Кур-Султан сделал шаг, но что-то его остановило. Край халата все еще был зажат в стариковской руке. Он попытался разжать эту руку, но не смог. Тогда он не торопясь кинжалом полоснул по сухожилиям запястья, рука разжалась. Вместе со вторым басмачом Кур-Султан поднял ящик. Внутри по железу что-то покатилось.
— Он прячет туда чайник, — сказал бухгалтер Таджибеков.
Через несколько минут Кур-Султан и его помощники были во дворе милиционера Исы, а бухгалтер Таджибеков, выглянув из-за занавески и убедившись, что улица пуста, выскользнул из конторки.
«Пошел в исполком», — прочитал он табличку и, усмехнувшись, медленно двинулся вдоль улицы. У поворота он оглянулся. В дальнем конце показался человек со связкой книг в руках. Это был отец Садыка, учитель Касым. «Видел или не видел?» — подумал бухгалтер.
3
Иван Кустов вынес фотоаппарат во двор, научил ребят прицеливаться и вытягивать задвижку кассеты, объяснил, как надо становиться перед фотоаппаратом, чтобы все уместились на пластинке, говоря, что чем дальше стоит аппарат, тем больше людей можно снять. Если близко, то одного человека. Если десять шагов — пять человек можно снять. Если двадцать шагов — десять человек можно снять.
— А если сто? — спросил Садык.
— Если сто, то человек двести можно снять, — сказал Иван. — А зачем так много?
Фотоаппарат несли по очереди. Каждому казалось, что он может нести лучше. Когда носильщик уставал, ящик начинал бить его по ногам. Но все говорили: «Не бей его ногами, он испортится».
Почти всю дорогу они шли молча. Только изредка кто-нибудь говорил: «А по-моему, он хороший». И тогда кто-то другой соглашался: «Конечно, хороший. За пять рублей разве плохой продадут!» «А по-моему, дяденька добрый», — опять говорил кто-нибудь. И опять кто-то другой отвечал: «Конечно, он нам все объяснил, все показал, велел приходить к нему. Он же сказал, что аппарат стоит десять рублей, а нам он его продал за пять».
— Камера-обскура, — сказал Садык. — Красивое слово…
— А что, если мы сейчас все вместе сфотографируемся? Прямо пойдем на пустырь и все вместе сфотографируемся.
…Хорошо, что на пустыре никого не было.
— Мы сделаем так, — сказал Садык. — Я поставлю фотоаппарат на землю, все станут вон там, я прицелюсь, сниму крышечку и побегу, чтобы стать рядом.
— А ты получишься? — спросил Закир.
— Конечно, получусь. Он сказал — надо считать до десяти или даже до пятнадцати.
Садык долго пристраивал аппарат, подкладывал под него камни, прицеливался, заглядывал в матовое стекло — для этого ему приходилось ложиться на землю — и наконец сказал:
— Нет, так не выйдет. Надо, чтобы кто-нибудь стал на четвереньки, а аппарат мы поставим ему на спину.
— Кто же станет? — сказал Эсон. — Ведь кто будет под аппаратом, тот на фотографии не получится.
— Тогда сегодня фотографироваться не будем, — сказал Садык. — Темнеет быстро.
— Сегодня! Сегодня! — закричали все, и больше всех Закир: он держал в руках мяч и очень хотел фотографироваться.
— Конечно, сегодня, — сказал Эсон. — Надо тянуть жребий.
Самая короткая соломинка досталась Эсону.
— Может быть, Рахим лучше? — сказал Эсон. Он всегда отыгрывался на своем младшем брате.
— Ничего! Когда новую пластинку достанем, ты с мячом будешь фотографироваться, — утешил его Садык. — Становись на четвереньки.
Эсон колебался.
— Лучше я стану, — согласился Рахим, — Я в другой раз, меня отдельно и с мячом.
— Нет, я, — возразил Эсон.
— Хватит спорить, — сказал Садык, — уже темнеет. Становись скорей… О, теперь совсем другое дело!
Садык смотрел в матовое стекло и прицеливался так, чтобы ребята получились во весь рост. Справа он оставил место для себя.
— Э, слушай, опусти голову, всех заслоняешь! — сказал он Эсону. — Опусти, тебе говорят!.. Вот теперь не двигайся. — Садык снял матовое стекло, закрыл объектив крышечкой, вставил кассету, вытянул задвижку. — Теперь все замрите! — скомандовал он, снял крышечку с объектива и в три прыжка оказался рядом с ребятами. — Раз, два… — начал считать он. Садык для верности решил считать до пятнадцати.
И тут он увидел, что Эсон поднял голову и с любопытством смотрит на четверых своих товарищей.
— Опусти голову! Голову опусти! — чуть не плача с досады, крикнул Садык. — Заслонил все!
— Чего? — спросил Эсон.
— Опусти башку! — Кудрат показал Эсону кулак.
— Не двигайся, — сказал Кудрату Садык, — так с кулаком и получишься.
Наконец Эсон сообразил или подействовала угроза — он наклонил голову. И тут только Садык заметил, что Эсон и сам-то весь приподнялся. «Эх, сбил наводку! — подумал Садык, но ребятам ничего не сказал: чего их расстраивать! — Ноги, конечно, не вышли, но лица могут получиться».
Он подошел к Эсону, несильно ткнул его кулаком в шею, закрыл объектив и кассету.
— Пошли домой! Я думаю, что-нибудь да вышло.
И по дороге в город, и в спортивном магазине, и во дворе у Ивана Кустова Кудрат все время помнил о печати, а если и забывал про нее, то, когда вспоминал, страшно пугался и ощупывал себя. И на пустыре Кудрат помнил про печать.
