Весело приступили люди к работе. Музыка веселила, солнечный день. И что Ленин вместе с ними работает, очень было курсантам приятно.
Брёвна были тяжёлые. Таскали одно бревно вшестером. Скоро курсанты заметили: Владимир Ильич всё старается с толстого конца бревно захватить.
— Не годится так, — решили курсанты. — Надорвётся Владимир Ильич.
— Товарищ Ленин, — сказал один, — не можем мы, товарищ Ленин, чтобы вы тяжести такие таскали!
— Вы же таскаете. А мне отчего нельзя? — возразил Владимир Ильич.
И спокойно к следующему бревну пошагал.
— Ступайте лучше, Владимир Ильич. Мы без вас здесь управимся, — поспевая за ним, уговаривал курсант.
— Нет уж, нет уж, не выпроваживайте. Всё равно не уйду.
— Да ведь вам пятьдесят годиков стукнуло, Владимир Ильич!
Выпалил такое курсант и смутился. Уж очень попросту они держатся с Лениным, будто с ровесником, своим братом, рабочим парнем.
Владимир Ильич обернулся, погрозил пальцем, смеясь:
— Если я вас старше, молодой человек, так извольте со мной не спорить.
Вспомнился Владимиру Ильичу другой май, когда они с Надеждой Константиновной были в Шушенской ссылке. Ещё были там ссыльные — финн Оскар Энгберг и поляк Ян Проминский. Втайне от урядников соорудили они красный флажок и Первого мая собрались на лугу. Пели:
День настал весёлый мая,
Прочь с дороги, горя тень!
Песнь раздайся удалая,
Забастуем в этот день!
И мечтали там, в ссылке, о будущем...
Вот оно, будущее. Народ свободный, трудится для себя. Красная Армия на фронтах перешла в наступление. Скоро разобьём интервентов и контрреволюцию, вышвырнем вон навсегда.
...Владимир Ильич вернулся с субботника в мокрой от пота рубашке. У одного штиблета оторвалась подошва.
— На тебя обуви не напасёшься, — сказала Надежда Константиновна.
И пошла доставать Владимиру Ильичу свежее бельё. А он, усталый и довольный, мылся в кухне под краном, отфыркивался, мотал головой, брызги летели в стороны.
Потом Надежда Константиновна приколола Владимиру Ильичу к пиджаку красную ленточку, и он поехал на Театральную площадь на закладку памятника Карлу Марксу и сказал там революционную речь. И ещё в этот день закладывали памятник «Освобождённому труду». Владимир Ильич и там речь говорил.
А вечером выступил на митингах в одном, втором, третьем районе. И поехал в рабочий дворец. В этот день Первого мая 1920 года в Москве открывался рабочий дворец.
Владимир Ильич радовался сегодняшней согласной работе на Всероссийском субботнике. Новым памятникам радовался. Новой культуре.
Руки и ноги гудели у Владимира Ильича от усталости. И было хорошо-хорошо.
Мария Прилежаева
СТРОЙКИ 9-й ПЯТИЛЕТКИ
Был на реке Каме, на её левом берегу, незнаменитый деревянный городок Набережные Челны. Не то что на карте мира — на карте нашей Родины даже он не был помечен: мал.
Стране нужны автомобили, и в первую очередь большегрузные: перевозить хлеб, лес, строительные материалы.
Необходимо строить большой автомобильный завод. Где?
— Строить надо в Набережных Челнах, — сказали учёные. — Здесь людям хорошо жить, природа богатая: река Кама, леса, луга, озёра.
— А кому строить?
Ясно кому — комсомольцам. Они молоды и сильны. Отцы, что в тридцатые годы построили город Комсомольск-на-Амуре, научили их не бояться трудностей.
На Каму приехали комсомольцы — русские, украинцы, белорусы, казахи... Пятьдесят национальностей работает здесь на самой большой в мире стройке — на строительстве КамАЗа — Камского автомобильного завода.
Среди чистого поля поднялись заводские корпуса и высокие, как в Москве, жилые дома.
В будущем году рабочие КамАЗа дадут стране свой первый автомобиль.
Город Набережные Челны, о котором несколько лет назад мало кто знал, появился на карте мира.
С. Романовский
На строительстве Камского автозавода, г. Набережные Челны, Татарская АССР.
Опытные образцы самосвалов «КамАЗ-5510» и «КамАЗ-55102».
Только такая высокая и крепкая плотина смогла остановить Енисей. Далеко вверх по его долине поднялись воды Красноярского моря.
Длинный и светлый машинный зал — «сердце» электростанции. Могучие турбины здесь работают день и ночь.
Великая сибирская река Енисей с юга на север протекает через всю Сибирь и впадает в холодное Карское море. Красив Енисей, богатырь-река, самая полноводная и одна из самых длинных в нашей стране!
Шумят вековые дремучие леса, в воду обрываются крутые скалы; стремителен бег могучего Енисея... Казалось, нет такой силы, чтоб могла остановить его.
Но... Ты видишь на фотографии плотину. Она перегородила Енисей близ города Красноярска. От подошвы до верха её высота сто метров. Построить такую плотину было очень трудно. На фотографии плотина ещё не достроена. Ещё идут у её подошвы различные работы. Проходит испытание водосливов.
Плотина остановила бурный Енисей. Уровень воды начал подниматься всё выше и выше, и наконец перед плотиной разлилось большое, глубокое море.
