Вернулся Костя минут через двадцать. Он положил перед Анной Семёновной толстую книгу, потом взял список и что-то в нём зачеркнул. После этого Костя сказал:
— Ну, одним должником стало меньше... Пошли к остальным!
„Важные пустяки прислал в „Круглый год“ Юрий Ермолаев.
СТАДИОН УМА
ИГРЫ И ЗАДАЧИ ВЕСНЫ
КТО ОНИ И ГДЕ ОНИ, ОТЫЩИ И НЕ СПУГНИ!
— Бодро здесь я пропою
Песню звонкую свою.
— Мне в лесу совсем не худо,
Да и сам я просто чудо!
— Даже спящего луня
Опасайтесь как огня!
— Дайте мух — и каждый раз
Я б, ликуя, пел для вас.
— Старый пруд, сосна и стог,
Здесь гнездо я свить бы мог.
— Высоко летает стриж,
Но со мною не сравнишь.
— Мойте клювики росой
Каждый день перед едой.
— Поздний час, глаза глядят
Еле-еле: спать хотят.
— Ночью спрячься и молчи:
Жадны страшные сычи!
* * *
Здесь какая-нибудь птица
В каждых двух строках таится.
Пробираясь между слов,
Их увидит птицелов.
Примечание „Круглого года“: „Я обнаружил десять птиц, не считая луня, стрижа, клеста и сыча. А ты сколько?“
ЧТО МЕШАЕТ?
Эй, держи, хватай!
В лесу
Ловят рыжую лису.
Су.
Шум и гам. Народу тьма.
Громче всех кричит Кузьма.
Ма.
Он без куртки, без пальто.
Вместо шапки решето.
То.
Из оврага, где ольха,
Слышны крики петуха.
Ха.
Изловить лису б неплохо.
Да мешает...
НАЧНЁМ С ХВОСТОВ!
По тропинке вдоль кустов
Шло одиннадцать хвостов.
Сосчитать я так же смог,
Что шагало тридцать ног.
Это вместе шли куда-то
Петухи и поросята.
А теперь вопрос таков:
Сколько было петухов.
И узнать я был бы рад,
Сколько было поросят.
Месяц май
ДОСТАНЬТЕ ЛУНУ
В небе плавает луна.
В облака зашла она.
Раз, два, три, четыре, пять,
Мы должны луну достать.
Шесть, семь, восемь, девять, десять,
И пониже перевесить.
Десять, девять, восемь, семь,
Чтоб луна светила всем!
Не кажется ли тебе, что загадки Весны ещё лучше, чем те, которые предложила нам решить Зима?
Н. Разговоров
ЛЕТО
Тютчев Ф. И. «Как весел грохот летних бурь...»
* * *
Как весел грохот летних бурь,
Когда, взметая прах летучий,
Гроза, нахлынувшая тучей,
Смутит небесную лазурь
И опрометчиво-безумно
Вдруг на дубраву набежит —
И вся дубрава задрожит
Широколиственно и шумно!..
. . . . . . . . . .
Ф. И. Тютчев
Гессен А. Утро жизни
К 175-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ А. С. ПУШКИНА
В последний вечер восемнадцатого столетия, 31 декабря 1800 года, у Пушкиных собрались гости. Стол был парадно накрыт. Ждали наступления Нового года нового, девятнадцатого столетия.
Читались стихи, мать Александра Пушкина, Надежда Осиповна, вполголоса подпевая, исполняла на клавесине романсы.
Ровно в полночь раздался бой часов. Первый удар, второй, третий... последний — двенадцатый... Гости подняли бокалы, поздравили друг друга.
— С Новым годом! С новым столетием!
Звон бокалов и громкие голоса разбудили спавшего в соседней комнате маленького Александра. Ему было всего полтора года — он родился летом 1799 года.
Как гласит легенда, он соскочил с кроватки, тихонько приоткрыл дверь в комнату, где собрались гости, и в одной рубашонке, ослеплённый множеством свечей, остановился у порога.
Испуганная, за ребёнком бросилась няня — крепостная Пушкиных, Ульяна Яковлева. Но мать остановила её.
Тронутая неожиданным появлением сына на пороге нового века, она взяла его на руки, высоко подняла над головой и сказала, восторженно обращаясь к гостям:
— Вот кто переступил порог нового столетия!.. Вот кто в нём будет жить!..
Это были вещие слова, пророчество матери своему ребёнку.
Пушкин перешагнул уже через два столетия. Он перешагнёт и через тысячелетия...
Кто же лелеял столь ранние детские годы Александра? Кто научил его «предавать мечтам свой юный ум»? Кто была та «наперсница волшебной старины», которую Пушкин с любовью вспоминал впоследствии:
Ты, детскую качая колыбель,
Мой юный слух напевами пленила
И меж пелен оставила свирель,
Которую сама заворожила...
Через всю свою жизнь пронёс Пушкин нежную, трогательную любовь к бабушке, Марии Алексеевне Ганнибал, и к няне Арине Родионовне. Обе они склонялись над его колыбелью, баловали его и в сердце поэта слились в единый трогательный образ «весёлой старушки... в больших очках и с резвою гремушкой».
Наблюдая шалости Александра, Мария Алексеевна недоумевала:
— Не знаю, — говорила она, — что выйдет из моего старшего внука: мальчик умён, охотник до книжек, а учится плохо, редко когда урок свой сдаст порядком; то его не расшевелишь, не прогонишь играть с детьми, то вдруг так развернётся и расходится, что его ничем не уймёшь; из одной крайности в другую бросается. Бог знает, чем всё это кончится, если он не переменится.
И часто журила за проделки:
— Помяни ты моё слово, не сносить тебе своей головы...
В 1806 году Мария Алексеевна приобрела небольшое сельцо Захарово, под Москвою, близ Звенигорода. Там она проводила с внуком летние месяцы.
Рядом с бабушкой Марией Алексеевной, лелеявшей детство Пушкина, перед нами оживает образ его чудесной няни, Арины Родионовны. Нет в мировой литературе другой няни, чьё имя так тесно сплелось бы с именем её питомца. Простая, неграмотная русская женщина, крепостная крестьянка, стала спутницей великого русского поэта.
И нет в нашей стране школьника, кому не было бы знакомо имя Арины Родионовны...
Когда Александра Пушкина отправили в 1811 году учиться в Царскосельский лицей, Мария Алексеевна предложила Арине Родионовне «вольную» — решила освободить её со всей семьёй от крепостной зависимости. Но та отказалась.
— На что мне, матушка, вольная! — ответила няня.
Так она и осталась в семье Пушкиных до конца своих дней.
Мы должны благодарно вспомнить добрым словом и дядьку Александра, Никиту Тимофеевича Козлова. В ранние годы мальчика он был свидетелем его детских игр и шалостей, сопровождал во время прогулок по Москве, взбирался с ним на колокольню Ивана Великого в Кремле.
Болдинский крепостной крестьянин, Никита Тимофеевич был верный и преданный слуга и друг — от детских лет до последних дней жизни Пушкина. Человек из народа, он приобщал своего маленького питомца к миру подлинной русской народности.
Александру было всего четыре года, когда родители переехали в небольшой флигель при хорошо сохранившемся до наших дней доме князя Н. Б. Юсупова. Против дома находился таинственный, погибший в 1812 году тенистый «Юсупов сад», оставивший, видимо, первое сильное впечатление в душе маленького Пушкина.
Охватившие его первые взволнованные поэтические настроения он выразил впоследствии в стихотворении «В начале жизни школу помню я»:
И часто я украдкой убегал
В великолепный мрак чужого сада,
Под свод искусственный порфирных скал.
. . . . . . . . . . . . .
Всё — мраморные циркули и лиры,
Мечи и свитки в мраморных руках,
На главах лавры, на плечах порфиры —
Всё наводило сладкий некий страх
Мне на сердце; и слёзы вдохновенья,
При виде их, рождались на глазах...
Вскоре в доме Пушкиных появились гувернёры. Это были иностранцы, хлынувшие после французской революции в Россию в поисках счастья.
Большая часть этих людей по образованию и уму поражала своей некультурностью и наивностью.
Все эти настроения и впечатления детских лет Пушкин имел в виду отразить впоследствии в своих воспоминаниях. Он особенно останавливался при этом на неприятностях, связанных с гувернёрами, и несправедливым отношением к нему матери. Её раздражал настойчивый, самолюбивый, склонный к самостоятельности характер Александра. Он никогда не раскаивался в своих поступках, даже когда чувствовал себя неправым, хмурился и, забравшись в угол, угрюмо молчал...
В это время Александра заинтересовали встречи в доме отца с выдающимися поэтами той поры и увлекли собственные ранние поэтические настроения. Любимым делом Александра было пробираться в кабинет отца, когда собирались гости, и прислушиваться к разговорам старших.
«В самом младенчестве своём, — вспоминал отец, — он показал большое уважение к писателям. Не имея шести лет, он уже понимал, что историк Н. М. Карамзин — не то, что другие. Николай Михайлович был у меня, сидел долго, — во всё время Александр, сидя против него, вслушивался в его разговоры и не спускал с него глаз. Ему шёл шестой год...»