И вдруг какому-то приезжему, не то турку, не то киргизу, пожалуйте: душа нараспашку, и в дом пустил, и на заводе всегда вместе. Это тем более удивляло, что приезжий был сослан под надзор полиции, а Сазон Матвеевич смутьянов вроде бы не жаловал.
В сопроводительной бумаге, следующей повсюду за кузнецом Саттаром, говорилось, что сей туркестанский житель - искусный кузнец и его надобно использовать в оружейном деле. Врачи настаивали на возвращении мобилизованного по болезни, но приписка о политической неблагонадежности, сделанная ташкентским полицмейстером, решила судьбу кузнеца: он попал в Тулу.
Однажды, задержавшись после работы, молчаливый черноглазый кузнец занялся изготовлением кривого азиатского ножа и так этим увлекся, что не заметил мастера Сазона Матвеевича, зорко за ним наблюдавшего. С этого началось.
А потом они всегда задерживались в цехе, вместе ходили в литейку, что-то плавили в десятифунтовом тигле, после работы шли домой к Сазонову, и Саттар не всегда возвращался ночевать в казарму. После Февральской революции надзор с кузнеца Саттара был снят, и он переехал на жительство к своему новому другу.
Эти два мастера воплощали в себе две древние школы кузнецов-оружейников, и счастье их состояло в том, что они встретились и могли обогатить друг друга.
Несколько медвежьих ножей, изготовленных новым способом, были проданы через сазоновских дружков в Питер и в Москву, но потом сбыт прекратился, ибо богатой клиентуре из числа членов Императорского общества охоты было теперь не до медведей. Сабельный клинок, сделанный мастером Саттаром из литого булата, был продан буквально за несколько дней до Октябрьской резолюции. Постепенно оба мастера переключились на изготовление каленых колесиков для зажигалок, и это никчемное дело очень им обоим не нравилось.
- Горох, конечно, можно было посеять, - отвечал жене Сазон Матвеевич. - Только без картошки-капусты тоже не обойтись.
- А Любашка посеяла и не промахнулась, - возражала та.
Речь шла об их соседке, которую Зинаида Сергеевна с женской заботливостью прочила в невесты Саттару Каримовичу.
- Любашка - умница. На огороде возле дома горох посеяла, а в пойме на участке - картошку и капусту, - продолжала она, ожидая поддержки от мужа.
И тот клюнул, как пескарь на червяка.
- Вот, Саша, девка - огонь. Женился бы на ней. Снова бы семью завел, еще бы сына родил…
Не стоило затевать этот разговор, потому что кузнец Саттар, и без того грустный сегодня, еще больше помрачнел.
- Хватит, - сказал он. - Если мешаю вам, на другую квартиру перейду.
- Никто тебя не гонит, - тоже обидевшись, возразил Сазон Матвеевич. - Смотреть на тебя тягостно. Может, ты еще разок в Ташкент напишешь? Может, ошибка какая? Может, злые люди наврали?
- Нет, - сказал отец Талиба. - Ошибки быть не может. В прошлом году я много раз писал, никакого, ответа, а в этом пришло письмо. И жена, и сын, и брат жены - все. Да что письмо! Если хоть один был бы жив, ответил бы. Они у меня все грамотные были.
Сазон Матвеевич крякнул и сердито взглянул на жену. Это из-за нее начался разговор, закончившийся так мрачно.
- Ладно, - сказал он и, встав, достал из шкафчика бутылку с мутноватой жидкостью. - Выпьем. Может, веселее будет.
От выпивки веселее не стало, но они продолжали пить, закусывали воблой, предварительно колотя ее о тиски, чтобы была мягче.
На дворе темнело, в доме были уже глубокие сумерки, но огня не зажигали.
- Слышишь, Зинаида, во дворе шум. Погляди, не залез ли кто. Сопрут лебедя.
Сазон Матвеевич упорно называл своего гуся лебедем. В этом была насмешка над важной птицей, которую супруги берегли на рождество.
Зинаида Сергеевна вернулась с человеком в папахе и длинной кавалерийской шинели. На боку у него висела офицерская полевая сумка.
- Мастер Сазон Сазонов вы будете? - спросил вошедший и покосился на остатки выпивки и рыбьи скелеты.
- Ну я, - хмуро ответил Сазон Матвеевич.
- Здравствуйте, - сказал человек.
- Если не шутите, - ответил хозяин дома. Он был уже под хмельком и немного куражился. - Затем и пришли, чтобы здравствоваться, или, случайно, дело есть?
- А вы не из Ташкента? - спросил вошедший, повернувшись к Саттару.
- Да, - кивнул тот.
Вошедший расстегнул пряжку полевой сумки и вытянул желтенькую бумажку.
- Кузнец Саттар, сын Каримов из Ташкента? - еще раз повторил он свой вопрос и добавил: - Вас разыскивает ваш сын Талиб. В настоящее время он находится по адресу: Москва, Пятницкая улица, Черниговский переулок, дом четыре, квартира тридцать шесть. Если желаете, можете поехать со мной сегодня в ночь. Тогда нужно немедленно собираться.
Все это он выговорил четко и спокойно, как человек, выполняющий задание вышестоящего начальства. От себя добавил только одно слово:
- Вот!
Через пять минут мужчины уже сидели за столом, пили, ели и разговаривали.
