В полдень Соня сделала нам по сэндвичу с ветчиной из холодильника, но никто не стал шутить по поводу нашего вкусного стейка по-индейски и не спрашивал, не надо ли для меня его хорошо прожарить. Она просто дала мне сэндвич и банку виноградной газировки. Чуть позже она отдала мне и сэндвич, приготовленный для Уайти. Сэндвич был с листом салата, который я тоже съел, наблюдая за тем, как Уайти меняет колесо у машины Лароуз. Когда-то мама, тетя Клеменс и Лароуз были неразлучные подруги. В мамином фотоальбоме я видел их фотографии времен учебы в пансионе. Мама вечно рассказывала всякие истории из их школьной жизни. Частенько в ее рассказах фигурировала Лароуз. Но в последнее время виделись они редко, а когда виделись, то запальчиво шептались о чем-то вдвоем, подальше от чужих ушей. Можно было подумать, что они обсуждают какие-то общие секреты, да только они точно так же шушукались на протяжении многих лет. Иногда к ним присоединялась тетя Клеменс, но и тут они уходили подальше и болтали вполголоса втроем.
Лароуз всегда где-то витала – даже если сидела прямо перед тобой. Даже когда она беседовала и смотрела на тебя, казалось, мысленно она находится далеко-далеко, и мне было невдомек, о чем она думает. Лароуз сменила так много мужей, что никто уже не мог припомнить ее фамилию по последнему мужу. После первого замужества она стала Мигван. Это была узкокостная, тощая, похожая на птичку женщина, которая курила коричневые сигариллы и обычно закалывала свои черные блестящие волосы большой заколкой с бисерной вышивкой в виде цветка. К нам вышла Соня и встала рядом с Лароуз. И вот мы втроем стояли, попивая лимонад, и глядели, как потный индейский Элвис тщетно старается открутить заржавевшие болты на колесе. Он напрягся изо всех сил. Его шея вздулась, бицепсы бугрились. И хотя у него было заметное пивное брюшко, руки и грудь все еще оставались мускулистыми и могучими. Уайти наваливался на гаечный ключ всем весом. И ничего! Он встал на колени. А в тот день даже дорожная пыль раскалилась до предела. Он хлопнул гаечным ключом по ладони, потом вдруг встал и в сердцах швырнул его в высокую траву. И опять с хитрецой глянул на Соню.
– Нечего сверкать на меня глазами, осел, – заметила Соня, – если тебе не хватает силенок болты открутить!
Лароуз вздернула бровь дугой и, отвернувшись от них, посмотрела на меня.
– Пошли. Мне нужна новая пачка.
Она положила руку мне на спину – по-свойски так, как тетушка. Она слегка подтолкнула меня вперед. Мы вошли в магазин, и она полезла под прилавок за своими сигариллами. Мне было плевать на скрытный характер Лароуз, я все равно намеревался выведать у нее все, что меня интересовало. И я спросил, правда ли они с Майлой Вулфскин родственницы.
– Она моя двоюродная сестра, намного младше меня, – ответила Лароуз. – Ее отец был из резервации Кроу-Крик.
– Вы с ней вместе росли?
Лароуз лениво закурила сигариллу и резким движением запястья отшвырнула погасшую спичку.
– А что такое?
– Да просто интересно.
– Ты что, агент фэбээр, Джо? Я уже рассказала тому мужику в засаленных очках, что Майла училась в пансионе в Южной Дакоте, потом поступила в университет Хаскелл. Тогда как раз стартовала программа, когда самых способных выпускников индейских школ отбирали для работы в правительстве, что-то в таком роде. Им давали стипендию, жилье, все дела. О Майле даже в газетах писали – у моей тетки вырезка хранится. Ее взяли стажеркой. Хорошенькая она была. С белой лентой для волос, в джемпере, который она, видать, связала на уроке домоводства, гольфы. Да больше я ничего и не знаю. Прикинь, она работала в офисе одного губернатора. Тот еще прохиндей. К нему никакое дерьмо не прилипало.
Вошла Соня и взяла у Лароуз деньги за пачку сигарилл, которую та уже вскрыла. Я взглянул в окно и увидел, что дядя Уайти направляется к бару «Мертвый Кастер».
– Вот черт! – пробормотала Соня. – Это не есть хорошо.
– Мое колесо! – напомнила Лароз.
– Я все сделаю! – выпалил я.
Глядя на меня, Лароз улыбнулась одними губами. У нее было печальное спокойное лицо, которое никогда не озарялось радостью, ну разве что тенью улыбки. Ее тонкая шелковистая кожа коричневатого оттенка с паутинкой морщинок, которые становились отчетливо видны, если стоять близко к ней – при этом можно было ощутить аромат ее любимой розовой пудры. Когда она курила, во рту поблескивала серебряная фикса.
– Рискни, мальчик мой!
Мне хотелось еще порасспросить ее про Майлу, но не в присутствии Сони. Первым делом я нашел гаечный ключ в траве. Вернувшись, я увидел, что женщины вынесли шезлонги и расставили их в тенечке у дома. Они попивали лимонад из высоких стаканов.
– Иди! – махнула мне Соня. От ее пальцев поднимался дымок. – Я займусь клиентами! Если они будут.
Я растерянно вытаращился на зажимные гайки. Потом встал, отправился в гараж и вынес оттуда реверсивный ключ для болтов разных размеров.
– Ух ты! – удивленно воскликнула Лароуз, когда я вернулся.
– Молодец! – похвалила Соня.
