Я насыпал корнфлекс в плошку и наполнил стакан молоком. Половину я вылил в плошку, посыпал хлопья сахарным песком и съел. Потом еще раз подсыпал немного хлопьев, смешал с остатками сладкого молока на дне, съел и осушил стакан. Взял банку с широким горлом, зачерпнул ею собачьего корма из большого мешка в прихожей, сыпанул корма в миску Перл и налил ей свежей воды. Пёрл не отходила от меня, пока я поливал огород и цветочные клумбы. Потом сел на велик и поехал на работу. Но перед этим я повидался с отцом. Он оставался в спальне с мамой, просидев у ее кровати всю ночь. Я спросил у него про папку, а он ответил, что мама не захотела о ней рассказывать. Единственное, что ее волновало – жив ли ребенок. И она считала, что Майла осталась жива.
– Как думаешь, что в той папке? – спросил я.
– То, с чем можно работать.
– А Майла Вулфскин? О ней что-то известно?
– Она ходила в школу в Южной Дакоте, – ответил отец. – Она состоит в кровном родстве с маминой подругой Лароуз. Возможно, поэтому мама не хочет видеться с Лароуз. Боится расстроиться, наговорить лишнего.
– Я не то имел в виду, пап. Что произошло с Майлой Вулфскин? Она жива?
– Это вопрос.
– А ты что думаешь?
– Думаю, ее нет в живых, – тихо ответил он, глядя в пол.
Я тоже стал смотреть в пол, разглядывая кремовые завихрения на сером линолеуме. От более темных разводов и крошечных черных точек, когда ты их замечал, возникало легкое головокружение. А сейчас я внимательно изучал узор, пытаясь запомнить случайное сочетание его элементов.
– Зачем ему ее убивать, а, пап?
Он склонил голову вбок, пожал плечами и, шагнув вперед, обнял меня. Он постоял так, не отвечая на мой вопрос. Потом отпустил меня и ушел.
Приехав на заправку, я поставил велик у двери, чтобы его видеть, и приступил к своим обязанностям. У дяди Уайти был коротковолновой приемник, который принимал сигналы со всей округи. Приемник оставался всегда включенным и сквозь треск жутких помех передавал сообщения, долетавшие до гаража. Иногда Уайти настраивал его на музыкальную станцию. Я собрал все обертки от конфет, окурки, невыигрышные лотерейные билеты и прочий мусор, который накопился на внутреннем дворе станции и на траве у дороги. Потом вооружился шлангом и полил цветочную клумбу в выкрашенной желтой краской тракторной шине – в ней были серебристые кустики шалфея и ярко-красные книфофии, точно такие же я высадил в нашем саду для мамы.
Когда на заправку приезжали клиенты, дядя Уайти заливал им бензин, проверял масло и обменивался с ними последними сплетнями. А я мыл стекла. После того, как Соня приобрела кофемашину, Уайти установил два столика с диванчиками в восточном углу магазинчика. Соня брала за первую чашку кофе десять центов, а добавки ничего не стоили, поэтому от посетителей отбоя не было. Тетя Клеменс через день делала для кафе выпечку, и у них всегда был и банановый кекс, и кофейный кекс, и овсяное печенье в большой стеклянной банке. И каждый день в обеденное время Уайти спрашивал у меня, не хочу ли я сэндвич со стейком по-индейски, и делал большие сэндвичи из вареной колбасы с майонезом на белом хлебе. Во второй половине дня он устраивал себе перерыв, а после его возвращения Соня уезжала домой вздремнуть. Закрывались они в семь вечера. Первые пару лет после открытия заправки они трудились вдвоем, чтобы сэкономить и копить средства на развитие, а потом стали подумывать о найме работника и о продлении рабочего дня до девяти вечера. Мне платили доллар в час, а еще я мог бесплатно есть мороженое, пить лимонад и молоко и доедать оставшееся на дне банки овсяное печенье.
Когда я вернулся домой, отец уже меня ждал.
– Как работа?
– Хорошо.
Отец оглядел свои костяшки пальцев, сжал кулак, нахмурился. И начал разговаривать со своей рукой, как случалось всегда, когда ему не хотелось говорить то, что он собирался сказать.
– Сегодня утром пришлось отвезти маму в Майнот. В больницу. Она у них полежит пару дней. Завтра я к ней съезжу.
Я спросил, можно ли мне с ним, но он ответил, что я ничем не смогу помочь.
– Ей просто надо отдохнуть.
– Но она и так спит все время.
– Знаю. – Он помолчал. Наконец взглянул на меня – с облегчением. – Ей известно, кто это был. Ну а как же иначе! Но она не скажет, Джо. Она его боится. Он же ей угрожал.
– У тебя есть какие-то догадки?
– Я не могу сказать, ты же знаешь.
– Но мне нужно знать! Он хоть из наших мест, пап?
– Надо думать, да. Но он здесь не появится. Он знает, что его арестуют. Маме будет предъявлен кое-кто для опознания. Довольно скоро, хотя и не очень скоро. Ей полегчает, как только начнется вся эта процедура. Уверен: она вспомнит и то место… Где все произошло. Так всегда бывает: сначала жертва испытывает шок, боится сказать, а потом наступает момент решимости.
– А что насчет Майлы Вулфскин? Он забрал ее с собой? А младенец? Это та девочка, которую пытается удочерить губернатор Южной Дакоты?
