— Ты спасал его, да, — согласился Тми-Наланси. — Но ради чего? Ради ваших тхаранских дел, ради того, чтобы ваши избежали возмездия, ускользнули в далекий Круг. Не на жизнь Митики ты обменял жизнь мальчика, а на спасение вашего Тхарана. Будь для этого потребна смерть Митики, ты, не колеблясь, зарезал бы и его.
— Старик, ты говоришь много слов, — прикрыл глаза кассар. — И в этих словах правда перемешана с твоими домыслами. Но спорить я не хочу. Я устал. Ты обещал мне смерть? Чем, по-твоему, был я занят, пока вы не вошли сюда? Я звал ее, мне невтерпеж видеть торжествующее в этом замке зло, мне невтерпеж видеть кровь на своих руках… я слабый маг, но уж такое и ученику доступно. И потому не грози, я уже ничего не боюсь. Я спасал Митику ради спасения Тхарана, ты прав. Но есть и другая правда… Я спасал его ради спасения своего Наставника, меккоса Хайяара. Он мне как отец, понимаешь, старик? Да что ты можешь понимать, ты не был в моей шкуре. Он мне больше чем отец, больше чем учитель… он для меня все. Он не просто двадцать лет назад спас меня от смерти… он сделал так, что мне захотелось жить, я вновь научился радоваться, дивиться красоте восходящего солнца и очертаниям молодого листа, он внес свет в мой угасавший тогда разум, и я увидел, как мудро и сообразно устроен мир… я захотел жить и понял, для чего жить. О, сколько раз мне хотелось ради Наставника отдать свою жизнь, свою кровь, свою живую силу… Но отдавать пришлось не свое, а чужое. Ты думаешь, это легче? Вот она, моя другая правда. Ты говоришь, ради Тхарана я зарезал бы Митику? Лжешь, Посвященный. Митика… я был суров с ним, но суров для его же блага… никогда я не отнял бы его жизнь… вот защищать, рискуя своей — это пожалуйста, это сколько угодно… Ты ведь знаешь, старик, у нас, людей Тхарана, не должно быть своих детей… но мы ведь люди, а не стихийные духи… Так что есть у меня и третья правда, старик. Но о ней незачем уже говорить. И вообще говорить больше незачем, все слова уже сказаны, и много среди них было лишних.
— Что ж, — пожал плечами Тми-Наланси, — ты действительно все сказал. Почти все. Не сказал лишь главного — согласен ли ты отвергнуть свои заблуждения и принять сердцем Бога Единого, Господа неба и земли?
— Разве я не ответил? — усмехнулся кассар. — Ладно, скажу вновь. Не согласен. Я никогда и никому в своей жизни не изменял. Я давал клятву верности Высоким Господам, лил свою кровь на курящийся жертвенник. Честно скажу, мало кого из них я впустил бы на порог своего дома, утрать они свою силу и сделавшись простыми людьми… но клятва есть клятва, верность есть верность… пускай и нет любви. Если бы твой Единый встретился мне раньше, до той клятвы, то как знать… но все, что Он принес в мою жизнь — это боль, тоску и одиночество. Я не виню Его… и не оправдываю. Так что командуй своим воинам, слуга Единого.
— Есть в твоих словах некоторая правда, — помедлив, отозвался Тми-Наланси. — Кто я такой, чтобы судить тебя? Я не был в твоей шкуре… ты не спасал меня и не предавал. Судить тебя будет Единый, но не здесь, а за той гранью, что отделяет время от Вечности. Но и здесь, в Круге, тоже должен быть суд. Тебя легко осудить на смерть, хаграно. И по законам государя Айлва-ла-мош-Кеурами, и по божественным установлениям ты преступник и подлежишь казни. Но суд был бы ложным, не будь на нем того, кто может и простить. А кто может тебя простить, кассар Харт? Я не могу, наши жизни не переплелись. Может быть, вот он, — ладонь старика указала на съежившегося Митьку. — Давай, мальчик, скажи и ты. Бок о бок с этим человеком вы прошли долгий и опасный путь, он не раз спасал тебе жизнь, ты знаешь его свет, знаешь его тьму. Что решил бы ты?
Больше всего на свете Митьке хотелось сейчас оказаться где угодно, только не здесь. Пускай даже на болоте, по пояс в хлюпающей трясине… или в темноте на дыбе… а то и под прозрачным куполом в княжеской «раборатории»… Только бы не говорить. Любое слово, что он произнесет, будет как расплавленный свинец.
— Ну же? Чего молчишь, Митика? Пора, мальчик. Взрослей.
— Я… — перехваченным горлом просипел Митька… — я не знаю, что говорить. Он хороший человек, кассар Харт-ла-Гир. Я на него не злюсь… за себя. Он наказывал меня, больно наказывал, но по делу… тут чего прощать? Тут даже нечего прощать… Может, если бы он даже убил меня, я бы на него не обиделся… Но он убил не меня. Он убил Хьясси. Как я могу прощать за него? Пускай прощает Хьясси. Только его больше нет, и тогда, получается, некому…
Он вновь затрясся в рыданиях, уже совершенно не думая, как на него смотрят. Сейчас, вот только что, секунду назад, он предал кассара. Кассара, который лечил его, защищал, учил… которому он рассказывал «Песнь о вещем Олеге» и о космических кораблях. Всего несколько слов — и предал. А не скажи он их — предал бы Хьясси.
