Я должен был сделать то, что должен. На мне висел этот долг. В призрачном сиянии луны меня объяло такое чувство ужаса, что слезы выступили на глазах, и я издал короткий сдавленный вскрик, то ли рыдание, то ли стон от боли. Я скрестил на груди кулаки и прижал их к сердцу. Я старался не издавать ни звука. Мне не хотелось, чтобы клубок моих эмоций обрел голос. Но я оказался нагой и крошечный перед могучей стеной. Выбора у меня не было. Я заглушал издаваемые мной звуки, так что кроме меня их больше никто не мог услышать, такие постыдные и такие непривычные. Я лег на пол – волна ужаса захлестнула меня – и постарался дышать ровнее, пока ужас терзал меня, как хорек курицу.
Так я, скованный ужасом, пролежал с полчаса, а потом все прошло. Я не знал, пройдет ли это когда-нибудь или нет. Я съежился так крепко, что все тело болело, когда я попытался расслабить мышцы. Все тело ныло, когда я шатаясь поднялся с пола, точно разбитый артритом старик. Шаркая, я поднялся по лестнице в свою комнату. Все это время Перл не отходила от меня ни на шаг и теперь устроилась подле моей кровати. Я ее от себя не отпускал. Засыпая, я понял, что кое-что узнал. Теперь, испытав чувство страха, я знал, что это ненадолго. Как бы сильна ни была власть страха надо мной, она со временем ослабевала. И должна была иссякнуть совсем.
Второй раз использовать бананы как предлог было глупо, поэтому я решил сам забежать к Линде в полдень. Я знал, что обычно она приносила с собой обед из дома, но раз в неделю устраивала себе праздник и угощалась тем, что женщины обычно заказывали в закусочной «Здоровяка Эла», – супом и салатом. Каждый день проходя мимо, я заглядывал в окно или заходил внутрь и брал виноградную газировку. На третий день я заметил, как Линда приближается к закусочной своей тяжелой торопливой походкой. Она приветливо помахала Баггеру, сидящему на узкой полоске грязного газона между двумя зданиями, остановилась и дала ему сигарету. Я удивился, что она курит, но потом узнал, что она всегда носила с собой пачку – угощать сигаретой людей, просивших ее об этом. Я поставил велик так, чтобы видеть его из закусочной, и вошел за ней. Она, естественно, со всеми посетителями была знакома и со всеми завела беседу. Линда заметила меня, только когда села за столик. Я притворился, что увидел ее только что. От радости ее глаза навыкате еще больше выпучились.
– Джо!
Я подошел к ней и стал озираться, как бы ища глазами друзей, и она спросила, не голоден ли я.
– Немного.
– Тогда присядь.
Она заказала себе корзинку жареных креветок с картошкой фри. И, не спросив у меня, еще одну. Самое дорогое блюдо в меню. И еще кофе для себя и стакан молока для меня, потому что я рос у нее на глазах. Я пожал плечами и сделал вид, что деваться мне некуда.
– Не беспокойся, – сказала Линда. – Когда придут твои друзья, можешь пересесть к ним. Я не возражаю.
– Здорово! – отозвался я. – Не стоило… в любом случае, спасибо. У меня денег только на банку газировки. А вы всегда заказываете жареные креветки?
– Никогда! – Линда подмигнула мне. – Это же деликатес. Сегодня особый день, Джо. Сегодня у меня день рождения.
Я поздравил ее с днем рождения. И тут мне пришло в голову, что сегодня еще и день рождения ее брата-близнеца. Значит, был повод поговорить о нем. И я вспомнил историю ее появления на свет.
– Но вы же оба вроде родились зимой?
– Ну да. У тебя хорошая память. Но я в тот день родилась только физически, понимаешь? Если учесть, как сложилась моя жизнь, я много раз рождалась заново. Я выбрала дату одного из решающих моментов в моей жизни и сделала ее своим днем рождения.
Я кивнул.
Сноу Гудчайлд принесла нам напитки. Я слышал, как скворчат во фритюре наши креветки с картошкой. Вдруг я ощутил острый голод и страшно обрадовался, что Линда угощает мне обедом. Я уже забыл, как ненавидел ее, а помнил только, что мне нравилось с ней беседовать и что она всегда любила моих родителей и даже теперь пыталась мне помочь. Я перестал ощущать в горле нервное покалывание. Наступал удачный момент для вопросов. Я выпил холодного молока, а за ним – холодной воды. И молоко, и вода были налиты в ребристые пластиковые стаканы.
– И какой день вы выбрали? Когда Бетти принесла вас домой из больницы?
– Нет, – ответила Линда, – я выбрала день, когда социальный работник вернул меня домой во второй раз. Тот день Бетти обвела красным карандашом в своем календаре. А она всегда отмечала только особо важные для нее дни. Так я поняла, что она любит меня, Джо.
– Это хорошо, – произнес я. И не знал, что еще сказать. Мы вели взрослый разговор, и я должен был продолжать в том же духе. Но незаметно для себя попал в тупик. Я все ждал, что Линда начнет спрашивать, как я провожу летние каникулы и хочется ли мне поскорее вернуться к занятиям в школе. Так обычно разговаривали со мной взрослые, когда не спрашивали об отце. Никто никогда не задавал мне вопросов о маме. Вместо этого они обычно упоминали невзначай что-то вроде «вчера я видел твою маму, она ехала на работу» или «я видел твою маму на заправке». Совет племени выпустил постановление о запрете Ларку появляться на территории резервации, но не было никакого юридического механизма это постановление выполнить. Его можно было рассматривать лишь как устную просьбу. И когда мне говорили, что видели маму, это означало, что люди за ней приглядывают. Я подумал, что и Линда могла бы сказать нечто подобное. Но ее слова меня огорошили:
– Послушай, Джо. Я должна тебе это сказать. Мне жаль, что я спасла брату жизнь. Мне бы хотелось, чтобы он умер. Ну вот, я это сказала.