К сожалению, гость ничего не мог добавить. Пришло, мол, указание из Наркомпрода, подписано Мухиным. Почему из Наркомпрода, он не знает. Знает только, что Мухин - лицо известное, бывший политкаторжанин и зря писать не будет.
Сазон Матвеевич куда-то услал свою жену. Она вернулась, когда вечерний гость и кузнец Саттар были одеты и собирались выйти на улицу. В руках Зинаиды Сергеевны был тяжелый сверток.
- Возьми, Саттар Каримович.
- Что это? - удивился тот.
- Лебедь, - сказал Сазонов. - Гусь, значит.
Возможно, это был последний гусь в Туле. Во всяком случае, на той тихой улице он был единственный.
Каждый человек по-своему переживает радости и несчастья.
Кузнецу Саттару понадобилось несколько дней, чтобы осознать те неожиданные перемены в его, казалось бы, конченой судьбе, которые принес вечерний гость в длинной кавалерийской шинели. Медленно и постепенно оттаивало его замерзшее сердце, медленно и постепенно просыпался в нем интерес к жизни.
Вероятно, нужно было бы сразу ехать в Ташкент, домой, но на другой день по приезде в Москву, когда в квартире на седьмом этаже отмечалась встреча отца с сыном, когда пришел веселый Иван Мухин и даже Ян Карлович Удрис нашел время, чтобы заглянуть сюда, стало ясно, что выехать в Ташкент не так-то уж легко, как казалось вначале. Прямого сообщения не было, а отпускать их в сутолоку и неразбериху, в тиф и голод не хотел ни спокойный и решительный латыш, ни, казалось бы, бесшабашный и увлекающийся Мухин.
- Пропадете вы в этой каше, - сказал Иван Михайлович. - А мне от Федора влетит. Куда спешить. Есть надежда, что сразу после праздника будет поезд особого назначения. Организацию я беру на себя.
- Какой праздник? - спросил Талиб.
- Первая годовщина Октября, - ответил Мухин. - Первая! Потом будут праздновать десятую и тысячную, годовщину, а эта самая первая.
Талибу тоже хотелось скорее домой, но и у Закудовских ему жилось неплохо. Книги в библиотеке профессора были замечательные. Русские Талиб читал, а в иностранных смотрел картинки. Его интересовало все: и толстые тома, целиком посвященные жизни животных, и книги, где были изображены египетские пирамиды, какие-то дворцы с колоннами, и, конечно, детские книжки из Лериной библиотеки.
Если бы не отец, Талиб согласился бы провести здесь всю зиму.
Викентий Петрович отвел для них отдельную комнату, и отец вначале редко выходил оттуда. Талиб рассказывал ему о своих приключениях и не мог понять, почему отец вдруг отворачивался или уходил на кухню.
«Ведь все кончилось хорошо, почему же отец так часто тайком утирает слезы, почему не радуется со мной вместе счастливому исходу?» - думал Талиб, не понимая, что отец переживает заново и смерть матери, и муки сына, бухарскую тюрьму и службу поводырем у слепого нищего.
Долго Талиб не хотел заговаривать о тетради своего дедушки - мастера Рахима, боясь, что эти воспоминания особенно огорчат отца. Но Талиб ошибся. Именно с тетрадки и начался перелом в его настроении. Отец взял ее без всякого интереса, потом увлекся чтением, делал какие-то пометки на полях, иногда улыбался про себя, вспоминая что-то далекое и приятное.
- Ты знаешь, почему они ничего не нашли по этой тетрадке? - спросил он однажды сына.
- Наверно, потому, что не могли понять, где надо искать.
- Нет, - ответил отец. - Потому, что они слишком жадные. Тут все написано очень ясно. Они искали золото.
- Конечно, - сказал Талиб, все еще не понимая того, что говорит отец. - Конечно, они искали золото.
- А в тетрадке сказано, где искать железо, - объяснил отец. - Понимаешь, железо? Железо для жизни важнее золота. Здесь прямо сказано: «для тех, кто не утратил мастерства, для тех, кто умеет делать легкие гибкие сабли и тяжелые мотыги, звонкие подковы и драгоценные кинжалы». Даже самый драгоценный кинжал нельзя сделать без хорошей стали. Жадность застилала им глаза. Они же бездельники, а давно известно: лодырь тянется к золоту, а работящий человек к железу. Вот наше золото! - Отец, как когда-то в Ташкенте, показал Талибу свои черные, загрубелые от работы ладони и впервые за эти дни рассмеялся.
В этот день отец вышел погулять по Москве вместе с Талибом и Лерой. Они осмотрели Красную площадь и зашли в Московский университет, где в холодной и полупустой аудитории Викентий Петрович читал лекцию о расцвете античного искусства. Вечером отец был разговорчив, шутил, и Талиб решился задать ему вопрос, который давно его волновал.
- Папа, - сказал Талиб, - почему на ташкентской сабле стояло слово «Дамаск» а на тульской - «Тула»?
- А другой разницы ты не заметил? - в свою очередь заинтересовался кузнец.
- Заметил, - сказал Талиб. - Мне даже показалось, что тульский клинок красивее.
- Не только красивее, сынок, но и много лучше. То был кованый булат, а это литой. Тот был полосатый, а этот сетчатый. Понял?
- Понял, - стесняясь отца, ответил Талиб, хотя ответа на свой вопрос он все же не получил.
Но кузнец продолжал: