– Пора! – шепнул Каппи, когда мы дошли до цели.
Створки ворот ограды кое-как держались на цепи с навесным замочком. Мы раздвинули их и протолкнули велосипеды внутрь. Трясясь от страха, мы тихонько двинулись к дальнему краю церковного двора. Трава была скошена, и уже выпала вечерняя роса. Мы прошмыгнули мимо небольшого коттеджа, а вернее сказать – осовремененной одноэтажной хижины, где жил в одиночестве отец Трэвис. Мы забрались в косматые кусты, растущие около дома. Изнутри доносилось приглушенное бормотание работающего телевизора. Мы прокрались вдоль задней стены к окну, откуда звук доносился громче всего.
– Я хочу заглянуть! – прошептал Энгус.
– Он тебя увидит! – предупредил я.
– Там шторы, – возразил он и поднял голову к окну. И тут же пригнулся. – Сидит смотрит телик!
– Он тебя заметил?
– Не знаю.
Мы обогнули дом и прокрались к задней стене, утонувшей в ночной тьме. В доме раздались шаги, и внезапно в окошке прямо у нас над головой вспыхнул свет. Наступила тишина. За шторой темнел силуэт священника. Мы прижались к стене, затаив дыхание. И тут послышалось тихое журчание.
Каппи одними губами спросил:
– Писает?
Я пожал плечами. Журчание больше напоминало звук жидкости, сливаемой из бутылки в унитаз. Журчание продолжалось довольно долго и сопровождалось паузами. Потом раздался шум сливаемой воды. Кто-то отвернул и потом завернул водопроводный кран. Свет за окном погас, хлопнула дверь.
– Что-то у него писалка слабо работает, – рассудил Каппи.
– Ну, он же священник, – сказал Энгус.
– А они что, как-то по-особенному писают?
– У них же нет секса, – напомнил Энгус. – А без регулярного использования кран может заржаветь.
– Тебе-то откуда знать? – удивился Каппи.
– Вы оставайтесь тут! – шепнул я, пополз вперед, завернул за угол и направился прямо к окну, озаренному голубоватым сиянием телевизионного экрана. Любой, кто находился бы во дворе или прошел бы под темными соснами, мог меня заметить. Я встал во весь рост сбоку от окна и медленно наклонился к оконной раме. В раскрытое окно задувал июньский ветерок. Я видел затылок отца Трэвиса. Он сидел перед теликом в складном шезлонге, и около его локтя стояла бутылка пива «Майкелоб». Сначала я не разобрал, что он смотрит, а потом понял, что фильм. Но не по телевизору.
Я упал на колени и пополз обратно.
– У него там видак!
– И что он смотрит?
На сей раз Каппи пополз в разведку. Он довольно скоро вернулся и сообщил, что это «Чужой». Его показывали только в одном кинотеатре, куда надо было ехать часа два от нашей резервации, и мы удовольствовались обалденными пересказами его сюжета, потому что сами мы до этого кинотеатра, где он шел, доехать не могли, да и возрастом не вышли для такого фильма. И пунктов видеопроката у нас в резервации тогда еще не было.
– Наверное, это его собственная кассета, – громко предположил я, позабыв о раскрытом окне над головой.
– Его собственная копия? Как это?
– Ребята, потише! – прошептал Каппи. – Он же все услышит!
Энгус присел у стены и подобрал колени к подбородку. Мы приникли головами друг к дружке и продолжали беседу шепотом.
– А ты хорошо разглядел?
– Хорошо! У него телик с тридцатидюймовым экраном!
Вот как мы наконец посмотрели «Чужого» – стоя у окна за спиной у молодого священника, которого подозревали в совершении ужасного преступления. Отец Трэвис даже усилил звук, и мы смогли слышать каждое слово персонажей. Когда по экрану поползли финальные титры, он выключил телевизор, а мы метнулись в темноту и поползли вокруг дома туда, где предположительно находилась его спальня. Мы еще находились в состоянии сладкого шока от фильма. Энгус завалился на землю, тыча кулаком вверх и дрыгая ногами в воздухе. В санузле снова зажегся свет и послышалось журчание. Потом, судя по звукам, отец Трэвис почистил зубы и откашлялся. А потом зажегся свет в спальне. Мы тихонько двинулись вдоль стены. Медленно поднялись к окну. Здесь помимо штор были еще и занавески. Но между шторой и подоконником зиял прогал, а занавески оказались прозрачные. И мы все отлично смогли рассмотреть. Мы наблюдали, как отец Трэвис снял сутану, похожую на облачение колдуна, и повесил на вешалку. У него были широкие сильные плечи и могучая грудь, а мускулистый живот рассекали надвое трещины шрамов. Он скинул трусы и остался стоять с нагими ягодицами. Потом повернулся к окну. Ветвистые шрамы сходились в тугой клубок вокруг его пениса и мошонки.
«Все его причиндалы на месте, но их туда явно пришили», – уверенно заявил Энгус, когда потом восторженно описывал Заку увиденное. Это были сплошь зарубцевавшиеся шрамы, бугристые и блестящие, серо-пурпурного оттенка.
Мы в испуге расползлись кто куда. Свет погас. Мы рванули к своим велосипедам, но отец Трэвис непостижимым образом уже выбежал из двери и одним прыжком преградил путь Энгусу. Мы с Каппи дали деру.
– Вернитесь, вы оба! – ровным голосом громко произнес отец Трэвис. – Или я оторву ему башку.
Энгус завопил.
Мы сбавили ход и обернулись. Священник держал Энгуса за горло.
– Он не шутит!
