— Опять удрало?
— Во все лопатки!
— Ну и лапоть, — изрёк Вовка. — А теперь ты хочешь и моё молоко пустить под откос?
— То-то и оно, что нет! Назавтра я со злости ткнул ложкой в молоко. Пенка продырявилась, молоко и не сбежало! Тут меня и осенило — дело в дырке! Дырочка, миленькая! Вот для чего Пётр Иваныч велел тебя сделать! Струя горячего молока, которая бежит под диском, должна вырываться через дырочку. Тогда струя помчится наверх и пробьёт пенку!.. Эх ты, думаю, баранья твоя голова, раньше не смекнул! — И Боря вытащил диск.
— Колоссально!.. — коротко выразил свой восторг Вовка.
— Вот она, дырка! Видишь?! Понимаешь теперь, как у меня печёнка дрожит? Ну, давай молоко. Не тяни за душу!
Вовке и самому-то не терпелось поскорей начать испытание, но он съехидничал:
— Эх, останется от нашего молочка одно только мокрое место! — Но всё-таки бухнул в кастрюлю весь литр.
Ребята опустили диск в молоко и поставили на огонь.
Через две минуты на молоке появилась лёгкая пенка.
Боря и Вовка так пристально смотрели в кастрюлю, что перед глазами запрыгали какие-то чёрненькие мурашки.
А Борька каждую секунду хватался за очки, словно боялся, что в самый решительный момент они вдруг исчезнут.
— Спокойненько, Вовка, спокойненько! — повторял Борька, а сам весь дрожал.
Вдруг что-то забарабанило, застучало в кастрюле, как будто диск пустился в пляску, и в тот же миг в одном месте вдруг треснула пенка и из дырочки выскочил, будто проклюнулся из яйца, малюсенький клювик.
— Ух ты!.. Ух ты!.. — восторгался Вовка.
Клювик становился всё смелее и больше и, наконец, превратился в бурлящий молочный столбик, который вырывался из молока как раз над тем местом, где в диске была дырочка.
У Вовки — рот до ушей от удовольствия.
— Граждане радиослушатели, внимание! — заорал он, поставив перед собой тычком поварёшку, — Наш микрофон установлен возле кастрюли с молоком. Вы слышите этот нарастающий гул? Из кастрюли с молоком раздаётся страшный тарарам… Бах, тарарах! Жуткая картина! Товарищи, мы присутствуем при…
— Погоди ты… артист! — прикрикнул на него Борька. — Самое страшное ещё впереди!
В самый решительный момент Борька вдруг от волнения охрип.
— Дай тряпку! — просипел он.
— Зачем?
— Хватать… кастрюлю… Может, хва-хватать придётся…
Молочный столбик бурлил и шумел всё больше, разбрасывая во все стороны пузыри — и вдруг всё молоко заходило, забурлило, но… не выскочило из кастрюли!
— Борька, чертяка! — завопил Вовка. — Дай я тебя расцелую!
Даже Вовкина соседка не могла прийти в себя от удивления.
— Неужели так и не убежит? — спросила она.
— Ни за что, — отрезал Борька.
— А ну-ка, подержите его на огне ещё немного!
— Пожалуйста! — ответили хором Борис и Вовка. — Нам не жалко!
И хотя Борис потом узнал, что такой диск уже существовал, он всё равно был очень рад, что сам додумался.
Теперь Борис решил подумать над кастрюлей, в которой бы никогда не подгорала каша. А Вовка заявил, что без колебаний рискнёт всей гречневой крупой, которую только удастся выудить из буфета.
Ребята! Если у кого-нибудь возникнут мысли по проекту такой кастрюли, напишите Борьке, пожалуйста!
Суп с фрикатюльками
Бывает так: думаешь про человека одно, а он оказывается совсем другим. Я хочу вам рассказать такую историю.
…Валерка учился у нас в школе первый год, и мы все никак не могли привыкнуть, что у него такая непонятная способность краснеть.
Вызовут его — он и урок знает, и отвечает всё впопад, а сам красный, как из бани. Даже веснушки, кажется, от этого тускнеют. А веснушки у него частые, аккуратненькие, друг на дружку не наскакивают, как будто Валерка загорал через решето.
Глаза у него — ну такие, добрые! Чуть-чуть косят, но это ничего. По правде говоря, я раньше совсем не замечала, что это даже красиво, когда глаза чуточку косят.
Учителя про него говорят: очень застенчивый мальчик!
У доски Валерка переминается с ноги на ногу, не знает, куда девать руки, будто они у него лишние, и мел держит за самый кончик… Ну до того у Валерки беспомощный вид — так бы и кинулась к нему на выручку!
Волосы у Валерки курчавые и весело блестят.
У нас в классе есть девочки, которым он нравится, — они с него прямо глаз не сводят! А так-то он хороший мальчишка. Мы сидим с ним на одной парте… А насчёт того, что он на этих девчонок даже никакого внимания не обращает, нечего и говорить — это к делу не относится.
Ну вот. Однажды я пошла к Валерке домой. Он здорово чертит карты, а мне всё время за карту снижают географию. Вечно у меня то река впадает в железную дорогу, то Каспийское море на гору залезает. И Валерка взялся мне помочь.
— Знакомься. Это Людмила, моя старшая сестра, она у нас за маму, — представил Валерик.
