не налюбуешься! Никаких трудов не жаль! Вот в круг вышли два плясуна, выступают церемонно, кланяются, щепочку подхватят, подкинут, поймают. Крикнут и вприпляс местами поменяются. Натанцевались — новая пара становится на смену. Настоящий балет. Но натешились, натанцевались и уже парами расходятся, пора веселья миновала.
Гнездо строится в неприступной крепи болота, поросшего тростником, ивняком, куда ни пешком не пройти, ни на лодке не подъехать, на сухом месте, на кочке или каком-нибудь бугорке так, чтобы можно было издали заметить врага.
Гнездо красотой не блещет: ямка, кучка сухой травы, в ней вытоптано углубление с более мягкой травой — лоток, и в нём чаще всего два яйца. Журавлиха сидит на гнезде, журавль около, наблюдает. Не побоится, бросится и на лисицу, если она попробует подобраться. Кумушка с удовольствием закусила бы яичницей из пары крупных журавлиных яиц, да поди сунься! Клюв у журавля острый, а уж ногами лягается… лучше поискать в лесу гнездо тетёрки или рябчика, безопаснее. Отец часами недвижимо стоит у гнезда, что-то говорит журавлихе глухим воркующим голосом. Она слушает, но не отвечает, точно боится выдать врагу тайну гнезда. Зато когда дети выведутся, оба подолгу говорят горячо. Если удастся подслушать, становится обидно: вот бы узнать, о чём это они с таким интересом беседуют? А если, пока дети не вылупились, журавль заметил опасность, сигнал, — и мать сразу, низко нагибаясь, сходит с гнезда и взлетает уже в отдалении.
Но вот мать как-то встала с гнезда походить, размять длинные ноги, уставшие от долгой неподвижности, и вдруг насторожилась: тонкий писк! Чуть слышный. Но сердце матери не ошибается. Писк из яйца: оно уже живёт! Длинноногому, длинноносому журавлёнку в нём так тесно, что не пошевелиться, и он просит: «Мама, помоги!»
Мать уже у гнезда. Она осторожно поворачивает ожившее яйцо так, чтобы птенец оказался в нём головой вверх. Сильный клюв ловко отламывает кусочки скорлупы, ещё, ещё… Ну, вылезай же, малыш! С тихим ласковым воркованьем мать опускается на гнездо и прячет освобождённого птенца в пушистых грудных перьях. Отдыхай и сохни!
Отец в этом участия не принимает. Но он тут же, напряжённый, взволнованный, следит, желая, но не смея помочь. Только мать знает, что и как надо делать. Знает инстинктивно, как знала её мать и как будут знать её дочери, внучки и правнучки. Наконец птенцы обсохли, отдохнули, расправили длинные неуклюжие ножки. Здорово их так скрючило — в яйце! Теперь отец приближается к гнезду. В клюве у него превкусный крошечный лягушонок: «А ну, малыши, отведайте! Вкусно! Нет, в гнезде не дам. Вылезайте!»
И тонкие ножки неуверенно переступают через край гнезда. Начинается ученье. Начинается жизнь.
В Красную книгу занесён стерх, белый журавль, редкий исчезающий вид. В Окском заповеднике растут белые журавлята. Известно, что яиц у стерха в гнезде два, но журавлят оказывается всегда один. Предполагают, что сильный заклёвывает слабого. В тундре, в Якутии с большим трудом доставали по одному яйцу из гнезда, чтобы второго вывели сами родители. Выведенные из этих яиц журавлята с такой яростью накидывались друг на друга и на молодых серых, что научным сотрудникам Окского заповедника пришлось воспитывать их каждого отдельно. Так же ведут себя и выведенные в заповеднике серые журавлята. Возможно, что на воле родителям серых приходится тоже некоторое время воспитывать их отдельно. Когда подрастут, помирятся.
Учёные надеются, что стерхи вырастут в заповеднике и улетят на зимовку с пролётной стаей серых журавлей. Весной вернутся выводить детей в Окском заповеднике, на своей второй родине. Время покажет.
Серая цапля
Трудно увидеть танец журавлей. Но ещё большая редкость весенний танец больших серых цапель. Птицы очень осторожные и танцуют не хуже журавлей, но не в весёлом кругу, а парами отдельно, сами для себя. Это случайно подсмотрел натуралист С. Павлов. Вот его рассказ.
Они с дедом Семёном только закинули удочки в известном деду самом рыбном месте, как на болотинку возле них спустились две самые большие серые цапли.
«Крак», — вопросительно крикнула одна.
«Крень-крень», — успокоила её другая. Оглянулись и, высоко поднимая голенастые, зелёного цвета ноги, рядышком, крыло к крылу, пошли по болоту. Не спеша, как на прогулке взад-вперёд, затем, вежливо поклонившись друг другу, направились в разные стороны. Всё? Нет, только начало. Постояли церемонно, перекликнулись, и вдруг одна, широко раскинула крылья, подпрыгнула, да как пустится в пляс, куда и важность девалась. Вторая не выдержала: пригнула голову на гибкой шее до земли, откинула её на спину, плавно закружилась и вдруг ловко подхватила с земли полусгнивший сучок и грациозно замерла перед подругой.
«То цапля-жених цапле-невесте подарок подносит, — прошептал дед Семён. — Глядите дальше, то ли ещё будет».
Невеста поняла. Грациозно вытянула длинную шею и, как бы в знак благодарности, дважды поклонилась жениху. Бережно, из клюва в клюв, приняла подношение, тихонько курлыкнула — поблагодарила. Отступила и вдруг, точно волна радости её подхватила, опять увлеклась живым потешным переплясом. Но подарок бережно держала в клюве. И, улетая в паре с супругом, подарок унесла с собой».