Выражение отцовского лица говорило: да. Но сам он сказал вот что:
– Жаль, что ты услышал мамин рассказ, Джо. Но я не мог ее прерывать. Я боялся, что она замолчит и больше уже рта не раскроет.
Я кивнул. За что бы я ни брался в тот день, меня преследовал мамин рассказ, всплывавший в памяти как темное нефтяное пятно на воде.
– Будь ее психика в нормальном состоянии, она бы ни за что не стала в твоем присутствии так подробно рассказывать про то, что с ней произошло.
– Я должен был это знать. И хорошо, что я теперь знаю.
Но это знание, как яд, отравляло меня. Только тогда я начал это осознавать.
– Мне надо съездить к ней завтра, – повторил отец. – Хочешь остаться у тети Клеменс или у дяди Уайти?
– Я останусь у дяди Уайти и Сони и буду с ними ездить на работу.
На следующий день после работы мы с Соней и дядей Уайти заехали к нам. С нами была Перл. Тетя Клеменс просто хотела проверить, все ли там в порядке, полить цветы в саду. Наш пустой дом был заперт, чему я несказанно обрадовался: мне не пришлось заходить внутрь. А еще я радовался тому, что скоро у Мушума день рождения, и по этому поводу все соберутся, и я увижу своих двоюродных братьев и сестер. Пока я гостил у Сони и Уайти, жизнь представлялась веселыми каникулами. С ними все как-то вошло в нормальное русло. В их доме я спал на диване и смотрел телик. В доме всегда было полно всякой еды, которую готовил Уайти, ведь он был профессиональным поваром, а за ужином на стол всегда выставляли пиво или вино, а после ужина включали музыку и снова выпивали. У них всегда было шумно. Я и не подозревал, как мне не хватало шума.
Мы залезли в «Сильверадо» дяди Уайти, и он сразу включил магнитолу. Из динамиков завопили «Роллинг стоунз». Машина тронулась, в раскрытые окна врывался ветер, пока мы не выехали на гравийную дорогу. Тут пришлось поднять стекла, и весь остаток пути мы так и ехали с закрытыми окнами, спасаясь от дорожной пыли и щебенки. Зато мы утонули в вихре грохочущей музыки и, переговариваясь, были вынуждены орать, чтобы перекрыть шум вентилятора и пульсирующие басы. Дядю Уайти многое веселило – ну, я-то знал причину его веселья: четыре часа работы, шесть банок пива или три стопки виски, – но в этот раз его потешали клиенты, в течение дня приезжавшие на заправку. Тетки Каппи были жуткие скряги и всякий раз просили залить им бензину ровно на один доллар. Им было невдомек, что они больше расходуют бензина, часто заезжая на заправку. Их привлекало то, что, всякий раз наведываясь сюда пополнить бак, они получали бесплатную чашку кофе. Молоденькая студентка университета приехала в наш город изучать повседневную жизнь бабушки Тандер и каждый день возила ее на своей машине. Бабушка Тандер ездила с ней сначала по своим делам, потом по знакомым и родственникам, которых она сто лет не видела. Ну и иногда позволяла девушке вынимать блокнот и записывать какую-нибудь весьма мудрую мысль. Бабуля прекрасно проводила время!
Я стал расспрашивать дядю Уайти про Кертиса Йелтоу.
– Ты не представляешь, – сказал он, – сколько этот красавец куролесил, а ему все нипочем! Как-то врезался в товарный состав, сидя пьяный за рулем, и выжил. Индейцев обзывал «ниггерами прерий». Считал это страшно смешным. Завел себе любовницу. Скупал золото и складировал его в подвале губернаторского особняка. А оружие? Его хлебом не корми, дай подержать в руке ствол или клинок! Коллекционирует боевые щиты! Индейские вышивки бисером. Оказывает знаки почтения благородным дикарям, а сам пытался втихаря захоронить ядерные отходы на священной земле Лакоты. Назвал Танец Солнца разновидностью сатанинского культа. Вот он какой Йелтоу. Да, и всегда со свежим загаром. Очень следит за своей внешностью.
Когда мы доехали до дома, Уайти пошел готовить ужин, а мы с Соней отправились заниматься лошадьми. Пока мы прибирались в амбаре, из распахнутых окон дома гремела музыка и доносилось бормотание телевизора. Мы и сами производили немалый шум, когда вынесли из амбара сено и, добавив к нему немного зерна, задали корм лошадям, а еще мы ужасно шумели, когда включили газонокосилку, и много шума создавали собаки, которые радостным лаем приветствовали нас и напоминали, что пора дать и им поесть.
Соня загоняла лошадей в амбар под вечер, проверяла собак на предмет клещей, регулярно осматривала их зубы, глаза и подушечки лап.
– Ну, и где тебя сегодня носило? – спрашивала она у каждой псины, а потом журила: – Чтобы больше никаких репейников! От тебя несет дерьмом! А кто тебе позволил выкусывать свой чудесный хвост, а, Чейн? Если еще раз удерешь со двора, я тебя высеку, так и знай!
Точно так же Соня разговаривала и с лошадьми, отводя их в стойло. Потом из дома вышел дядя Уайти и принес ей холодного пива. За задним двором пастбище шло под уклон в сторону запада, и на закате солнце золотило траву. Там стояли два складных шезлонга, и для меня вынесли третий. Я пил оранжад, а они пиво, и теперь музыка грохотала из портативной магнитолы, которую дядя Уайти поставил на крыльцо. А когда на нас налетели тонко визжащие эскадрильи комаров, мы скрылись в доме.