Ничего подобного я не могла даже представить.
– Как это?
– Чепуха, яйца выеденного не стоит. Угораздило же меня тогда свалиться с велосипеда…
– Валя, расскажи, – сказала я вдруг охрипшим голосом. – Ты не представляешь, как мне это важно. – И она рассказала, хихикая и делая отступления, а мне почему- то казалось, что Валька пересказывает какой- то старый фильм про старшеклассников, который я смотрела давным- давно. Я слушала ее рассказ, не перебивая, хотя меня раздражали ее не относящиеся к делу замечания и хотелось крикнуть: «Рассказывай скорее. Я уже хочу, наконец, закончить эту историю, закрыть ее навсегда».
Боже! С какой самоотверженностью наши мамы вмешиваются в нашу жизнь! Если бы они только знали, как потом терзаются их дети… Отчего бы маме самой не рассказать мне про эту историю с Иссой? Поступки учителей и поступки родителей… Нам все время говорили: «вы еще малы обсуждать поступки взрослых. Вы – никто. Мы будем решать за вас, что вам можно, что вам нельзя, какой длины должны быть юбка и стрижка. Что можно читать, что можно смотреть, как надо себя вести. А пока вы – никто». Интересно, если бы мама узнала, что история с Иссой будет мучить меня долгие годы, она все равно пошла бы к директрисе? Что- то мне подсказывает, что пошла бы. Ведь мамы всегда знают, что будет лучше для детей. Так же она решила и потом, в больнице, и я думаю, была ли она права? Наверное, была. Хотя почему- то мне до сих пор хочется, чтобы было по- другому.
Дело с моим «предательством» в действительности оказалось очень простым.
В том марте, перед каникулами, когда я после олимпиады прохлаждалась с отцом в Москве, Синичкина решила прокатиться на новеньком велосипеде. От неумения или по чистой случайности её занесло на островок нестаявшего льда. Валька разбила локоть, поцарапала лицо, но самое главное, сильно ушибла коленку. Коленка распухла. На следующий день её потащили в травмпункт, где доктор объявил, что коленную чашечку придётся, скорее всего, удалять.
Ужаснувшаяся Валькина мама позвонила моей.
– А зачем она позвонила?
– Ну, твоя мама ведь была врачом. Хотела посоветоваться. Я тогда ревела день и ночь.
– Было так больно?
Привыкшая в течение многих лет ощущать постоянные боли в ноге, я испытываю сочувствие к чужой боли.
– Не столько больно, как страшно. Исса ведь тогда сказала нам, что коленки нужно беречь. От этого, мол, зависит женское счастье. А я как раз в Кису влюбилась и на полном серьёзе терзалась, действительно ли коленки обладают таким волшебным действием на мужчин? Ну, дура, была, что поделаешь…– Смех у Валюшки до сих пор остался заливистый, как в школе.
– Следовательно эту историю про коленки знали, как минимум, две мамы?
– Ой, Захарка, ну ты опять как в школе. Будто теорему у доски решаешь. Следовательно то, следовательно это… Первое вытекает из второго… Да, может и еще кто- то знал. Но только твоя мать побежала к директору.
– Зачем?
– Не сразу. Сначала она встретила на улице классную.
– И?
– И та начала напирать, мол ты совсем отбилась от рук, учителям хамишь, одеваешься вызывающе, все учителя жалуются на тебя…
– Ну, хорошо, а Исса тут при чем?
– Так, когда они с классной поругались, и та сказала, что в назидание остальным не даст тебе хорошую характеристику, твоя- то и побежала к директору.
Боже! А я- то в это время гуляла в Москве и о случившемся не подозревала.
– Директриса потом жаловалась оленевской матери, что старшая Захарова чуть не довела ее до инфаркта.
– Каким же образом?
– Вот тут как раз и всплыла история с коленками. Твоя начала валить все на учителей, чем, мол, они занимаются на уроках. Рассказала директрисе про Иссу, и меня притянула в пример, как у детей развиваются неврозы. Не знаю уж, развился у меня невроз или не развился, но ревела я неделю, пока коленка не зажила. И я- то как раз твою мать понимаю. Ей ведь за тебя стало обидно.
– Но ведь я правда об этом ничего не знала!
– Дык, тебя никто и не обвиняет.
– Но как же? А из комсомола выгнали?
– Да на фиг тебе сдался этот комсомол?
Но вообще- то Валюшка задумалась.
– Жизнь сложная штука, Захарка. Ты ведь и правда выпендривалась, а кому это было надо? Все как- то тихонько жили и жили. Катились по течению.
– Я никогда не выпендривалась зря, только по делу.
Валюшка опять помолчала.
– Знаешь, ты не обижайся, но ведь не все жили так, как ты. У меня вон, например, два младших брата были. Мне приходилось с ними сидеть. У кого- то мать больная, а кто- то просто ленился. Кому- то ума не доставало… Но ты уж больно всегда гордилась, что ты всегда все знаешь. Кое- кто даже считал, что ты не от мира сего, настолько ты была помешана на знаниях. Прямо ходячая энциклопедия. – Она помолчала. – Знаешь, а Кисик мне как- то признался, что он жалеет, что поднял против тебя руку. Сейчас- то ты стала нормальной, конечно. Такой же, как все. И все теперь к тебе нормально относятся.
Я тоже молчала. Нам обеим стало как- то неловко.
– И что, тебе действительно прооперировали тогда коленку? – Наконец спросила я.
Я слышу, как Валька отчётливо сплёвывает три раза через плечо. – Само всё зажило, как на собаке.
– Ну, и слава Богу.
– А знаешь, Исса Давыдовна после увольнения из нашей школы в общем- то и не пострадала. Она устроилась на работу в каком- то училище, где готовят портных, и встретила там преподавателя математики моложе её на десять лет. Исса вышла за него замуж и прожила с ним в счастливом браке ещё много лет до самой смерти этого преподавателя. – И Валька опять заразительно хохочет.
Прощаемся мы так, будто лучше подруг, чем мы, на свете никогда не было. – Береги коленку, – советую ей я. – Иногда бывает, что через много лет после травмы нога дает о себе знать.
– Ты тоже не хворай, – отвечает мне Валька. – Кстати, Никитин теперь стихи пишет.
– Вовик? Не может быть.
– Я сама не ожидала.
– Откуда ты знаешь?
– Он сам хвастался. Выкладывает их на каком- то сайте в интернете. Нам вслух читал.
Мне вдруг показалось, что я просто обязана их найти.
– На каком сайте?
– Ой, я не знаю. – И она закричала куда- то вглубь. – Киса! Иди сюда! Захарка спрашивает, на каком сайте Никитин стихи выкладывает? – Возникла минутная пауза, пока подошел Кисик, а я успела схватить ручку, чтобы записать название сайта.
Всё- таки, какая прекрасная за окном осень! Я не поняла, что такое со мной вдруг произошло, но через некоторое время после их встречи в ресторане и после всех этих звонков меня отпустило. Нет, по правде говоря, меня отпустило окончательно, когда я прочитала Вовкины стихи. Он, оказывается, вспоминает Оленеву всю жизнь. Любит ее до сих пор. А обо мне я ничего не нашла. Еще было что- то вроде неясного сожаления, зачем же он сломал невинную душу. Но это уж вряд ли обо мне. Стихи у Вовика были плохие, и я их быстро закрыла. Мне и без того, стало Вовика жаль. Я- то ведь просто злилась на обстоятельства, а он, наверное, страдал по- настоящему. Может быть, я даже была большей эгоисткой, чем он? Я вдруг почувствовала, что мне легко. Так чувствуют себя больные- сердечники, когда их сердце под действием нитроглицерина перестает сжимать липкими лапами грудная жаба. В моей голове эта жаба, похоже, топталась почти всю мою жизнь. Теперь она куда- то исчезла и все мои годы вдруг развернулись передо мной цветными картинками. Иллюстрациями, написанными собственноручно к моей же собственной книжке. Я увидела себя школьницей – картинки были сплошь черно- белые. Потом студенткой, это было нечто пестрое, лоскутное, размытое. Потом аспиранткой все в серо- голубых, холодных тонах. Дальше – замужней женщиной в синем. А кто сказал, что брак – веселое дело? После него – взрыв, оранжево- красный салют, любовь. Неправда, что любовь, это когда вдвоем. Может быть сколько угодно участников, и даже один. Только один. Это я. Время можно растянуть, да. Я постараюсь. И я по- прежнему люблю маму. Она навечно мой дом, пристанище.
В один прекрасный вечер, когда я буду стоять у окна и смотреть вдаль, переминаясь с одной ноги на другую, как бы проверяя «новую» ногу на прочность, Лена и Миша подойдут ко мне, и объявят, что Лена беременна.
– Уже пять месяцев.
В Мишином голосе я услышу гордость, а в Ленкиных глазах мелькнет страх. Я обниму ее и скажу: «Не бойся! Все будет замечательно!» Именно так меня подбодрила моя мама.
Рот у моего Миши расплывается в бесконечной улыбке. – А знаешь, кто у нас будет?
– Пока нет.
– Мам, будет девочка! Ленка уже встала на учёт. Ошибки, сказали, быть не может.
– Прекрасно! – Я опять обнимаю их обоих. Мне в общем- то всё равно, кто у нас будет, я была бы согласна и на мальчика. Но он почему- то рад, что это девочка. Следующая девочка в нашей семье.
Они убегают в свою комнатку, о чем- то хихикая. Молодые. Я не собираюсь им мешать. Я чувствую себя свободной. Я снова поворачиваюсь и смотрю в окно. Вон парк, за ним построили высотные дома, а старый стадион снесли. В той стороне я жила с мамой и папой, там до сих пор стоит «моя» школа. Я больше никуда не рвусь, не хочу жить нигде, кроме своего дома. Для счастья мне теперь, пожалуй, нужно только больше денег, но я заработаю. Если бы и вторая моя нога, наконец, срослась правильно, я бы поехала путешествовать. Выкрасила бы волосы в рыжий цвет, купила бы кожаные штаны и высокие сапоги с заклёпками. Я мечтаю долго ходить пешком. У меня в принципе ещё полно развлечений, вот только надо помочь Мише и Лене с дочкой.
Они снова, теперь уже тихо, степенно входят в кухню, словно именно так и должны себя вести будущие родители, но не выдерживают и опять фыркают, и гогочут чему- то своему, а я не ревную. Точно не ревную? Я прислушиваюсь к себе. Да. Миша жадно пьет компот из кастрюли, а я смотрю, как его Ленка стоит возле плиты с половником, и в глазах у нее уже есть что- то такое, чего никогда не было у меня. И тут же всей душой своей я приму её, как свою невестку, и вдруг заново осознаю каким- то новым, утробным чувством, что там, за стенкой Ленкиного, плоского пока еще живота, ждёт своего выхода в жизнь пока ещё совсем маленькая девочка. И я, её будущая бабушка, очень- очень хочу, чтобы эта девочка, наконец, стала успешней и счастливей меня.