– Читай «Богородицу»!
– Богородица Дева… – просипел Энгус.
– Про себя! – сказал отец Трэвис.
Губы Энгуса зашевелились. Мы с Каппи повернулись и поплелись назад.
Подул ночной ветер, и сосны вокруг нас величаво задышали. Тусклый свет фонарей, освещавших церковную парковку, не добивал сюда, под темные деревья. Отец Трэвис, одной рукой удерживая Энгуса перед собой, повел его к дому. Мы шли впереди. Священник приказал Каппи открыть дверь и войти в дом, и как только мы оказались внутри, он задвинул засов и подпер дверь стулом.
– Как вам известно, задней двери в доме нет! – сказал отец Трэвис. – Так что устраивайтесь поудобнее.
Он швырнул Энгуса на кушетку, а мы бросились туда же и уселись с обеих сторон от Энгуса, сложив руки на коленях. Отец Трэвис накинул на себя клетчатую рубашку и взял свой шезлонг. Развернул к нам, сел. На нем были трусы. Рубашку он не застегнул. У него была мощная, точно высеченная из гранита грудь. Я заметил в углу на полу несколько гантелей и пару гирь.
– Давно не виделись, – бросил он нам с Энгусом.
Мы оцепенели от ужаса.
– Ну что, насмотрелись? Тупые уроды. И что думаете?
Он лягнул меня чуть ниже коленки, и, хотя он был босой, моя нога онемела от удара, и я завалился назад.
– Скажите хоть что-нибудь.
Но мы потеряли дар речи.
– Так, вот ты, салага, – обратился он к Каппи. – Скажи мне, зачем вы за мной шпионили? Этих двух я знаю, а тебя нет. Как тебя зовут?
– Джон Ловкая-Нога.
Я прям обалдел от восторга. Какой же Каппи молодец: с ходу придумал вымышленное имя.
– Длинная-Нога. Что это за дурацкое имя такое?
– Это старинное индейское имя, сэр!
– Сэр? Кто тебя этому научил?
– Мой отец служил в морской пехоте, сэр!
– Тогда ты его позоришь! Ах ты ловкий дуралей! Сын морского пехотинца шпионит за священником! И как зовут твоего отца?
– Так же, сэр!
– Значит, ты – Ловкая-Нога-младший?
– Да, сэр!
– Так, Ловкая-Нога-младший, а как тебе такое?
Отец Трэвис подался вперед и молниеносным движением ноги стряхнул Каппи с кушетки. Каппи с грохотом рухнул на пол, но не издал ни звука.
– Ловкая-Нога, говоришь? Это так вот ты получил свое дурацкое имя?
Он нагнулся над Каппи, а тот прикрыл голову двумя кулаками, но священник просто схватил его и бросил обратно на кушетку.
– Хорошо, Ловкая-Нога, как твое настоящее имя?
– Каппи Лафурнэ.
– Доу – твой отец?
– Угу.
– Он хороший человек. – Священник ткнул пальцем в Энгуса. – А я знаю твою тетку!
Потом он ткнул пальцем в меня. Я был ни жив ни мертв.
– Я знаю твоего отца. И думаю, знаю, зачем вы, несчастные ублюдки, пришли сюда шпионить за мной! Я обдумал твой сегодняшний вопрос. Почему ты спросил, что я делал в воскресенье, пятнадцатого мая, в такое-то время. Как будто ты выяснял, есть ли у меня алиби. Сначала мне это показалось странным. Но потом я вспомнил, что случилось с твоей матерью. И все стало ясно.
Наши коленки, ступни, обувь вдруг обрели для нас важное значение. Мы не сговариваясь стали их изучать. Но при этом чувствовали на себе тяжелый взгляд его водянистых глаз.
– Значит, ты считаешь, что я навредил твоей матери? – тихо продолжал он. – Да? Отвечай!
И снова пнул меня в голень. Тупое онемение сменилось острой болью.
– Да. Нет. Я думал, это возможно.
– Возможно… Но теперь ответ, так сказать, стал сам собой очевиден, да? Не-воз-мож-но! Теперь ты это точно знаешь. И кстати. Для вашего сведения, вонючие крысята, грязные щенки, безмозглые идиоты, я бы не стал таким образом использовать свой член, даже если бы был на это способен, молокососы вы жалкие, потому что у меня есть мать и есть сестра. И еще у меня была девушка.
Отец Трэвис откинулся на спинку шезлонга. Я взглянул на него. Он наблюдал за нами исподлобья, сложив руки на коленях. В его глазах появился тот самый отблеск, как у киборга, а скулы заострились так, словно вот-вот были готовы прорваться сквозь кожу. У него не только была собственная видеокассета с «Чужим», у него не только были живописные и жуткие раны, но он еще обозвал нас всякими унизительными словечками, избежав привычных ругательств. Кроме того, он обладал умопомрачительной ловкостью, позволившей ему поймать Энгуса, и у него были гантели и гири около телевизора, и он пил крутое пиво «Майкелоб». Всего этого было довольно, чтобы заразить мальчишку моего возраста мечтой стать католиком.
– У вас была девушка?
Лицо отца Трэвиса напряглось и побелело. Меня поразило хладнокровие Каппи. На мгновение мне даже почудилось, что он уже мертв. Но Каппи спросил вовсе не ради хохмы и без всякого сарказма. В этом был весь Каппи. Ему просто стало интересно. Он задал свой вопрос с такой интонацией, с какой – сейчас я это понимаю – хороший адвокат должен допрашивать потенциального свидетеля. Чтобы узнать побольше о человеке. И услышать его версию событий.