Я выбрал на ключе отверстие нужного диаметра, наложил его на древний болт и изо всех сил надавил на рукоятку ключа. Но болт не поддавался. И тут за спиной услышал, как Каппи, Зак и Энгус лихо подкатили на великах к бензоколонкам и затормозили, подняв тучу песка.
Я обернулся. Пот с меня лил в три ручья.
– Чем занят? – спросил Каппи.
Ребята демонстративно не замечали Лароуз и – не так вызывающе – Соню. Они обступили меня, глядя на спущенное колесо.
– Все проржавело, дружище!
Мальчишки по очереди попытались открутить болт ключом. Зак даже надавил ногой на рукоятку ключа, но болт, казалось, врос намертво. Каппи попросил у Сони зажигалку и нагрел пламенем болт. Но и это не помогло.
– У вас есть вэдэшка?
Я показал Каппи, где у дяди Уайти на полке с инструментами стоит баллончик растворителя ржавчины. Каппи нанес аэрозоль на основание болта и тряпкой отчистил грязь с болта и с отверстия ключа. Потом наложил ключ на головку болта.
– Наступи-ка еще раз, – попросил он Энгуса.
На сей раз болт поддался. Машина осталась стоять на домкрате, а мы покатили спущенное колесо в гараж. У Уайти там была специальная емкость для определения места пробоины в камере, и он ловко заклеивал дырки в резине. Но сейчас-то он сидел в «Мертвом Кастере».
Я вышел и вопросительно поглядел на Соню.
– Может, сходишь за ним? – предложила она, отводя взгляд. Я заметил, что она сняла сережки.
Когда мы уговорили дядю Уайти вернуться, он успел выпить всего-то три стакана пива. Лароуз в конце концов получила отремонтированное колесо. Тут к нам вдруг повалили клиенты один за другим, а потом наступило затишье. Мы закрыли станцию и сели в пикап. Ни он, ни она не включили магнитолу. Мы ехали в тишине, но и Соня, и дядя Уайти выглядели уставшими, пришибленными жарой. А дома все было как всегда: я помог Соне приготовить ужин, потом мы ели, но за столом опять никто не проронил ни слова. Насупившийся Уайти молча пил виски, а Соня – только «севен-ап». Я уснул на диване под шум вентилятора, и потоки воздуха нежно раздували пряди рыжих волос вокруг ее профиля, четко очерченного в сапфировом сиянии телевизора.
Меня разбудил грохот. Свет выключен, луны не видно. Все вокруг было погружено во мрак, только вентилятор все еще гонял воздух вокруг меня. Из спальни доносились приглушенные звуки ссоры. Голос дяди Уайти, не умолкая, с ненавистью что-то рокотал. Потом – тяжелый удар. И Соня:
– Уайти, прекрати!
– Это он их тебе подарил?
– Нет никакого «его». Есть только ты, малыш! Отпусти меня.
Хлопок оплеухи. Вскрик.
– Не надо! Прошу тебя! Джо услышит!
– А мне насрать!
И Уайти начал обзывать ее всякими плохими словами.
Я встал и подошел к двери. В висках стучала кровь. Сердце колотилось. Накопившийся во мне яд забурлил и побежал по нервам. Я подумал, что готов убить дядю Уайти. И страха я не испытывал.
– Уайти!
Наступила тишина.
– Выходи и подерись со мной!
Я вспомнил приемы, каким он сам меня научил: чтобы блокировать удары, локти надо прижимать к телу, а подбородок нагибать. Наконец он открыл дверь, и я отпрыгнул, высоко подняв сжатые кулаки. Соня зажгла свет. На Уайти были желтые трусы-боксеры, испещренные красными перчиками. Его старомодно подстриженные волосы свисали веревочками на лоб. Он поднял обе руки, чтобы пригладить их назад, и я врезал ему кулаком в солнечное сплетение. Отдача от удара больно сотрясла мою руку. Рука онемела. Сломал, подумал я, и почему-то меня охватил восторг. Я опять замахнулся на него, но он крепко сжал обе мои руки и произнес:
– Вот дерьмо! Джо, это касается меня и Сони. Только нас. Джо, не лезь в это дело! Ты когда-нибудь слыхал о неверных женах? Соня мне неверна! Какой-то хрен подарил ей брильянтовые серьги!
– Стекляшки! – ввернула она.
– Что я, брильянтов не отличу от стекла?
Дядя Уайти отпустил мои руки и, отступив на шаг, постарался вновь обрести чувство собственного достоинства.
– Больше я ее не трону, обещаю, – он поднял руки вверх. – Даже несмотря на то, что какой-то хрен, с которым она спуталась, подарил ей брильянтовые серьги. Я ее пальцем не трону. Но она грязная тварь. – Он выкатил глаза, покрасневшие от слез. – Грязная! У нее кто-то есть, Джо…
Но я-то знал, что это неправда. Я знал, откуда у Сони эти сережки, и брякнул:
– Это я их ей подарил, Уайти.
– Ты? – Он покачнулся. Я заметил в его руке бутылку. – И с чего это ты подарил ей сережки?
– На день рождения.
– Уже почти год прошел.
– Балда! Тебе-то что? Я нашел эти сережки в уборной на заправке! И ты прав. Это не стекляшки. Я думаю, они из настоящего циркония!
– Перестань, Джо, – произнес он. – Все это фантазии.
Он перевел плачущий взгляд на Соню. Привалился к дверному проему, потом, нахмурившись, поглядел на меня.
– «Балда! Тебе-то что?» – пробормотал он. – Как ты разговариваешь с дядькой? Ты, парень, пересек черту! – Он вытянул руку с бутылкой и показал мне средний палец. – Ты. Пересек. Черту.