Людмила оторвалась от книги, улыбнулась мне очень доброй улыбкой, поправила волосы — они у неё были туго заплетены и собраны в узел — и тут же снова уткнулась в книгу. Глаза усталые — видно, недосыпает. А книжечка у неё — с мой портфель, когда у нас шесть уроков и физкультура. Валерка говорил, в этой книжке царей штук триста напихано…
— А это наша младшая — Алёнка. — И Валерка слегка подтолкнул девочку лет семи, с рыженькими косицами торчком. Алёнка была очень похожа на него — такая же остроносенькая, с частыми веснушками и карими живыми глазками.
Она протянула мне руку, как взрослая, и спросила солидно:
— Ну, как наш Валерий учится?
— Хорошо, — говорю, — на пятёрки.
— А моя кукла Таня, — продолжала Алёнка, — на днях уже окончила институт и теперь поступает в аспирантуру. Она тоже принесла в табеле одни пятёрки. — И Алёнка погладила по голове куклёнка с такой облупленной рожицей, что уже не разобрать было, девочка это или мальчик. Как видно, кукла немало потрудилась, пока окончила институт.
«Хорошо у Валерки, — подумала я, — и комната такая чистенькая, и сёстры симпатичные…»
Тут Валерка подошёл ко мне и зашептал на ухо:
— Ты на Людмилу не обижайся, что она не бросила читать, — у неё совсем нет времени: она учится в институте на историка и работает, потому что меня и Алёнку, понимаешь, кормить надо… Она, знаешь, до чего дошла? Вчера приходит ей какая-то повестка, там в конце написано — явиться в 18.30, а она читает: явиться в 1830 году…
— Люда! — громко позвал Валерий. — Скоро, что ли, у тебя там цари перебьют друг друга? А то мы пока с голоду помрём…
— Что?.. Ах да, давно пора обедать. — Людмила вскочила, протёрла покрасневшие глаза. — Мойте руки, сейчас подам на стол. — Она потрепала Алёнку по голове и огорчённо причмокнула: — Ну что за ребёнок! Только что её вымыли, и уже полная голова песку!
— Людочка, не беспокойся, это же песок с нашего двора!
В этот момент в комнату вбежал кудлатый щенок с остренькой мордочкой и хитрющими глазами. Шерсть у него была чёрная, лохматая и на спине как бы пробором разделялась.
— Знакомься, — сказал Валерка, — это Цезарь, четвёртый член нашей семьи. Назван в честь древнего полководца Юлия Цезаря.
— А я зову его просто Юлька, — сказала Алёнка.
…Людмила разлила по тарелкам суп. Меня тоже усадили обедать.
— Ой, суп с фрикатюльками! — обрадовалась Алёнка.
— Кажется, суп сегодня удачный, — сказала Людмила и тут же опять раскрыла свою большую книгу, подперла её хлебницей и, не притронувшись к супу, стала читать.
Давно не ела я такого вкусного супа, хотя вид у него был неважный. Кажется, это был суп с клёцками, но клёцки были какие-то лохматые, растрёпанные.
— Вкусно-то как! — похвалила я.
А Валерий поболтал ложкой в тарелке, глотнул немного и, представьте, капризно пробурчал:
— Ну да, вкусно! Клёцки-то… прямо лягушки какие-то плавают…
Я чуть не поперхнулась: клёцки — лягушками обозвал!..
А Валерка всё бурчит, бурчит и сердитыми глазами смотрит перед собой.
Надо же! Ещё обедом недоволен, фыркает! Сестра, усталая, варила, а он… С ума он сошёл, что ли? Может, он ещё пожелает, чтобы она ему клёцки бантиками завязывала?! И это наш-то Валерка, который в классе от каждого пустяка заливается краской!
Мне стало неловко. Зачем он так… да ещё при мне… Значит, ему совсем безразлично, что я о нём думаю. Мне трудно было смотреть на Валерия.
Сейчас Людмила как прикрикнет на него!
Но ничуть не бывало: Людмила даже не подняла глаз, которыми она быстро скользила по книжке — даже не по строчкам, а прямо наискосок через всю страницу, словно на санках с горки скатывалась.
А Валерка — подумайте только! Опять стал наступать на сестру:
— Суп удачный!.. А сама, небось, даже не дотрагиваешься! Было бы вкусно, так ела бы. Слышишь, Людмила?
— Я сейчас, сейчас… Ты, главное, ешь сам, Валерик, и девочку угощай. — И Людмила стала одной рукой зачерпывать суп, а другой переворачивать страницу. — Замечательно, оч-чень даже замеч-чательно, — приговаривала она, и было непонятно, про суп она говорит или про свою историю.
А у меня давно и аппетит пропал.
Сестра, видите ли, обеды ему особенные закатывать должна! Эх, Валерий, Валерий, вот ты какой!.. А я-то, дурочка… Карты чертить… Пускай бы уж лучше у меня реки задом наперёд текли. Пускай бы Африка на берегу Невы очутилась, чем узнать, что Валерка такой…
А Валерий, хотя и обругал суп, стал уплетать его так, что за ушами хрустело, и вдруг заорал:
— Опять?! Вот наказание! Надо получше закрывать крышку!.. Проклятые мухи! Ну и пронырливый народ!
— Мухи — не народ, — возразила Алёнка, — мухи — это звери.
Людмила вдруг встрепенулась:
— Ой, вы уже поели; сейчас подам котлеты, — и полезла под подушку.
«Наверное, это она по рассеянности вместо духовки под подушку полезла», — сразу смекнула я, и мне стало совсем жалко эту усталую Люду, у которой не было времени даже сообразить, что она делает.
— Люда, куда ты лезешь? — Валерка безнадёжно махнул рукой. — Опять всё перепутала… Ты же кастрюлю своими собственными руками на кресло переставила!