Зачем нужна такая плотина? Люди остановили Енисей для того, чтобы заставить его работать. Возле плотины построено здание электростанции с двенадцатью мощными турбинами. С большой высоты на них подаётся сильным потоком вода.
Красноярская ГЭС — самая мощная в нашей стране. Она вырабатывает очень много электроэнергии, которая так нужна заводам, фабрикам, колхозам... Да и нам с тобой трудно было бы обойтись без электричества.
В 1973 году Красноярская ГЭС была пущена на полную мощность.
Г. Ганейзер
Телефоны, кнопки, маленькие рычажки, разноцветные лампочки... Из этого зала идёт управление всей жизнью электростанции.
9 МАЯ — праздник Победы
Мать девочки заснула, а девочка ходила по вагону и разговаривала с пассажирами. Вот она подошла и ко мне.
Я стоял возле окна.
Волосы девочки осветились светом дня. За окном летело огромное пространство Казахстана, летело на юг, так как мы поднимались к северу.
— Это что? — спросила девочка.
— О чём ты спрашиваешь?
— Вот...
Она упёрла палец в стекло, указывая на бегущие вместе с горизонтом очертания строений.
— Станция.
— Станция?
— Да. Мы сейчас к ней подъедем.
— Надо будить маму?
— Не знаю... А зачем её будить?
Оказалось, что мать обещала купить ей яблоко. Такой же свет дня освещал волосы матери, спавшей у противоположного окна.
— Не надо будить маму, — сказал я, — я тебе куплю яблоко.
— Хорошо.
— Вы возвращаетесь в Москву?
— Да... С мамой...
— Папа на войне?
— На войне. Он капитан артиллерии... Сейчас я вам покажу.
Она показала мне фотографическую карточку, которую вынула из маленького портфельчика, лежавшего возле мамы. На карточке они были сняты вдвоём — капитан артиллерии и его дочь. Я думал, что увижу именно капитана артиллерии, но увидел молодого человека в белой рубашке, как видно только что остригшегося. Девочка представляла собой сплошную улыбку, как это почти всегда случается с младенцами, когда их фотографируют.
— Вот видите, — сказала девочка.
Было ещё и третье изображение на фотографии: набалдашник тросточки, высунувшийся между головой девочки и локтем молодого человека. И было понятно, что, перед тем как аппарат щёлкнул, женщина, которая сейчас спала в потоке света, весело спросила молодого человека:
— А зачем тросточка?
И молодой человек весело ответил:
— Пускай!
И тросточка осталась. Я также представил себе, что было, когда они получили карточку у фотографа. Вероятно, они перешли через улицу и поднялись по ступенькам на бульвар. Там они сели на скамью и, несколько стесняясь прохожих, стали рассматривать карточку. И, наверное, кто-то из них сказал:
«Смотри, и тросточка получилась».
Потом они пошли по бульвару, причём дочку, возможно, нёс отец. Молодому парню приятно сознавать, что он уже отец ребёнка, и он отнимает голубой свёрток у матери и несёт сам. Вот мать перешла через весеннюю лужу, отражающую розовые дома, и, протянув руку в радужной варежке, ждёт мужа, который, ступая с кирпича на кирпич, смотрит на личико ребёнка, вороша вокруг него кружева...
Я расхвалил карточку, и девочка спрятала её обратно в портфельчик. Она вернулась к окну и спросила, правда ли то, что я куплю ей яблоко. Я сказал, что сделаю это обязательно. Потом я испытывал счастье, которое охватывает человека, когда он ведёт ребёнка за руку. Это счастье продолжалось, пока мы выходили из вагона, и чуть было не исчезло, когда мы очутились на перроне: девочке захотелось побежать. Нет, я не отпустил её. Я сказал, что нельзя девочке бегать по перрону, и маленькая недовольная ручка осталась в моей.
Едва мы отошли от вагона, как девочке показалось, что она видит по ту сторону поезда ведро с красными яблоками. Мы поднялись на площадку чужого вагона и спустились по ту сторону.
— Никакого ведра нет, — сказала девочка.
Мы отправились к голове поезда и, когда обогнули паровоз, увидели огромную толпу. Тут были и пассажиры нашего поезда, и железнодорожники, и местные жители. В толпе был виден листок — не больше тех, на которых пишут объявления. Но это был печатный листок с чернеющим заголовком, это была газета. Не знаю, держал ли его кто-либо в руках или он был приклеен к стене, — во всяком случае, этот листок как бы стоял в толпе, и его все видели. Он был окружён толпой, станцией, цистернами, горизонтом — маленький, неподвижный листок, рядом с которым стоял матрос, громко читавший то, что на листке было напечатано. Чёрная шинель, надетая внакидку, сползла с плеча матроса, открыв голубые полосы тельника и марлю бинта. Матрос читал сообщение о капитуляции германской армии. Я не знал, почему эта честь досталась именно матросу. Может быть, самый вид матроса, особенно величественный среди серых просторов этого края, заставил толпу расступиться и пропустить его к листку. Может быть, кто-либо вручил листок матросу, решив, что торжественная весть должна прозвучать из уст как раз этого героя, принадлежавшего к легендарному отряду советского воинства. Как бы там ни было, но все собравшиеся, видно, согласились с правильностью того, что сообщение читает именно этот юноша с рассыпавшимися по плечам лентами. Никто его не перебивал, никто не теснился вокруг него, только стоявшая возле него старая женщина, покрытая копотью мастерских, из которых только что вышла, легонько прикасалась кончиками пальцев к рукаву его шинели, как бы желая спросить: