работы перескакивали на Паву, мешая сосредоточиться на деле. Я ходил на танцевальные курсы, еще несколько раз в приют, но там она не появлялась. Тревога грызла изнутри. Что это? Неловкое прощание? Она просто бросила меня? Или пропала и ей грозит опасность? Но время шло, а новых жертв не было. Я не знал, что и думать. Самым неприятным открытием было, что Пава солгала мне. Когда я бросился к дому, где якобы проживали ее родители, то и не думал, в какое неудобное положение могу поставить любимую, если с ней всё окажется в порядке. Мной владел безотчетный страх за ее жизнь. Но всё же хватило мозгов, совершая поквартирный обход знакомого уже здания, притвориться, что делаю это по служебной необходимости. Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что ни в одной из квартир не проживает и никогда не проживала семья Павловых.
Не знал, что и думать. Пава беспокоилась, что я могу без ее ведома отправиться на разговор к отцу? Почему она скрывала свой настоящий адрес? И как теперь узнать, не случилось ли с ней что-то плохое? Я места себе не находил, сердце сжималось от боли и неизвестности. Что же это? Похищение или безмолвное прощание? Мы не ссорились; неужели, если бы Пава захотела прекратить отношения, даже не сказала бы мне? Не мог поверить! Поэтому оставались лишь страх и догадки.
Запрос в другие участки тоже ничего не дал. Я несколько раз изучил протокол допроса, который вел в первую нашу личную встречу. Конечно, все данные с документов Павы были тщательно переписаны мною. Но оказалось, что я слишком уж распустил слюни, ошарашенный своими чувствами, и адрес записал некорректно. Как я за два месяца не удосужился сопоставить адреса – по которому провожал ее и который указал в документах допроса, – ума не приложу. Улицы из документов не существовало вовсе. Что я за невнимательный идиот!
С небывалым рвением я отдавал почти все силы работе. Я должен поймать и остановить этих сумасшедших убийц. В свободное же время обходил все адреса по улицам, схожим по звучанию с той, что я указал в протоколе. Я намеревался найти Паву. Если с ней всё в порядке и она просто не хочет меня видеть – что ж! Но сердце подсказывало, что любимая в беде. Не такова она была, чтобы оставить меня без объяснений.
Возможно, ее деспотичный отец заставил бросить работу в приюте, посадил под замок, а она не смогла уведомить меня. Звонила на работу, но я тем временем ждал у приюта? Или же она заболела и сейчас дома терзается, почему не могу найти ее, раз у меня были рабочие данные адреса. Я клял себя за невнимательность. Но был готов на любые упреки и поиски, лишь бы с Павой ничего не случилось. Если… нет – об этом даже думать не мог. С ней всё в порядке, просто мы затерялись в большом городе. Я найду ее. Сектанты не похищают своих жертв и не держат у себя. Я напоминал себе об этом снова и снова. Они убивали быстро и жестоко. Порой человека даже не успевали объявить в розыск, а изуродованный труп уже тут как тут.
Поэтому я вытеснял все тревожные мысли, погрузившись в расследование с головой, а в выходные бегал по адресам, сжав под мышкой свернутые карты города. Так прошло две недели. Конечно, по ночам я пытался спать, но то и дело просыпался от кошмаров. Даже и не знаю, что было лучше. Первые три дня без сна в тревоге и страхе – или же эти две недели, которые превратились (страшно сказать) в рутину.
Человек привыкает ко всему. К волнению и беспокойству за любимых. К боли и напряжению. Но хуже всего – неизвестность. К этому привыкнуть никак не удается. Но шли дни, новых жертв не было, и ужас притупился. Я всё больше думал, не оставили ли меня в дураках.
Быть может, я ей надоел и она не знала, как объясниться? Боялась, что я, точно как ее отец, устрою безобразную сцену? Как узнать, что с Павой всё в порядке, чтобы не вздрагивать от ужасных видений ее растерзанного тела по ночам? Сколько понадобится времени, чтобы обойти все адреса в Столице? Я не знал.
Но узнать предстояло.
На исходе третьей недели поисков я уже по привычке обходил адреса в самом удаленном от участка районе города. Время близилось к девяти вечера, и я решил, что пора прекращать стучаться в чужие квартиры. Слишком поздно для служебного визита, коим я прикрывался каждый раз. Покинув дом, где мне в очередной раз не повезло, я слепо шел вперед, погрузившись в мысли о Паве. Я задумался так крепко, что чуть не врезался в фонарный столб, который, казалось, просто вынырнул навстречу. Успел увернуться в самый последний момент и остановился