Я помолчал пару секунд и произнес:
– Мне бы тоже.
Линда кивнула и, поглядев на свои руки, снова выпучила глаза.
– Джо, он говорит, что скоро разбогатеет. Он говорит, ему больше не придется работать. Он уверен, что у него будет большой счет в банке. И он отремонтирует их старый дом и будет в нем жить до конца своих дней. Так он говорит.
– Да? – У меня голова закружилась при мысли о Соне.
– Он это все наговорил мне на автоответчик. Сказал, что какая-то женщина даст ему деньги в обмен на кое-что. И расхохотался.
– Нет, – сказал я, – не даст.
И тут я ясно увидел разбитую бутылку на Сонином столике. Я увидел выражение ее лица, когда она cбросила с себя свой образ Рыжей Сони. Нет, Ларку она не по зубам.
– Это взрослые дела, – сказала Линда. – Все это, наверное, для тебя загадка. Да и для меня тоже загадка.
Прибыли наши жареные креветки с картошкой. Линда попыталась выжать кетчуп на край тарелки. Она сжала бутылку обеими лапками, как маленький ребенок, и стала трясти. Я взял у нее бутылку и аккуратно стукнул ладонью по дну бутылки, как всегда делал мой отец перед тем, как выдавить аккуратный томатный холмик.
– Ох, у меня никогда не получается, – вздохнула Линда.
– Вот так надо! – Я выдавил немного кетчупа на свою тарелку.
Линда понимающе закивала и попыталась повторить.
– Хорошо учиться чему-то новому, – заметила она, и мы приступили к еде, складывая на край наших тарелок креветочные панцири, похожие на пластмассовые розовые обломки.
То, что она сказала про брата, мне, подростку, было сложно понять и сбило меня с толку. Я совсем не так представлял себе наш разговор о Линдене Ларке. Я уж и не знал, смогу ли выудить из нее еще какую-то информацию. И ляпнул самое безобидное, что могло сменить тему разговора.
– Уф, ну и жарища!
Но она не стала обсуждать со мной погоду. Она кивнула рассеянно, закрыла глаза и мечтательно протянула: «Ммм», наслаждаясь своими день-рожденными креветками.
– Попридержи коней, Линда, – сказала она себе, рассмеялась и вытерла губы салфеткой.
«Давай, сделай это!» – подумал я и сказал:
– Ладно, про вашего брата я понял, конечно. Теперь он вообразил, что будет богатеньким… Но мне вот что интересно, вы не можете мне сказать, когда он играет в гольф? И вообще играет? Все еще?
Она держала салфетку у губ и моргала, глядя на меня поверх салфетки.
– Ну, то есть мне просто интересно, – поспешно добавил я, – потому что…
Я набил полный рот жареной картошки и, жуя, стал лихорадочно соображать.
– …потому что вдруг отцу захочется тоже поиграть в гольф? А что, ему не повредит гольф. Но нельзя допустить, чтобы он столкнулся на поле с Ларком!
– Боже ты мой, – воскликнула Линда. Вид у нее был испуганный. – Я об этом как-то не подумала. Уж и не знаю, часто ли он там бывает, но да, Линден любит гольф и всегда старался приезжать туда пораньше, сразу после открытия поля в семь утра. Потому что у него бессонница. Но я не знаю, какой у него сейчас ритм жизни. Мне надо бы поговорить с твоим…
– Нет!
– Почему?
Мы застыли, глядя друг на друга. Я схватил из корзинки две креветки, съел сначала одну, другую, потом, хмурясь, разорвал их хвостики и тоже их сжевал.
– Я хочу это сделать сам. Это касается только нас, как отца и сына. Хочу сделать ему сюрприз. У дяди Эдварда есть клюшки для гольфа. Уверен, он разрешит нам их взять. Мы вдвоем сходим поиграем. Только я и отец. Вот что я хочу сделать. Ясно?
– О, конечно! Это ты здорово придумал, Джо.
У меня от сердца отлегло, и я стал есть так торопливо, что прикончил свою порцию и даже взял еще у Линды немного картошки и остатки ее салата. Только потом я осознал, что получил от собеседницы то, что мне и требовалось: информацию о Ларке и ее согласие сохранить все в тайне. После чего к чувству облегчения примешался вернувшийся снова головокружительный ужас.
За окном медленно проплыл Баггер. Он сидел на моем велике.
– Спасибо за креветки, – сказал я Линде, – но мне надо бежать: Баггер угоняет мой велосипед.
Я выбежал из закусочной и быстро настиг Баггера, который не успел даже выехать с парковки. Он ехал неуверенно, виляя передним колесом, и не слез с велосипеда, а просто косился на меня бегающим глазом. Я шагал рядом. Мне даже хотелось немного пройтись, потому что меня слегка мутило. Я налопался до отвала, да еще так поспешно, что напугал желудок, как иногда говаривал отец про себя. Мне даже пришлось стыдливо прикрыть салфеткой горку креветочных хвостиков, пока Линда ждала счет. К тому же замороженные ракообразные проехали от места вылова до моей тарелки не одну тысячу миль. И теперь пешая прогулка была мне куда приятнее, чем тряска на велосипедном седле. Кроме того, хотелось скрыться подальше от людских глаз на тот случай, если меня вдруг вырвет.