Утки
Из уток у нас гнездятся кряквы и чирки-свистунки. Над головами весной свистят крылья и других уток, но они пролётные. Тут уж не только охотники и браконьеры виноваты: расширяет свои захваты У природы человек. Меньше становится мест, где удобно гнёзда вить, Детей растить. И… мимо, мимо свистят крылья утиные, гусиные, лебединые. Однако кряквы и чирки-свистунки к июню уже прилетели. На пары успели разделиться на зимовке или в полёте и гнёзда сразу вить начинают. Селезень кряквы ярко разукрашен. Наши домашние утки из кряквы выведены и красавцы-селезни наряд дикий сохранили. Прилёт с календарём не сходится. Но гнёзда в июне уже хоть и не очень искусно, а изготовлены. Селезень подруге помогает: правда, не строит, но хоть материал подносит. При этом ярко разукрашенный красавец успевает и за другими утками поухаживать, с женатыми селезнями подраться. Но в основном держится около своего гнезда, охраняет, пока утка кладку кончит и на гнездо прочно усядется. Теперь наши селезни мирно стайками отправляются в дельту Волги, где поглуше и водных зарослей больше. Ведь линяющий селезень почти месяц нелётный, пока новое перо отрастит. С селезнями семейными отлетают и холостые и почему-либо бездетные самки. Дальнейшие заботы о детях — дело матерей.
Матери начинают линять, когда дети подрастут, почти до одной трети полного роста. Утки старательно прячут гнездо в густых зарослях не только от хищников. Случается, что селезень, оставшийся холостым, сгоняет утку с гнезда и бьёт яйца. По-видимому, чаще случалось это, когда была запрещена весенняя охота на селезней с подсадной уткой и холостяков оказалось много. Теперь эта охота разрешена, но строго ограничена.
Гнездо обычно строится вблизи воды. Уходя кормиться, утка тщательно прикрывает яйца пухом из своей грудки. И теплее, и белые яйца хищникам не так в глаза бросаются. Охотников до утиных яиц много. Иная ворона часами сидит на дереве, высматривает, когда утка с гнезда подкормиться пойдёт.
В институте биологии КФАН делали плотики из жердей с кусками пенопласта. На них ставят неглубокие корзины и маскируют их водяными растениями. Плотик ставится на якорь. Подъём воды его не затопит (он поднимается с водой), сенокосилки ему не грозят, и коровы, пасущиеся на берегу, не затопчут. Утки очень охотно устраивают в таких корзинках гнёзда. И утятам не топать до воды по берегу, она рядом.
Наконец, последний утёнок вывелся и обсох под заботливыми крыльями и распушёнными перьями груди. Пушок их при этом смазывается жировой смазкой и не намокает в воде. Наступает ответственный момент — путь от гнезда к воде, если гнездо не у самой воды. На каждом шагу опасность: ворона рада подхватить пуховичка, а болотный лунь и саму мать не помилует. Но вот и вода. Малышей учить плавать не приходится. Осмотрелись, и уже покушать нужно: на растениях всё, что движется, годится: червячок, паучок, а в мелкой воде какая-нибудь водяная живность сама в клюв так и лезет. Утке остаётся за безопасностью следить, вовремя укрыть детей в водяных растениях или на берегу.
До сих пор не объяснено, почему кряква иногда делает гнездо и выводит детей в поле, на сухом лугу, почти на километр от воды, к которой потом ведёт их, измученных, по открытому месту. От охотников приходится слышать, что утки поступают так в годы, когда ожидается очень высокий паводок (чтобы гнездо не затопило). При таком тяжёлом путешествии утка может растерять всех детей, стараясь отвести беду единственным своим нехитрым способом — притвориться больной или раненой. К воронам и луням присоединяются и лисицы, а то и кошки, и собаки ближней деревни — неожиданная лёгкая добыча.
Иногда кряква гнездится на деревьях, в старом гнезде вороны, пустельги или сороки, а то и в дупле. Лёгкие пуховички, обсохнув, сами прыгают с дерева на землю. Некоторые натуралисты, однако, сомневаются в безопасности такого полёта, считают, что утка сама переносит утят в клюве. Известно же, как самка вальдшнепа переносит детей в лапках в случае опасности. И встревоженная самка козодоя во рту переносит яйца.
Чирок-свистунок — самая малая наша уточка, до двухсот граммов весом. Но число их в тех же местах, где гнездятся кряквы, значительно больше. Образом жизни и яркостью наряда селезней чирки напоминают крякву. Одомашнивать их не пробуют из-за очень уж малого роста, но промысловое их значение даже больше, чем кряквы.
Попалась мне маленькая книжка современного французского писателя Жака Лякарриера «Путём-дорогою». Не торопясь, он прошагал Францию с севера на юг, смотрел, слушал, думал. Что же его особенно поразило? Мёртвая тишина лесов, не только вдоль проезжих дорог, но и узких нехоженых тропинок. Молчат леса и перелески во Франции. Молчат, потому что неутолённая жажда охотников, за отсутствием настоящей дичи, переключилась даже на мелких певчих птичек: трясогузку, зарянку, а то и соловья. Ведь древние римляне на роскошных пирах лакомились знаменитым блюдом из соловьиных языков. Так почему же современному французу не закусить целой тушкой маленького певца? И закусывают. Да так усердно, что в лесах уже не только пения отцов, а и голодных криков птичьих детей не слышно: кричать некому.