Фотоаппарат они отнесли на чердак, а когда проходили мимо махалинской комиссии, пожалуй, только один Кудрат обратил внимание на вывеску «Пошел в исполком». «Неужели до сих пор не вернулся? — подумал он. — Это хорошо. Значит, он не хватился печати».
4
Поздно ночью вдоль арыка скользила тень мальчика. Это был Кудрат. Для кого-то другого этот день, может быть, и был удачным, а для него — слишком много тревог и разочарований. Бутсы, которые стоят восемь рублей, печать, испорченная пластинка — и вот теперь не хватало бы еще попасться. Ночь такая лунная, все видно лучше, чем днем. Кудрат перелез через дувал, шмыгнул в конторку. Там было темно. Ощупью найдя стол, Кудрат приподнял крышку и сунул печать на место.
Дверь, которую он плохо затворил, вдруг начала со скрипом отходить. Скрип испугал мальчика. Он оглянулся и вдруг увидел, как во всё расширяющейся бело-голубой полосе лунного света появляются очертания знакомого человеческого тела. В лунном свете на полу в черной луже крови лежал Махкам-ака…
Всю ночь Кудрат не спал. Неужели это был Махкам-ака? Кто мог его убить? Почему его убили? А может быть, это был не Махкам-ака? Может быть, это вообще только привиделось ему? Так думал Кудрат. Он не спал всю ночь и лежал тихо, молча.
Тихо было на улице Оружейников. Но еще в одном доме не спали в эту ночь.
В одной из комнат дома бухгалтера Таджибекова сидели пятеро: сам хозяин, Кур-Султан — человек с бельмом на глазу, его помощник Барат и милиционер Иса.
В углу, растопырив длинные худые ноги на глиняном полу, трудился Саидмурад-приказчик, родственник купца Усман-бая, который месяц назад получил от Махкам-ака тот знаменитый пинок. Он распиливал ножовкой замок на железном ящике. Полотно ножовки было старое, со стертыми зубьями, оно издавало неприятный скребущий и свистящий звук. Бухгалтер Таджибеков время от времени оборачивался к Саидмураду. Тогда тот переставал пилить, утирал пот и выжидательно смотрел на хозяина.
— Скоро? — спрашивал Таджибеков.
— Уже половина.
— Давай, давай, потом отдохнешь, — говорил Кур-Султан. — Зарабатывай пролетарские мозоли.
— Все-таки странно, что вы не нашли ключа, — сказал Кур-Султану бухгалтер Таджибеков. — Плохо искали.
— А вы вернитесь и поищите еще раз. — Кур-Султан нацелился на него своим бельмом.
Бухгалтер промолчал.
— Меня беспокоят две вещи, — сказал он немного погодя. — Во-первых, что поднимется завтра и, во-вторых, видел ли учитель Касым, как я оттуда выходил.
— Завтра утром, — сказал Кур-Султан, — наш друг милиционер Иса первым зайдет туда и увидит, что какие-то бандиты убили вашего председателя. Он не найдет никаких следов. Особенно тех, которые идут к нему во двор. Это во-первых. А во-вторых, если даже учитель Касым видел, как вы выходили, то это означает, что, когда вы выходили, председатель еще был живой. Во всяком случае…
— Один я туда не зайду, — сказал милиционер Иса. — Я очень боюсь покойников.
— Зайдешь, — сказал Кур-Султан. — А потом выбежишь на улицу как сумасшедший и закричишь: «Убили! Убили!»
— Я очень боюсь покойников, — сказал милиционер Иса.
— А меня ты не боишься? — сказал Кур-Султан. — А его ты не боишься? — кивнул он на своего молчаливого помощника, который приветливо улыбнулся своему начальнику.
Иса действительно боялся этого человека. Он знал, что его зовут Барат, что он пришел вместе с Кур-Султаном. Он уже несколько дней был с ним, но ни разу не слышал от Барата ни одного слова.
— А нашего хозяина ты не боишься? — продолжал Кур-Султан.
— Ты пойдешь утром, осмотришь, не осталось ли следов, и потом закричишь: «Убили! Убили!» — сказал Таджибеков. — Прибежит много народу, и ни один сыщик не найдет там следов. Теперь ты должен быть храбрым, Иса. Теперь это единственное средство спасти свою жизнь. Надо бояться живых, а не покойников.
— Золотые слова! — сказал Кур-Султан. — Правильно, Барат? Правильно я говорю?
Молчаливый помощник улыбнулся и кивнул головой.
— Пили́, пили́, — обернулся Кур-Султан в угол, где сидел Саидмурад, — рабочий стаж зарабатывай.
Саидмурад опять склонился над ящиком.
— Главное, все должны очень удивиться, — рассуждал Кур-Султан. — Удивиться и возмутиться. Негодование, понимаете… Вы, Уктамбек Таджибекович, как честный советский служащий, уважаемый бухгалтер, сразу должны взять дело в свои руки. Вы человек образованный, по-русски знаете хорошо, вы должны заместить убитого председателя.
В это время из угла, где Саидмурад пилил замок, раздался треск.
— Готово? — спросил бухгалтер Таджибеков.
— Ножовку сломал, — сказал Саидмурад, виновато глядя на Кур-Султана.
День второй
1
Кудрат заснул перед рассветом и потому проснулся очень поздно. Он проснулся с той мыслью, которая накануне не давала ему заснуть. Что же теперь, что он должен делать? Говорить или не говорить? И еще — почему такое? Кто мог убить Махкам-ака и зачем?