— Что ж, — помолчав, сказал Посвященный Тми-Наланси, — значит, так и будет. Я думаю, Хьясси его простит там, у престола Единого. А здесь мы простить не можем. Освободите его от пут и цепей, — приказал он воинам. — И ведите наверх. Вернее, несите, вряд ли он способен сейчас ходить самостоятельно. И сделайте все быстро, не надо, чтобы он мучился.
— Вы что же, — вытирая слезы, повернулся к нему Митька, — прямо сейчас его хотите?
— Да, — жестко ответил старик. — Чем дольше протянем, тем тяжелее будет ему самому. Пойдем отсюда, малыш. Тебе вовсе незачем это видеть.
— Почему же? — рассмеялся в дальнем углу кассар. — Я бы на твоем месте, Посвященный, все ему показал. Пускай знает цену словам. Что ж, прощай, Митика. Не думаю, чтобы мы когда либо встретились там… Что мне тебе такого сказать? Ты слышал, как я говорил этому старику про третью правду. Так вот, это — правда.
Он замолчал, и двое стражников деловито подошли к нему, нагнулись, принялись возиться с цепями. А Тми-Наланси, крепко обхватив Митькины плечи, повел его из камеры. Митька не сопротивлялся, механически переставлял ноги и старался ни о чем не думать. И это ему удалось — мыслей действительно не было, ни одной. Просто тяжесть, слепая и глухая тяжесть внутри, и каждый шаг, казалось, прибавлял ей весу.
18
Никого не хотелось видеть. Бодрые слова, что не все потеряно, он и сам говорить умел. Толку-то от них? Уже несколько часов, как сбылась мечта — он домчался-таки, добрался до вожделенного замка Айн-Лиуси. Поднесли, можно сказать, на блюдечке с голубой каемочкой. Вот, высокие серые стены, круглые, похожие на шахматные ладьи, башни, можешь сколько угодно щупать руками. Но, как в тех же шахматах, что толку от сильных фигур, когда ходить нечем? Вернее, некуда.
Лешку отыскать не удалось. Замок, понятное дело, огромен, но и народу в обеих хандарах тоже немало. И уж, казалось бы, все облазили, в каждую щелочку потыкались, каждую стенку простучали. И нашли, много чего интересного нашли, только вот Лешки — ни следа. И здешнего хозяина, князя Диу, тоже ни следа. Магия? Но все Посвященные дружно уверяли, что никакой магии в замке не осталось, вся развеялась по молитве к Единому. Виктор Михайлович не спорил — им, наверное, виднее, что там развеялось, что нет. Только ведь и сына нет, и что тогда выходит? Или они изначально шли не туда, то есть тхаранские маги спрятали Лешку где-то совсем в другом месте, а Айн-Лиуси — камушек в кусты, или, что не менее скверно, князь, удирая отсюда, взял ребенка с собой. Ищи теперь ветра в поле.
А как мчались, как понукали и без того взмыленных коней, когда на горизонте показались угрюмые серые стены! Собственно, можно было и не гнать, все равно ведь предполагалась осада. Кто же знал, что хандара Оорта-ла-Мирру сумеет ворваться внутрь? Илси-Тнаури, кстати, едва заметно хмурился, видно, очень уж ему хотелось быть первым. Ничего, перетерпит, не гонки на кубок Европы.
Фактически, хандара Илси-Тнаури оказалась лишней. Все уже сделано — ключевые пункты заняты, княжеские войска обезоружены и заперты в казармах, подземные темницы обследованы. С военной точки зрения все уже было закончено. Достаточно оставить здесь гарнизон до подхода регулярных войск государя Айлвы, и можно бы возвращаться. Только вот Лешка… и князь. Упускать этакую змею никак нельзя.
Упускать никто и не собирался. Высланные в степь конные разъезды стрелами разлетелись во все стороны, сотники Аун-Минна и Хъярри-Гломму вели сейчас допросы. Пока результатов ноль. Никто ничего не слыхал про Лешку, не было такого, говорят. Впрочем, воины и слуги мало что знали. Мало кого из них допускали в княжеские покои, а те, кого допускали, видели доступное лишь обычному, человеческому глазу. И теперь, когда магия вроде бы отключена, становится ясно, сколько же здесь такого, о чем никто никогда и не подозревал. Чего стоит один лишь колодец, доверху заполненный детскими скелетами! А бесконечная череда залов, галерей, тайных хранилищ… По-хорошему, сюда бы весь УКОС командировать на полгода — и это только чтобы разобраться, что к чему.
Многое, конечно, мог бы рассказать Дима Самойлов. Как удачно вышло, что его нашла хандара Оорта-ла-Мирру! Казалось бы, одной головной болью меньше. Но именно что казалось — парень вскоре куда-то исчез. Вот уже несколько часов никто не знает, где он. То ли обиделся на излишне опекавших его единян и забился в какой-то глухой угол, то ли захотелось приключений… Ясно только, что за ворота замка он не выходил, а больше отсюда никак. Обычные пути перекрыты, а магических, надо полагать, больше нет.
По словам Посвященного Тми-Наланси, мальчишку упустили, уже выйдя из подземелья. Стоило старику на минуту отвлечься — и на тебе. Впрочем, Посвященный не слишком по этому поводу дергался. «Да не переживай ты, Вик-Тору, — говорил он слегка усталым голосом, — найдется отрок, никуда не денется. Нелегко ему сейчас на сердце, вот и носит его где-то». Тми-Наланси вкратце рассказал и о том, чем именно отягощено отроческое сердце.
— А что, никак нельзя было оставить этого Харта в живых? — раздраженно поинтересовался Петрушко, в упор глядя на Посвященного. — Обязательно нужна кровь?